Хэппи-энд
Текст: Фазир Муалим
Фотография: из архива автора
Поэт и театральный критик Фазир Муалим о Русском драматическом театре Дагестана.
Мысль ленива, как речная вода в жаркий день. И как всякая ленивая сущность, она скорее устремится к старым, знакомым формам, заполняя их собой, чем будет создавать или осваивать новые. По всем ожиданиям, я, насмотревшийся столичных театральных постановок, приехав в сравнительно небольшой родной город, должен бы выразить высокое и благородное «фи!» провинциальному театру. Но я этого делать не буду. Пусть другие — а я отказываюсь входить в чужое русло и выстраивать свои размышления по лекалам. Я имею намерение превратить течение своих мыслей из ливневого потока в стремительный. А что из этого намерения выйдет — увидим в последнем абзаце.
Я надменно назвал Махачкалу — именно о ней идет речь — театральной провинцией. Но надо иметь в виду и то обстоятельство, что только в этом небольшом городе шесть театров: Кумыкский, Аварский и Лакский (это названия народов), Русский драматический театр, о котором мы сегодня и поговорим, Кукольный и Театр оперы и балета. Еще рассказывают, что некоторые деятельные и творческие умы собираются сотворить Театр Правосудия, наподобие Театра.doc в Москве. Но, полагаю, всё это мечты-мечты.
Проблема дагестанского театрального пространства в том, что его часто соотносят с географическим. Театр становится периферийным, когда начинает ориентироваться на столицу и играть, «как взрослые», заменяя творческий поиск подражанием. И к сожалению, Русский драматический театр в Махачкале не может похвастать никакой изюминкой. По крайней мере, я не заметил ничего особого. Даже репертуар театра не сильно отличается от привычного репертуара какого-нибудь московского театра: «Женитьба Фигаро», «Без вины виноватые», «Записки сумасшедшего». Из неожиданного — разве что две пьесы грузинских авторов. А дагестанской темы и в помине нет. Мне кажется, было бы правильным обратить на это внимание.
А пока что получается, дагестанский зритель ходит в театр не ради катарсиса, очищения сердца через слёзы или смех, а просто из любопытства и желания посмотреть на чужую жизнь, о которой он забудет, как только выйдет из театра. И то хорошо, если ходит по вдруг возникшему личному желанию, а не по приглашению от организации, распространяющей к праздничной дате обязательные билеты.
Но дагестанский зритель в любом случае заслуживает отдельного уважительного разговора. В дни праздника Победы в театре шла постановка Вячеслава Терещенко (кстати, заслуженного работника культуры города Москва) по пьесе Иддо Нетаньяху «Хэппи-энд». Я ходил на спектакль с приехавшей со мной польской художницей. Она потом два дня вспоминала и восторгалась нашей публикой. Несмотря на то что в афише стоит возрастное ограничение 16+, большинство зрителей притащилось с маленькими детьми, от трех-четырех лет. Но как себя вели эти дети — умиление, да и только! Они выдержали около двух часов серьезного, даже тяжелого, действа. Периодически спрашивали своих родителей, что там происходит на сцене («Как его зовут?», «Она чё пишет?», «А когда он сказку расскажет?» и тому подобнее), но полушепотом, чтобы не мешать актерам. Зрителей в зале было немного, они аплодировали — опять же, ради приличия, как мне показалось — после каждой сцены. А в конце устроили актерам овацию с цветами. Думаю, последним было приятно.
Но я был скуп на аплодисменты. И вот почему.
Голос актера — тонкое тело театра, подземные воды и кровеносная система его
Прежде всего в постановке прослеживается некоторая непродуманность, есть общие места — в декорациях, костюмах, игре.
Декорации, выполненные из пенопласта в белом цвете: громадные колонны в глубине сцены, арки по сторонам, рамка окна на переднем плане. В глубине висит огромная гильотина, подготовленная для последней сцены. Но я должен выразить недоумение: причем тут гильотина, когда речь о Хрустальной ночи? Мы с польской художницей предположили, что вернее передать трагедию погромов можно было не срывающейся гильотиной, а хотя бы звоном бьющегося стекла. Да и голые кирпичные стены на заднем плане не производят впечатления разрухи и краха в конце, потому что они с самого начала открыты глазу.
Действие пьесы происходит в Германии 30-х годов, когда к власти приходит Гитлер. Развитие антисемитизма в эти годы — от первых намеков на национальность до страшных уличных погромов — передается через историю одной немецкой семьи еврейского происхождения; семьи признанного физика Марка Эрдмана. Параллельно представлена любовная линия — отношения жены физика Леи с его учеником, немцем Дитером Крафтом, который как благородный человек и преданный ученик пытается спасти семью своего учителя и любимой женщины от гибели.
Однако актеры играют без перепадов и, боюсь, не имеют представлений о развитии роли.
Актриса Вера Гречанникова, исполняющая роль Леи Эрдман, уже в начальных сценах играет надрывно. Поэтому зритель, привыкнув к ее манере, не так сильно сострадает к концу пьесы, когда надрыв и надлом уместны.
У актера Артура Абачараева (Дитер Крафт, доктор физики) очень ровный голос. Настолько ровный, что даже создается впечатление, будто он его специально глушит.
А для меня театр в первую очередь создается голосом актера. Голос актера — тонкое тело театра, подземные воды и кровеносная система его. В этой связи вслед за актером старой школы Константином Переверзевым (физик Марк Эрдман) я бы особо выделил молодого артиста Евгения Бондарева (Эрих Эрдман, сын Леи и Марка): у него ясный, незамутненный, мыслящий голос...
Когда-то очень давно, когда я еще жил в Махачкале, на стенах театра висели таблички «Не подходить». На самом деле, отваливалась мраморная плитка со стен. Это было то время, когда к культуре вообще опасно было приближаться. Местная интеллигенция, которая потом из-за страха потерять профессию, разбежалась по мегаполисам и заграницам, так и шутила: близко не подходить. После спектакля я обошел всю громадину здания театра — остерегающей надписи не обнаружил. Значит, опасность миновала — ходить можно спокойно.