18+
05.09.2016 Тексты / Авторская колонка

​Урок князя Болконского

Текст: Владимир Березин

Фотография: из архива автора

Писатель-пассажир Владимир Березин об идеальном учителе и идеальном герое.

Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли.

Исх. 20:4

Накануне этого 1 сентября, или, как теперь говорят «Дня Знаний», многие начали яростно спорить об этике учителя. Я и сам поддался массовому психотерапевтическому выговариванию по поводу истории в одной элитной (слово неловкое, но иначе не скажешь) московской школе, где, как внезапно выяснилось, учителя позволяли себе разное в отношении учеников.

Но я, в отличие от многих, от говорения в социальных сетях удержался, и вылил это всё на головы близких людей.

Интересно, что сама конструкция, которая лежит в основе этих разговоров, заложена давным-давно — в знаменитом фильме «Доживём до понедельника» (1968), снятом режиссёром Станиславом Ростоцким (1922 — 2001) по сценарию Георгия Полонского (1939 — 2001).

Там идеальный школьный учитель Мельников, совершая разные педагогические подвиги, встречает свою бывшую ученицу, которая сама стала теперь учителем, и по-прежнему влюблена в него.

Другое дело, что в фильме, которому почти полвека, эти люди с разницей в возрасте уже не состояли в подчинённых отношениях. В советском искусстве герои могли себе позволить ждать долго.

Но это не очень интересная история.

А интересна история совершенно другая — о том, как устроен образ идеального учителя и то, как он предлагает своим ученикам идеального героя.

В фильме «Доживём до понедельника» школьный учитель, которого играет Вячеслав Тихонов, рассказывает своим ученикам о лейтенанте Шмидте.

Вот он стоит посреди класса и говорит: «Что же это был за человек? Лейтенант Шмидт Петр Петрович. Русский интеллигент, умница, храбрый офицер, профессиональный моряк, артистическая натура.

Он пел, превосходно играл на виолончели, рисовал, а как он говорил! Но главный его талант — это дар ощущать чужое страдание более остро, чем свое. Именно этот дар рождает бунтарей и поэтов. Знаете, однажды, он познакомился в поезде с женщиной... 40 минут говорил с ней. И влюбился без памяти. Навек. То ли в неё, то ли в образ, который сам себе выдумал, но... Красиво влюбился, 40 минут, а потом были только письма, сотни писем... читайте их, они опубликованы И вы тогда не посмеете с высокомерной скукой рассуждать об ошибках и иллюзиях этого человека...

— Но ошибки, все-таки, были.

— Ты сядь пока. Петр Петрович Шмидт был противник кровопролития, как Иван Карамазов у Достоевского. Он отвергал всеобщую гармонию, если в основание её положен хоть один замученный ребенок. Всё не верил, не хотел верить, что язык пулеметов и картечи единственно возможный язык переговоров с царем. Бескровная гармония. Наивно? Да. Ошибочно? Да. Но я приглашаю Батищева и всех вас не рубить с плеча, а почувствовать высокую себестоимость этих ошибок. Послушай, Костя, вот началось восстание и не к Шмидту, а к тебе, живущему 60 лет назад, приходят революционные моряки с крейсера Очаков и говорят: «Вы нужны флоту и революции», а ты знаешь, что бунт обрёчен, ваш единственный крейсер без брони, без артиллерии со скоростью 8 узлов в час (Тут, правда, нужно заметить, что никаких «узлов в час» не бывает — сам по себе «узел» это мера скорости равная одной морской миле в час, но этого козыря ученики историка Мельникова на руках не имеют — В. Б) не выстоит, как тебе быть? Оставить моряков одних под пушками адмирала Чухнина или идти и возглавить мятеж? И стоять на мостике под огнем и, наверняка, погибнуть без всяких шансов на успех.

— Какой смысл?

— Вечно ты со своим смыслом...

— Правильно, Рита.

