Солнечные мальчики. Пазолини
Текст: Фазир Муалим
Фотография: из архива автора
Поэт и театральный критик Фазир Муалим о видениях Пазолини.
Нигде нельзя любить лучше, чем во сне: мы наконец полюбим наших незабвенных отцов, когда увидим их во сне. И расскажем друг другу наши сны...
Пьер Паоло Пазолини
Раньше я думал, как и многие другие думают про себя, что испытываю ужас перед чистым листом. В нашем, сегодняшнем, мире — перед белым пустым экраном компьютера. И старался побыстрее хоть что-то набросать на лист: какие-то заметки, слова, хотя бы буквы, из которых потом выжимаешь мысли. Но однажды обратил внимание, что получаю удовольствие от этого ужасного безмолвия, белого молчания. Как рабочая пчела, которая замирает в своем улье, когда вырабатывает воск, так и мы — сидим перед экраном или тетрадным листом, пока этот экран или лист не померещится нам белым полем, запорошенным снегом. На котором вдруг из-под земли вырастает горящий факел, другой, третий, четвертый — выстраиваются в ряд и образуют путь. Дорогу в театр.
Уверен, именно так, из холодной немоты, родилась у режиссера и художника Татьяны Стрельбицкой идея обозначить путь к театру по декабрьскому снегу, украсив его живым огнём.
На прошлой неделе в арт-пространстве «Железный Шар» в Школе каскадеров Игоря Панина прошел спектакль-перформанс «Солнечные мальчики. Пазолини». Мы уже привыкли к тому, что в современном культурном пространстве перформанс исполняет исключительно провокационную функцию. В этом смысле «Солнечные мальчики» не исключение. (Отметим хотя бы женские роли, которые играют в манере Романа Виктюка переодетые актеры-мужчины). Однако представление не ограничивается провокацией. Разыгрывается полноценная трагедия, ставящая перед зрителем глубокие, иногда неразрешимые, философские вопросы.
Но всё так запутано и стремительно, будто во сне... Но лучше по порядку. Спектакль по пьесе Пьера Паоло Пазолини Affabulazione («Нескончаемое повествование»). Сюжет пьесы, если совсем коротко, строится на конфликте отца и сына. Вечная тема. Желание отца абсолютной власти над сыном, стремление продолжиться в сыне. И бунт последнего. Отрицание отца своим существованием. Любовь и ненависть. Страсть и отвращение. Жизнь и смерть. Судьба, предопределение. Но зная о мироощущении Пазолини, мы понимаем, что он, переплетавший в своей философии марксизм с учением Иисуса и неожиданными сексуальными проявлениями человека, преподнесет эту тему острее и трагичнее.
«Понятны только реальные вещи, а вы попали в мою выдуманную историю», — говорит его герой в конце пьесы.
...обычный сюжет накаляется, как античная трагедия, до перевернутого «Царя Эдипа»
Итак, я сказал о факелах в снегу, указывающих путь к месту, где планировался спектакль. Они — уже начало представления. Выходишь из автобуса, идешь по городу — высотные дома, шоссе, шум. Но чуть поворачиваешь, проходишь немного вперед — и ты уже в каком-то лесу; город исчез и замолк. И если бы не эти манящие огни, повернул бы обратно, решив, что ты заблудился. На этом роль факела не исчерпывается — огонь ещё появится и в ходе пьесы, в самом начале, в одном из снов главного героя, Отца. Однажды ему снится симпатичный Парень. Возможно даже, что это его собственный сын (не забывайте, мы ведь находимся в сложном психологическом и эстетическом пространстве Пазолини). Отец лежит на сцене, Парень стоит над ним — и вдруг весь вспыхивает огнём. Тогда он, горящий, спокойно идет через сцену к окну, не торопясь, открывает его и шагает в снег. Отец просыпается — так начинается действие. Горящего Парня играет, разумеется, каскадер — актёр Игорь Шумбасов.
