Е-мое
Текст: Сергей Морозов
Обложка предоставлена ИД «Время»
Литературный критик Сергей Морозов о тунгусских напевах и недострое Олега Ермакова.
Ермаков О. Песнь тунгуса. — М.: Время, 2017. — 480 с.
Красоты природы, нравственная высота нетронутой цивилизацией души. К подобным штампам всегда скатывается этнографическая проза. Приезжает измученный городом и культурой человек в тундру, тайгу или джунгли — а тут народ золотой, неиспорченный. Забирается в горы — и кажется ему, что все здесь хорошо, гармонично. И прожить бы можно было тысячу лет среди лесов, полей и рек. Е-мое.
В общем, «тянут неспроста заповедные места» и все такое прочее.
«Песнь тунгуса» в этот стандарт упоения природой и естественной простотой нравов умещается без особого труда. Однако Ермаков понимает: подобного написано немало, надо бы добавить новизны и разнообразия. Как добиться оригинальности? За счет ярких героев и идейных глубин.
С первым, с персонажами, у Ермакова, в общем-то, все получилось, не скажешь, что они у него плоские. Все есть — и душа, и мысли. Собственно, люди — самое удачное в книге Ермакова. Лица необщего выражения. И в то же время во всех есть нечто типическое, узнаваемое. В прозе этнографической обязательно должен быть положительный персонаж, носитель духовной традиции предков — и вот тебе, пожалуйста, Катэ, бабушка Мишки Мальчакитова, которая судит об окружающем с высоты древнего эвенкийского родового сознания. Зло тоже должно быть персонифицировано. Просим не любить, не жаловать — товарищ Андрейченко, крепкий мужик, человек-зверь, философствующий собственник («Главный закон природы: иметь»). Есть и простая, чистая душа, очарованная тайгой, лесной, ворованной у государства, свободой — Олег Шустов. Ну и конечно, главный герой, сам Миша Мальчакитов — символ неумирающего этнического сознания.
Они очень близки по духу эти два парня, Шустов и Мальчакитов, хотя, вроде бы, не слишком хорошо знакомы друг с другом. Шустов — приезжий, а Мишка всю жизнь здесь рядом, с тайгой прожил. Но объединяет их нечто. Молодость? Скорее всего, она. Молодость всегда тянется к правде, молодость внимает величию бытия. Она еще не успела променять красоту и правду на комфорт, не впала в грех соглашательства, не погрязла в мелких компромиссах — вот такая мысль. Поэтому для молодости все — и тайга, и женщина. Е-мое.
Конечно, это романтично, возвышенно, но опять-таки не ново. Предсказуемо. А, может быть, даже и лживо, потому что кончают такие высокие романтики обычно большими подлецами. Кому все в руки само плывет, тот этого не ценит. Кем станет для Шустова Кристина, чем будет для Мишки тайга? Об этом история умалчивает. Читателю, мол, хватит, пусть довольствуется мелодраматическими картинками, усыпляющими здоровый скепсис.
Ермаков решил немного поумничать
Ну, картинки, так картинки, можно было бы смириться и с таежной поэзией. Тоже неплохо, не грех иногда и помечтать о жизни в лесу, не ожидая от книги ничего особенного. Раз «поэзия должна быть глуповата», то и Бог с ним, сойдет и так. «За туманом и за запахом тайги», е-мое.
И все же Ермаков решил немного поумничать. Однако тут у него дело как-то не заладилось.
Время действия романа — прошлый век, вторая половина семидесятых. Самый застой. Но сквозь бытовую рутину обретенного счастья развитого социализма (поел, поспал, сходил на работу), проглядывают ростки будущего «нового мышления». Готовится стартовать нарождающийся российский бизнес в лице лесничего Андрейченко. Подымается этническое самосознание, задавленное дружбой народов и коммунистическим прогрессорством. Тащат Мишку-тунгуса к высотам производственной техники, коровам хвосты крутить во славу коммунизма, а он норовит как волк, в тайгу убежать, жить не в колхозе, а наособицу, как в дедовские времена. Не отстает и интеллигенция: мечтает о просвещенной анархии посреди таежных просторов. Государство — зло, враг, «машина угнетения и насилия над природой». Чтобы выдавить его по капле, читают исландские саги и намереваются завести у себя в заповеднике самими же нафантазированную исландскую модель анархизма. Поворот темы, популярный, кстати сказать, в этом году. Дмитрий Новиков в «Голомяном пламени» тоже склонялся к мысли, что в лесу да у моря без государства, оно как-то лучше. Сильно с этим не поспоришь. В лесу, наверное, да. Медведи государства не имеют. Но человек — не рыба и не медведь. А страна к тайге не сводится, для нее другие законы.