— Тихо, тихо, тихо.

— Итак, был задан вопрос: какой смысл в поступке Шмидта и его гибели?

— Ну, ясно какой.

— Без таких людей и революции бы не было.

— Он сам объяснил это в своем последнем слове на военном суде. Так объяснил, что даже его конвоиры отставили свои винтовки в сторону. Потом их за это судили».

...учительская эстетика построена на том, что никто из учеников не следует совету учителя и не читает изданные письма и не сопоставляет даты биографий

При этом учитель Мельников машет книгой «Подсудимые обвиняют». Это реальная книга (Тираж тридцать тысяч, в ледерине стоила 97 копеек, а в коленкоре — 92 копейки). Слова Мельникова — оттуда: «Во время произнесения последнего слова в зале находился сотрудник „Одесских ведомостей", следующим образом описавший свои впечатления:

«Только один раз председатель нелегально допустил меня в зал заседания, в тот именно день, когда „красный адмирал" произнес ожёгшее всех слово, когда конвойные солдаты отставили ружья (они были впоследствии преданы суду).

Когда Шмидт говорил, то казалось, что присутствуешь при творимой легенде. Его голос, выоко и гордо поднятая голова, его процесс мышления, красочность слов — это все легенда, баллада, сказка из-за облачных высот, и в речах — любовь ко всем, милосердие, прощение...

Когда и судьи, и защитники, и товарищи Шмидта по голгофе с замиранием и со слезами слушали этого величайшего трибуна, тогда был момент, что не трудно было потерять рассудок...

Если бы Шмидт крикнул в эти минуты часовым: „Арестуйте или убейте судей!" — его слова были бы для них законом. Их бы убили, а Шмидт вышел бы из здания суда, и никто бы его не тронул, как не тронули его моряки больших кораблей в Севастополе, когда он один, безоружный подымался на борт и звал всех к восстанию.

Солдаты Очаковской крепости, в каземате которой находился Шмидт, предлагали ему бежать, а всю ответственность они принимали на себя.

— Я не уйду,— твердо и решительно говорил Шмидт...

В день Андреевского праздника Шмидт из своего каземата передал флоту в Севастополе поздравительную депешу, и это поздравление было доставлено по назначению, а чиновники, передавшие его, преданы суду.

Не забыть никогда этого лица, этих проникающих глаз, гордой осанки, манеры держаться, не забыть никогда и его слов * — Журнал «Каторга и ссылка», книга восемнадцатая, 1925, С. 98, 100-102. «Подсудимые обвиняют». Составитель А. В. Толмачёв. — М.: Госюриздат, 1962. С. 212. ».

Мне всегда эта сцена казалась принципиальной — потому как в фильме 1968 года был такой социализм с человеческим лицом, построенный на этой учительской эстетике.

А эта учительская эстетика построена на том, что никто из учеников не следует совету учителя и не читает изданные письма и не сопоставляет даты биографий.

Иначе картина выходит куда многограннее. Иначе ученик Батищев, рассуждая на тему «Что же это был за человек лейтенант Шмидт?», спросил бы своего учителя, правда ли, что Шмидт был эпилептиком и бился в припадке прямо на митинге, и правда ли, что он растратил две тысячи рублей из полковой кассы.

Сейчас я сделаю отступление.

Оно — важное.

Когда говорят о самовольном присвоении лейтенантом Шмидтом себе звания капитана второго ранга, нужно учитывать, что обычно офицер увольнялся с присвоением следующего чина, а сто лет назад между лейтенантом и капитаном 2-ранга других чинов не было. Другое дело, никакого мундира он не имел права надеть, и называть себя так не мог без приказа о зачислении на службу. Может, он сам и пришил новые погоны (этим тогда объясняется музейный мундир).