Ещё огонь присутствует в спектакле в оформлении и декорациях. Всё пространство «Железного Шара» украшено картинами художницы Татьяны Стрельбицкой, выдержанными в огненно-красных тонах. В шутку прибавлю ко всему огненно-рыжий цвет волос художницы. В общем, я бы предположил, что огонь — главное действующее лицо в этом перформансе. Но огонь тут ни в коем случае не метафора ада. Да хотя бы потому, что Пазолини себя считал атеистом. Огонь скорее олицетворяет любовь и крайнюю ее степень — всепоглощающую страсть.
Отец любит своего сына. Но он не умеет любить бесстрастно. Он хочет жить жизнью своего отпрыска, полностью владеть им. И вот обычный сюжет накаляется, как античная трагедия, до перевернутого «Царя Эдипа». Появляется даже Тень Софокла (ее играет актёр Данил Лавренов). Вся в чёрном (тень!), с огромными глазами и ярко-красными губами. О губах говорю неслучайно: во-первых, опять — огонь, а, во-вторых, в разговоре с Отцом Тень Софокла произносит: «Слово имеет двойную славу, двойную силу: написанное и произнесённое». Написанное — это поэзия, Гомер. Произнесённое — театр, Софокл. А так как мы все же говорим о постановке в первую очередь режиссера-художника, то должны понимать — в накрашенных губах Софокла не прихоть режиссера, а язык и символика художника. То есть акцент на губах равно вниманию к произносимому «человеком театра» (так себя называет в пьесе Софокл) слову.
...в последнее время я часто стал попадать на спектакли, где либо раздеваются, либо матерятся через слово — с чем уже смирился
Надо сказать, я очень боялся, как бы спектакль с таким неоднозначным сюжетом не оказался для меня до пошлости откровенным. Но, слава Богу, обошлось. Даже оголившаяся грудь Матери (актриса Ирина Лосева) в постельной сцене воспринимаешь как фрагмент полотна. Кстати, в последнее время я часто стал попадать на спектакли, где либо раздеваются, либо матерятся через слово — с чем уже смирился.
Все же были моменты, которые меня напрягли или оставили в недоумении.
Например, какая необходимость в том, чтобы Прорицательницу, к которой обращается Отец в поисках убежавшего Сына, играл тот же актёр, что исполнял роль Сына? Это осложняет восприятие образа. А мне кажется, что Сын — чистое создание. Как мне помнится, именно такое определение по отношению к нему и звучало из уст Отца. На мой взгляд, у Станислава Мотырёва (когда он же играет и Прорицательницу) получается образ развратного юноши.
Или — какую смысловую нагрузку несет Мальчик (Никита Дмитриев), который играет на саксофоне вначале спектакля и больше не появляется? Не всегда чётко прорисовывается появление (и необходимость) Мима Какарэллы (актёр Юрий Энги). Непонятен образ Девушки сына (артистка Людмила Зацаринная). То, что Отец из ревности назвал её «шлюшкой» не обязательно ведь означает, что её такою и надо сыграть. Мне она больше показалась философом сократовского типа, наводящим вопросами на необходимые размышления:
— А зачем ублажать отца?
— Так было написано в Книге жизни.
— А о твоем отце — что там было написано?
— Дождаться прошлого.
И в то же время очень удачной я нахожу игру актера Юрия Анпилогова в роли Отца. Он дает постепенное развитие роли «от истории единственного отца» до высокой трагедии «цареубийства» и сумасшествия. «Существуют эпохи, когда отцы убивают своих сыновей, и тем самым становятся цареубийцами. Отцы хотят смерти своих сыновей, и посылают их на войну. Я же вместо того, чтобы хотеть смерти сына, захотел быть им убитым». В одной из начальных сцен пьесы Отец говорит Сыну: «Убей во мне ребенка». Но, не дождавшись, делает это сам. И так как в его сознании он неотделим от сына, то убив в себе ребенка на уровне идеи, он в реальной жизни убивает своего сына.
Это история отца, который не умел верить. Перелистнув страницу Книги жизни и оказавшись на белом листе, он испугался и начал лихорадочно набрасывать варианты судьбы вместо того, чтобы сесть и терпеливо смотреть в белый лист, пока огонь новой жизни не померещится там наяву или не загорится во сне. Это история отца, который не умел дождаться прошлого.
«Господи, — восклицает он, — когда я очнусь от этого сна? Господи, зачем ты меня покинул? Дай мне начать всё сначала!»