18+
24.11.2016 Тексты / Авторская колонка

​Живые картины

Текст: Фазир Муалим

Фотография из архива автора

Поэт и театральный критик Фазир Муалим о блокадной постановке Виктора Алферова.

«Дойдя до конца нашей истории, мы будем знать больше, чем сейчас». Так начинается сказка Андерсена «Снежная королева». И эта присказка, словно у мусульман «Фатиха» («Во имя Бога, Милостивого и Милосердного...») или у христиан «Отче наш», вполне подойдёт для начала любого сказочного повествования. Тем более, когда речь пойдёт об истории, так или иначе — ассоциацией, аллюзией, перевёрнутой параллелью — связанной с упомянутой сказкой. Особенно когда автор называет свою пьесу документ-сказка.

Но сначала немного предыстории. Поэт Полина Барскова более пятнадцати лет занимается темой блокадного Ленинграда — архивы, документы, письма, дневники: «Предмет моего внимания — судьбы тех, кто не умел делать танки, а умел, скажем, рисовать. Меня интересуют блокадники, выживавшие на карточках низших категорий и иждивенцы. Таковы мои герои — герои поневоле» (интернет-журнал «Театрал»).

Режиссёра Виктора Алфёрова, давно увлечённого поэзией Полины Барсковой и несколько лет назад сделавшего поэтический спектакль по её стихам, заинтересовала судьба Эрмитажа в блокаду. Его воображение, как он признается, потрясло то, что повсюду в холодном и безлюдном музее оставались висеть пустые рамы, когда сами картины были вывезены в эвакуацию. И он попросил Барскову написать пьесу.

За основу сюжета Барскова взяла реальную историю отношений молодого художника Моисея Ваксера и искусствоведа Антонины Изергиной. «Чем не пара: он мальчик-художник, она — дамочка-искусствоведша, критикэсса: я буду малевать, а ты будешь меня прославлять, чтобы моё имя не померкло в веках...».

Действие пьесы охватывает первые месяцы блокады — от ноября сорок первого до февраля сорок второго. Голодные и холодные сотрудники Эрмитажа всё равно приходили на работу в музей, где ещё оставались документы и картины, которые не успели вывести из Ленинграда.

Декорации к спектаклю (художник Дмитрий Разумов) выполнены из дерева и полотна. Но — разъединённых. Именно такими, «человеческими», словами тянет о них сказать. В фойе перед малым залом, где проходит спектакль, развешаны куски серого холста с фрагментами текстов об Эрмитаже в блокадные годы и цитатами из пьесы. А в зале, на сцене, тот же серый холст вместо задника. На него потом во время спектакля будут проецироваться выдержки из записей «Дневника пещерного человека», который ведёт Моисей Ваксер, и названия картин пьесы: например, «Картина шестая. Снежная королева. Февраль». Кстати, в зал, действительно, входишь, как в пещеру: он весь чёрный, только белые рамы сверкают по стенам. Разных размеров рамы разложены и на полу почти у ног первого ряда, так что сотрудница театра, которая встречает зрителей и указывает места, вынуждена периодически повторять: «Осторожно: декорации». И только по окончании спектакля понимаешь, почему это предупреждение звучит в интонации «Осторожно, не пораньтесь: разбитое стекло». Тут, с одной стороны, отсылка к разбитым зеркалам Эрмитажа: «Да всё же здесь осколками усыпано» («Живые картины»). А с другой, аллюзия на сказочное зеркало, которое «разбилось на миллионы, биллионы осколков»: «Были среди осколков и большие — их вставили в оконные рамы» («Снежная королева»). Как ни крути, эти белые рамы волей-неволей напоминают и об оконных рамах. Должен тут заметить, пока далеко не отошёл от параллели с андерсеновским сюжетом, что в пьесе эта параллель чётче, явственней и фатальней проглядывает, чем в постановке. К примеру, вот фрагмент, когда Моисей спрашивает у Антонины зеркальце:

Виктор Алферов в своей постановке не стал акцентировать основное внимание на зеркалах

«Моисей: Моя прекрасная Тотя, не найдётся ли у Вас зеркальца?

Тотя (ворчливо): А что, в Эрмитаже мало зеркал, мой тщеславный Муся?

