18+
09.05.2016 Тексты / Статьи

​Другая история

Текст: Мария Нестеренко

Иллюстрация Rara Avis

7 мемуарных книг о 1930-1940 годах.

С каждым годом День Победы становится все более важным компонентом государственной мифологии. Прошлое еще героичней, произносимые с трибун слова — пафосней, а все вместе — дальше от реальной истории страны. Подобные моменты относятся не только к окопной правде, но и к эпохе в целом: «время было такое». Каким оно было на самом деле рассказывают дневники и воспоминания людей, прошедших через блокаду, ад ГУЛАГа и, лагерей смерти, только эта картина совсем не похожа на официальный глянец.

Туровская М. Зубы дракона. — М.: АСТ: CORPUS, 2015. — 656 с.

Майя Туровская — киновед, сценарист, историк театра, одна из самых известных ее работ — сценарий к фильму «Обыкновенный фашизм» (созданный совместно с М. Роммом). Книга «Зубы дракона» имеет подзаголовок — «Мои 30-е годы» и включает в себя эссе, написанные в разное время и по разным поводам. В центре внимания автора страшное и противоречивое десятилетие: сталинские пятилетки, ускоренная индустриализация, Метрострой, разгром генетики и макабрический расцвет лженауки, черные воронки и ночные аресты, «страх как вечный спутник жизни». В предисловии Туровская пишет о том, что вернуться в 30-е годы ее побудила работа над фильмом «Обыкновенный фашизм». «Еще точнее — ежедневные многочасовые просмотры немецкого документального материала. Короткие замыкания сходства иногда просто сбивали нас с ног». Первая часть «Марш энтузиастов, или от сумы и от тюрьмы» состоит из эссе, каждое из которых посвящено какому-то одному аспекту быта: «О вкусной и здоровой пище. Из археологии советской еды», «Житье-бытье и террор» (террор и страх стали частью обыденной повседневности) и так далее. Вторая и третья части рассматривают особенности кинопроцесса 1930 годов.

Цитата: «30-е годы прошлого века были десятилетием, когда на бывших военных полях Европы тут и там прорастали зубы дракона. Они прорастали при нас... Это были годы мирных заверений и вооружения армий, годы переговоров — явных и тайных; обманов и самообманов; годы закрывания глаз и умывания рук. Пока на рубеже десятилетий армии не начали убивать друг друга...»

Баркова А. Избранное. Из гулаговского архива. — Иваново: Иванов Гос. Университет, 1992. — 300 с.

Имя Анны Барковой, к сожалению, известно лишь специалистам в области поэзии ХХ века, между тем, внимания заслуживают не только ее стихи, но и автобиографическая проза. В 1922 году она издала единственный поэтический сборник «Женщина» с благосклонным предисловием Луначарского, секретарем которого Баркова недолгое время служила. Поэтесса также печаталась в журналах «Красная новь», «Новый мир», «Красная нива», «Печать и революция»... С 1924 по 1929 год она работала в «Правде». В 1934 Баркову осудили на 5 лет лагерей, в 1939 ее освободили и отправили в ссылку. В 1947 году поэтессу вновь осудили, теперь уже на 10 лет. Она освободилась в 1956 году, а в Москву вернулась лишь в 1967 при помощи Федина и Твардовского. Они же выхлопотали Барковой небольшую пенсию, которую она тратила на книги. Публикация её произведений началась только в 1990: несколько сборников стихов были изданы в Иванове и Красноярске. На протяжении своей жизни Баркова вела дневники, которые фигурировали как вещественные доказательства ее антисоветских настроений в следственных делах. В них зафиксированы не только биографические события, но и мысли по поводу тех или иных произведений искусства или просто афористические сентенции, полные иронии.

Цитата: «Придется ложиться спать, ибо есть хочется все сильнее, а ресурсов ни малейших нет. Но сначала в тысячный раз подсчитаю, на что бы я израсходовала 3 тысячи, полученные от мецената (см. кабинетные занятия Иудушки Головлева). В конце моих расчетов почему-то обнаруживается, что трех тысяч на мои нужды маловато. Постепенно щедрость мецената возрастает до пяти, до десяти и, наконец, доходит до 20 тысяч. Здесь моя фантазия. Воистину, хоть бы какой-ниб<удь> болван потерял рублей 500. Черта с два. Я скорее потеряю».

Чистяков И. Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа, 1935–1936. — М.: Corpus, 2014. — 288 c.