В книге Бориса Никольского «Севастополь, 1905» (источник не то чтобы строгий) говорится: «Так или иначе, деньги в кассу миноносца № 253 были возвращены, судебное дело по факту растраты было приостановлено, но факт незаконного оставления места службы офицером в военное время оставался в стадии расследования. Чтобы избежать дальнейшего судебного расследования и последующей огласки, Шмидта в считанные дни увольняют с флота, тому способствовали идущие мирные переговоры с Японией. Дяде и этого показалось мало, чтобы обеспечить племяннику почётное возвращение капитаном на коммерческий флот, адмирал Владимир Шмидт настойчиво добивается, чтобы того уволили с одновременным производством в следующий чин, — капитана 2 ранга. Однако, в Морском министерстве, при всем уважении к почтенному адмиралу, это находят излишним, Шмидта так и увольняют лейтенантом.

Некоторые исследователи тех давних событий утверждают, что Петр Шмидт был-таки уволен в отставку с производством в капитаны 2 ранга. Зная не понаслышке специфику нашего военного делопроизводства, я тоже уверен в том, что в первоначальном виде в Указе значилось звание „капитан 2 ранга". И только после всех последующих событий, после известной реплики императора об „этом лейтенанте...", указ об отставке слегка „подкорректировали"».

Справка RA:

Читать дальше


Некоторые мемуаристы утверждают, что он поднял над «Очаковым» вице-адмиральский флаг, что уж не в какие ворота не лезет, как и знаменитая телеграмма «Командую флотом. Шмидт».

Итак, адмиральский сын, возможно, был неврастеником в очень тяжёлой форме. Человек, мало адекватный — о чём говорят его постоянные драки. Тяжёлая жизнь с женой, о чём пишет в воспоминаниях его сын, иначе как «адом» эту жизнь не называя. Ведь фокус в том, что школьный учитель в исполнении артиста Тихонова, говоря «Оставить моряков одних под пушками адмирала Чухнина или идти и возглавить мятеж? И стоять на мостике под огнём и, наверняка, погибнуть без всяких шансов на успех», не договаривает довольно тёмного обстоятельства — Шмидт покинул «Очаков» накануне (или при начале) обстрела, перешёл на миноносец и (вот тут непонятно — куда он хотел бежать, и что вообще хотел). То есть, тут картина мира начинает потрескивать.

Был ли лейтенант Шмидт артистической натурой или тяжёлым неврастеником (лечился-то он как раз от неврастении). Спросил бы ученик и то, правда ли Шмидт женился на уличной проститутке с целью её исправления (мальчики вообще любят такое спрашивать). При этом лейтенант (все как-то забывают, что он был своего рода «лейтенантом запаса») — фигура трагическая, что там и говорить. Но и к безумному Шмидту можно относиться по-разному. Некоторые ответы рознятся — одно дело отвечать, сидя в школьном классе, а другое — когда тебе за сорок. Некоторые, правда, и в школе успевают спросить «Какой смысл?».

Идеальный лейтенант, идеальный учитель, идеальная школа

Но мне интересен как раз разговор в школьном классе, где красавец князь Болконский, мечта всех женщин СССР, предлагает ученикам схему познания мира.

Это куда сложнее — можно вырастить вполне искреннего и бурно реагирующего любителя жёлтой прессы. То есть, человека, для которого условный Шмидт будет интересовать именно как безумец и муж проститутки. «А от нас скрывали... Вот они — ваши герои, на поверку срамота». По сравнению с ним любой циник покажется даже привлекательнее.

Продвигаясь дальше, мы должны понять, насколько нам самим нужен идеал.

Идеальный лейтенант, идеальный учитель, идеальная школа.

И мне кажется, что нужен, конечно, но — не любой ценой.

А то будет каждый раз в школьном классе выходить так: «Выберите этого (героя, вождя, учителя) потому что другие, вы сами видите, ещё хуже». В общем, разговор в школьном классе мне напоминает эпизод совсем из другого фильма о школьной жизни, что называется «Южный парк», а, точнее, его эпизод номер 808 (2004) под названием «Douche and Turd». Там один из героев, Стэн Марш, говорит, что «Выбор всё время сводится к выбору между гигантской клизмой и сэндвичем с дерьмом».