Моисей: Было немало, но они ж все от бомбёжек вылетели. У тебя зеркальце есть?

Тотя: У меня зеркальца нет. Я уже два месяца на себя не смотрю. Я боюсь...

Моисей (озабочен своим): Но мне очень-очень нужно зеркальце!

Тотя: Да всё же здесь осколками усыпано. Бери и смотри. Любуйся».

И после, как посмотрит в зеркало:

«Моисей: У тебя красивые глаза, у тебя красивый лоб, у тебя красивые волосы... Ты вся смешная, лукавая, золотая, ты светишься...

Тотя: Это правда?

Моисей (как будто внезапно уставая): Нет, любимая. Это не правда. У тебя красные дёсны — от цинги, коричневая кожа, вся в пятнах, глаза запали совсем, но ты — ты живая! Ты страшнее самой смерти, Тотя моя, но ты — ты живая, а это всё, что сейчас важно: выжить.

Тотя: У тебя злое, кривое зеркало!»

Виктор Алферов в своей постановке не стал акцентировать основное внимание на зеркалах. Зеркало у него — второстепенная тема. А мне же, когда читал пьесу, в какой-то момент почудилось, что основная беда блокадного Эрмитажа — в этих разбитых зеркалах, в пустых рамах-глазницах. И вот почему в моих глазах смотрительница музея, старушка Анна Павловна — средоточие и пульсация жизни: она помнит всё.

«Анна Павловна: Это что же, они здесь все эти столетия прожили и их вдруг не станет из-за эвакуации какой-то? Из-за блокады этой проклятой?.. Как будто из-за войны что-то куда-то девается! Да Бог с Вами: всё остаётся... Всё остаётся — только видеть надо уметь и помнить надо уметь!»

И дальше:

«Анна Павловна: Я его за это к Данае отвела и всю её ему показала!

Моисей: То есть как — её показали? Она же в эвакуации за Уралом! Её ж Орбели в первую очередь отправил!

Анна Павловна: Ну, показала... рассказала! По памяти. Я же её всю всегда помню... Я же их всех помню... Они же здесь. (Показывает на свои глаза)».

Анну Павловну играет великолепная (и все остальные синонимы этого эпитета в превосходной форме) актриса Галина Морачева. Я ещё в «Медее» у Камы Гинкаса её приметил — она играла там Кормилицу. Таких актрис очень мало сейчас — не киношных. По логике рассуждений я должен бы её сравнить со старухами Рембрандта, о которых говорит её персонаж. Но я нарушу логику и сравню её с «великими старухами» Малого театра пятидесятых годов. Она так проговаривает слова, что ты видишь, как они рождаются у неё на языке и вылетают. Сказал бы — в вечность, но боюсь, это будет велеречиво, и поэтому скажу: в пустоту.

Однако не могу такие же восторги высказать в адрес двух других актеров, игравших главные роли. Евгения Дмитриева в роли Антонины Изергиной, Тоти, и Рустам Ахмадеев в роли Моисея Борисовича, Муси. У меня сложилось впечатление, что они играли какую-то схему. То ли боялись переволноваться, то ли, наоборот, разволновались так, что донести трепет до зрителя не сумели. Такое ощущение, что они сами себя тоже чувствовали зрителями. Не зря актриса говорит в телевизионном интервью, что для неё самое страшное место в спектакле — финал, когда на экране появляется старая фотокарточка художника и его возлюбленной. Действительно, вдруг появившаяся фотография приводит в волнение зрителя. Но этот ход только для зрителя — не для актеров. Актёры — в идеале — должны были в этот миг стать самой фотографией с экрана.

«Снежная королева», как мы помним, заканчивается счастливо. А исход «Живых картин» трагический. В классической сказке семь рассказов: последний — счастливое разрешение всех бед. В блокадной сказке — всего шесть картин. Не хватило седьмой — счастливой. Моисей Ваксер, не дожив до снятия блокады, умер в феврале 1942 года от истощения. Но этими слова можно завершить и финал сказки Андерсена, и финал сказки Барсковой:

Розы цветут... Красота, красота!
Скоро узрим мы младенца-Христа.

Другие материалы автора

Фазир Муалим

​Дым славы

Фазир Муалим

​Баба Шанель

Фазир Муалим

​Дуэнья

Фазир Муалим

​Бисер