Идеи за героями стоят небогатые, плоские и по нынешним временам странные. Но и ими можно было распорядиться толковее: столкнуть между собой в неравной уголовно-административной схватке, хоть как-то оживить книгу. Но нет, всяк сам по себе: Андрейченко занимается первичным накоплением капитала, Мишка все бегает и бегает (то на коньках, как у Мэри Мейп Додж, а то просто так), интеллигенция мечтает и мечтает. Е-мое.
Книга Ермакова абсолютно бесконфликтна, впрочем, как практически вся современная российская проза. Пожар, поглотивший магазин и свежевыстроенную телестанцию «Орбита», мог бы дать толчок всему сюжету, заставить разные стороны вступить открытое противостояние, или, наоборот, искать точки соприкосновения. Но этого не происходит. Ермаков для проформы в самом начале закидывает детективный крючок читателю, а потом совершенно перестает следить за удочками. Подожгли и подожгли, что сделаешь! Это мелочи, е-мое.
Внутренний разлад <...> усугубляется жанровой разносортицей
Не может быть серьезной книги без морали. Это ж русская литература, в ней всегда должно быть, что-то басенное, крыловское, поучающее. У Ермакова на всю книгу две изрядно побитые молью нравственные идеи: первая — этнические культуры самоценны, уникальны (не для зверей, для людей надо заповедник делать, для эвенков, они — созерцатели, таежные жители, исчезающий вид), вторая — надо бы человеку повернуть от техники к природе. Если бы они были к тексту хорошенько привязаны, можно было бы стерпеть их очевидность: повторение — мать учения. Но мораль в романе сама по себе, а текст сам по себе. В книге не ощущается главного — цельности, единства. «Песнь тунгуса» — собрание пестрых глав, в чем-то удачных, в чем-то нет. Е-мое!
Внутренний разлад, присущий тексту, усугубляется жанровой разносортицей. Каждая из частей романа имеет свою жанровую прописку.
Первая часть — таежный детектив. Бежит по тайге Мишка — тунгус, обвиняемый в поджоге. А милиционер, лесничие и так, мужики, на подхвате, преследуют его в самых лучших традициях повестей и романов Григория Федосеева («Злой дух Ямбуя», «Смерть меня подождет»).
Вторая — чистой воды подростковая повесть: как Мишка понял, что он эвенк (и что эвенк должен жить в тайге). Тут тебе всякая этническая экзотика, чуток мистики, и колоритная бабушка — хранительница векового наследия. Наверное, эту часть и стоило бы издать отдельной книгой, не накручивая вокруг нее романный объем. Она вполне самодостаточна и не требует ни предисловий, ни послесловий. Все в ней просто и понятно: эвенк идет домой, в тайгу, просыпается от навязанного чужаками морока. А вокруг люди и земля со своей подчас трагической историей.
Третья часть — своего рода роман идей, с потугами на новаторство в плане формы. Самая туманная по смыслу, содержанию, совершенно не внятная по форме. Ближе к финалу возникает впечатление, что Ермаков просто-напросто растерялся. Пока речь шла про тайгу, волков, да оленей, про простой люд, среди которого живет Мишка Мальчакитов — все было в порядке. А тут автор забыл, как дышать. Для важности взялся нагромождать философию таежного анархизма, правда, при этом особо глубоких мыслей высказано не было. Начал прятаться за новостийную хронику застойных лет, вбрасывать обычные для российской прозы последних десятилетий вялые идейные беседы. Государство — добро или зло? Чем люди живы? Е-мое!
«Песнь тунгуса» — сырая, недоработанная книга. Детективная линия, заявленная в начале, до логического конца не доведена. Главного героя автор бросил на полдороги. Тема нового заповедника, как модели экологического сообщества с совершенно иной системой отношений с природой, с другими людьми, должного развития также не получила.
Недодел, недострой, е-мое!