Дневник Ивана Чистякова уникальный в своем роде. В основном, о ГУЛАГе нам известно из воспоминаний репрессированных. И хотя по другую сторону колючей проволоки работали десятки тысяч людей, почти никто из них не вел дневников и не оставил мемуаров. Оригинал записок Чистякова хранится в архиве общества «Мемориал» в Москве. О самом авторе известно очень мало. В 1935 Чистякова призвали во внутренние войска и отправили служить охранником на строительство БАМа. Увиденное глубоко его поразило. Почти на каждой странице он пишет о суровом климате, отсутствии нормальной еды, жестокости в отношении заключенных; бесчеловечность системы осознается им сполна: «И стыдно стало мне за свой кубик, за то, что я командир, за то, что я живу в 1935 г.». Увидев великую стройку изнутри, Чистяков преисполняется сочувствия к заключенным.

Цитата: «Пошли по баракам... Голые нары, везде щели, снег на спящих, дров нет... Скопище шевелящихся людей. Разумных, мыслящих, специалистов. Лохмотья, грязь от грунта... Ночь не спят, день на работе, зачастую в худых ботинках, в лаптях, без рукавиц, на холодной пище в карьере. Вечером в бараке снова холод, снова ночью бред. Поневоле вспомнишь дом и тепло. Поневоле все и всё будут виноваты... Лагерная администрация не заботится о з/к. Результат — отказы... и з/к правы — ведь они просят минимум, минимум, который мы должны дать, обязаны. На это отпущены средства. Но наше авось, разгильдяйство, наше нежелание, или черт знает что еще, работать...».

Гинзбург Л. Проходящие характеры. Проза военных лет. Записки блокадного человека. — Новое издательство, 2011. — 600 с.

Первое научное издание прозы историка литературы и писателя Лидии Гинзбург. В сборник вошли ее «повествования», эссе и записные книжки военных лет. Мало кому удавалось так точно показать изнутри изменения, происходящие с человеком под гнетом страшных социальных катаклизмов. Гинзбург удивительным образом дистанцируется от описываемого времени, но одновременно и создает фотографически точный документ эпохи. Верность «человеческих документов» (писем и дневников) и «промежуточной литературы» (мемуаров) поверяется самой жизнью автора. В 1927 году Гинзбург сделала следующую запись: «Воображаю себе Пруста, ассимилированного традициями русского психологического романа, — в результате, по-видимому, должен получиться проблемный самоанализ, вообще нечто чуждое духу Пруста». А. Зорин заметил по этому поводу: «„Проблемный самоанализ“ — определение, как нельзя более точно подходящее самой прозе Гинзбург, которой в тот момент, когда делалась эта запись, еще, в основном, только предстояло быть написанной».

Цитата: «В темноте, в немоте — ожидание вырванного с мясом звонка или серия взаимосвязанных звуков, возвещающих начало бомбежки. Утренняя неизвестность... Постепенно выясняется — прямое попадание в угловой дом. Постепенно выяснялось — из знакомых за ночь арестованы имярек и имярек. Раньше усиленно бомбили центр, например, Моховую или пытались попасть в Радиокомитет. А сейчас, заметьте, они явно интересуются Выборгской стороной. Вот уже недели полторы, заметьте, как они систематически обходят центр. В центре у нас, может быть, больше ничего и не будет.- Ну, разумеется, липа. Но почему именно эта липа? Не случайно. А. был связан с такими людьми... Б.- неосторожен, он разговаривал. У В., знаете, эти родственники. Если не иметь родственников и не разговаривать,- может быть, ничего не будет.- Центр как-никак оставили в покое. Ну, конечно, случайное попадание... Помрачающая разум чересполосица».

Гинзбург Е. Крутой маршрут. — М.: АСТ, 2010. — 880 с.

Евгения Гинзбург прошла все круги сталинского ада: 10 лет в тюрьмах и лагерях, 8 лет бессрочной ссылки. Василь Быков в предисловии к изданию 1990 года сказал: «Это не роман и не какой-либо другой из распространенных жанров литературы, это — исполненное боли эхо нашего недавнего прошлого, которое, тем не менее, не может не отозваться в человеческой душе полузабытым страхом и содроганием. Вещи, о которых здесь идет речь, с трудом постигаются обычным человеческим разумом, хотя при чтении этих строк нигде не возникает и тени сомнения в их искренности и достоверности — правда встает из каждого слова во всей своей наготе и неотвратимости».