На одной стороне — всё зло мира, пошлость и насилие, а на другом — сладкая пошлость корпоративной романтики.

И ты спрашиваешь себя, будто суёшь голову в чёрный колодец: «Ради чего ты живёшь? Какой легенде ты посвятишь жизнь (и до какой стадии знания о первоисточнике ты хочешь дойти)»? Кто раз сделал выбор, часто отстаивает его до хрипоты, до крови, потому что выбор этот сделан, а признаваться в ошибке сложно.

Вот и плывёт крейсер «Очаков». Корабль плывёт, а герой его неизвестно где.

Мы же все, вне зависимости от политических убеждений, живём легендами — «протестантская этика» ничуть не менее мифологична, чем «коммунистическая утопия».

А на том историческом участке совершался медленный переход от похожего на князя Болконского идеального советского учителя Ильи Семёновича к дорогой Елене Сергеевне.

Он конструировал героя из того, что было под рукой. Не убийца, а мученик. Не победивший большевик, а нервная жертва. Не успей на пароход его сын, то был бы расстрелян, как отец — только не царским режимом, а революционерами Землячкой и Бела Куном — только могилы было б не сыскать.

Сын лейтенанта Шмидта, дрался на стороне белых и ушёл с ними. Умер он в начале пятидесятых, как говорят, в полной нищете. Союзник для учителя Мельникова из этого сына неважный. Если вернуться к литературе, то Остап Бендер, Шура Балаганов и остальные участники Сухаревской конвенции детей лейтенанта Шмидта крепко подставляются, выдавая себя за сына революционера.

Кто прав — со стороны никогда не понятно. Правота — всегда дело вовлечённых в драму

Вдруг осведомлённый начальник спросит: «А скажите, дорогой. Давно ли вы из Праги? Довольны ли тем, как расходится ваша книга * — Шмидт-Очаковский Е. Лейтенант Шмидт («Красный адмирал»): Воспоминания сына. — Прага: Пламя, 1926. — 298 с. ? Нет?»

Ну, а сам учитель в этом фильме немолод, семьи у него нет.

Бывшая ученица смотрит на него глазами раненной лани — точь-в-точь, как смотрит машинистка Габи на Штирлица. Ну и Наташа Ростова так же смотрит на князя Болконского.

Кто прав — со стороны никогда не понятно. Правота — всегда дело вовлечённых в драму.

Учитель Мельников, говоря со своим однокурсником, который стал начальником, доходит в аргументации до «Под Вязьмой мы с тобой такими не были» — те, под Вязьмой, смотрят со старой фотографии. Они в белых офицерских полушубках, и, кажется, настоящие лейтенанты. Не торгового флота, в общем. А аргумент ad Отечественная война в нашем кино был и остаётся всё равно что «Принцип Годвина». И сейчас (а тогда уж — и подавно) правота героя фиксировалась его фотографией в военной форме, крупным планом орденов в выдвинутом ящике письменного стола — в общем, военным прошлым.

Везде в этом фильме недосказанность — причём примерно такая же, как в фильме «Мне двадцать лет».

Идеала нет нигде, а как только его искусственно начинают лепить из подручных средств, то выходит какая-то срамота.

Мне говорили, впрочем, что «Доживём до понедельника...» — меланхоличный фильм, даже местами готичный, а, может, так кажется из-за вороны, которую ловит на уроке как в воду опущенная учительница английского языка Печерникова.

Да, ворона там — единственный персонаж, к которому я не могу придраться.

Другие материалы автора

Владимир Березин

​Монтажный цех Ильи Кукулина

Владимир Березин

​Под блюдом

Владимир Березин

​Прозёванный гений

Владимир Березин

​Воровство