Цитата: «Между исключением из партии и арестом прошло восемь дней. Все эти дни я сидела дома, закрывшись в своей комнате, не подходя к телефону. Ждала... И все мои близкие ждали. Чего? Друг другу мы говорили, что ждем отпуска мужа, который был ему обещан в такое необычное время. Получит отпуск — поедем опять в Москву, хлопотать. Попросим Разумова... Он член ЦК.

В душе отлично знали, что ничего этого не будет, что ждем совсем другого. Мама и муж попеременно дежурили около меня. Мама жарила картошечку. „Поешь, деточка. Помнишь, ты любила такую, когда была маленькой?“ Муж, возвращаясь откуда-нибудь, звонил условным звонком и вдобавок громко кричал: „Это я, я, откройте“. И в голосе его звучало: „Это еще я, а не они“.

„Чистили“ домашнюю библиотеку. Няня ведрами вытаскивала золу. Горели „Портреты и памфлеты“ Радека, „История Западной Европы“ Фридлянда и Слуцкого, „Экономическая политика“ Бухарина. Мама „со слезами заклинаний“ умолила меня сжечь даже „Историю новейшего социализма“ Каутского. Индекс расширялся с каждым днем. Аутодафе принимало грандиозные размеры. Даже книжку Сталина „Об оппозиции“ пришлось сжечь. В новых условиях и она стала нелегальщиной».

Гедройц М. По краю бездны. — М.: Corpus, 2013. — 304 с.

Михал Гедройц родился в Польше в 1929 году. В 1939, когда страну захватили Германия и СССР, отца, который был юристом и видным политическим деятелем, посадили в тюрьму, а мать, сестер и Михала депортировали. И с этого момента началась его Одиссея: Восточная Польша, Сибирь, Ближний Восток, Средиземноморье. Спустя годы он вернулся к своим детским воспоминаниям и написал эту книгу.

Цитата: «Для граждан бывшей Речи Посполитой путешествие на восток к соляным шахтам Иркутска имело печальные ассоциации. Поэтому мы испытали облегчение, когда в Новосибирске освободились от пути запад — восток и резко повернули на юг, на Турксиб. В то время это была изматывающая узкоколейка с редкими разъездами и открытыми всем ветрам городишками. Я из них смутно помню только депрессивный Семипалатинск. Продвигались мы медленно и подолгу ждали на разъездах — мы почему-то всегда слишком рано приезжали на рандеву с встречными поездами. Во время таких остановок я стал сходить с поезда, чтобы размять ноги. Почему-то я был единственный, кто так поступал, или мне так казалось. Это было прекрасно, но могло оказаться опасным. Однажды машинист тронулся без предупреждения, и мне пришлось бежать вдоль движущегося поезда, чтобы забраться на него за несколько вагонов до нашего. Матери я не рассказал об этом эпизоде».

Рольникайте М. Я должна рассказать. — М.: Самокат, 2016. — 192 с.

Маша Рольникайте попала в Вильнюсское гетто в возрасте 14-и лет вместе со своей семьей: ее мать, брат и сестра погибли там. В концлагерях Стразденгоф и Штутгоф Маша была участницей антифашистского подполья, вела дневник и писала стихи на идиш. Самое знаменитое произведение Рольникайте — автобиографическая повесть «Я должна рассказать», основанная на собственных дневниках и воспоминаниях. Повесть была написана по-литовски, но Рольникайте сама перевела ее на русский язык для публикации в «Звезде». Это повествование о жизни и смерти в концентрационном лагере, о силе человеческого духа.

Цитата: «За сараем слышны мужские голоса. Красноармейцы?! Неужели они?! Я хочу туда! К ним! Как встать? В сарай вбегают красноармейцы. Они спешат к нам, ищут живых, помогают встать. Перед теми, кому их помощь уже не нужна, снимают шапки.

— Помочь, сестрица?

Меня поднимают, ставят, но я не могу двинуться, ноги дрожат. Два красноармейца сплетают руки, делают „стульчик“ и, усадив меня, несут. Из деревни к сараю мчатся санитарные машины, бегут красноармейцы. Один предлагает помочь нести, другой протягивает мне хлеб, третий отдает свои перчатки. А мне от их доброты так хорошо, что сами собой льются слезы. Бойцы утешают, успокаивают, а один вытаскивает носовой платок и, словно маленькой, утирает слезы.

— Не плачь, сестрица, мы тебя больше в обиду не дадим!»

Другие материалы автора

Мария Нестеренко

​Подполье Владислава Ходасевича

Мария Нестеренко

​Панки внутреннего Коньково

Мария Нестеренко

​Что такое «дальнее чтение» Франко Моретти?

Мария Нестеренко

​Вослед ушедшей эпохе