18+
28.12.2016 Тексты / Статьи

​Немного рождественской иронии?

Текст: Наталья Медведь

Иллюстрация: из книги Даржан Н. Подружка-Индюшка. / Пер. А. Соколинская. — М.: Мелик-Пашаев, 2016. — 32с.

Обозреватель Rara Avis Наталья Медведь о том, как детские писатели переосмысливают рождественские сюжеты.

Любопытство до Ирвинга доведет

Границы раздела новогодних детских книг довольно туманны. Все ли они подразумевают святочные или рождественские рассказы? И есть ли разница? Еще можно развить сложную тему современных и классических текстов. Тогда даже возникнет иллюзия, что перед нами явление с глубокими корнями и богатой историей. Разбираться с тем, что именно мы открываем вместе с ребенком в праздничные дни, с практической точки зрения вроде бы излишне, но куда деться от навязчивой человеческой пытливости.

Рождество условно-арифметически не так давно распечатало третью тысячу лет и может вполне сойти за убеленный сединами праздник, но его более-менее современная ипостась оформилась около двух столетий назад. При этом католико-протестантская и православная традиции, идя разными путями, двигались параллельно.

В Западной Европе, а после и в США, празднование Рождества восходило к средневековым мистериям и карнавалам и даже запрещалось порой (как в Англии и Америке в XVII веке) из-за слабых связей с религиозным благочестием и, наоборот, слишком крепких уз со светскими, если не сказать больше, гуляниями. В Российской империи к Рождеству тоже был ворох претензий из-за излишней близости к языческим Колядам, которые Православная Церковь так и не изжила.

Одной из первых культурно-значимых попыток перевести Рождество в принципиально духовное русло стал цикл рождественских историй из сборника рассказов американского классика Вашингтона Ирвинга «Книга эскизов» (1819-1820). Считается, что в них описываются существовавшие в Англии рождественские традиции, примеченные автором во время путешествия по стране. На самом деле, Ирвинг написал более желаемый портрет празднества, опираясь на сведения из сказок, преданий и даже сатирического памфлета XVII века больше, чем на собственные наблюдения. Сборник существенно повлиял на рост популярности Рождества в Америке (где оно все равно только в 1870 году было объявлено официальным праздником), а заодно обеспечил материалом Чарльза Диккенса, который двадцатью годами позже напишет повесть, считающуюся прообразом традиционного рождественского рассказа — «Рождественскую песнь в прозе» (1843).

Иллюстрация из книги Кёнекке О. Элвис и человек в красном пальто. / Пер. М. Виноградова. — М.: Мелик-Пашаев, 2016. — 36с.


Помочь детям и увековечить дух Рождества

Пусть Диккенс и не первым создал подобный календарный текст (к примеру, Гофман опубликовал «Щелкунчика и Мышиного короля» еще в 1816 году), но он воплотил на бумаге наиболее жизнеспособную историю, выразившую суть духа Рождества — победу добродетели. Для рождественского рассказа характерны тема преображения человека, снисхождения на него благодати, свершение рождественского чуда. Взятие этой высоты стало очередной большой удачей английского классика. К тому времени он уже был влиятельным автором и ощущал, что может воздействовать на социальные процессы в стране и решительно этим пользовался.

«Рождественская песнь в прозе» родилась после поездки Диккенса на север Англии, где он воочию увидел плачевные условия труда рабочих, в том числе детей. Немедленной реакцией на страшную правду было желание написать памфлет или очерк, которую сменила идея создания художественного текста, способного охватить широкий круг читателей и влиять на умы куда глубже.

После выхода в Англии книга была достаточно быстро переведена на русский язык и в одночасье встроилась в русские литературные традиции, к формированию которых приложил руку Николай Васильевич Гоголь с «Ночью перед Рождеством» (1832).

Обрусевшая традиция

Тут интересно сложилось, потому что в западном мире рождественский рассказ отчасти облагородил бытовавший формат праздника, наподобие шумных и развеселых Марди Гра или Масленицы. Такое обхождение с глубоко духовным событием не устраивало в том числе и Церковь. В православной России духовенство тоже проводило работу по замещению народных «паганских» обычаев колядования пристойным рождествованием — не в козу рядимся, а церковные песнопения исполняем. Хотя, сколько Церковь ни старалась, Коляду изжить не смогла. В некоторых районах приход колядников-христославов связывали, например, с неурожаем, а стародавние традиции, напротив, соблюдали прилежно. В этой связи отправная точка в виде «Ночи перед Рождеством» показательна.

Краузе У. Заговор Дедов Морозов. / Пер. М. Яснов; ил. авт. — М.: Росмэн, 2016. — 32с.


Другая характерная особенность рождественских рассказов относится к календарному периоду, к которому приурочено их чтение. Отсюда и берет начало выделение восточнославянских рождественских произведений в корпус святочных текстов. Их читали не как в католической традиции во время рождественского адвента, а в течение двух святочных недель с рождественского Сочельника до Крещения. В этот же отрезок времени помещаются и описываемые события. Хронотоп святочных дней соблюдался в большинстве случаев.

Жанр прижился, с удовольствием вобрал в себя в разных пропорциях церковные и семейные обычаи и даже следы языческих обрядов. Журналы и альманахи публиковали тематические рассказы, новеллы, сказки. Самые именитые писатели от Достоевского до Чехова обращались к этому жанру. Конечно, русские писатели не могли не приспособить под себя рождественский канон, и порой вместо хеппи-энда, что, в общем-то, представлялось для зарубежных литераторов обязательным условием, иногда уходили в экзистенциональные дебри, срабатывала максима «умри, чтобы быть спасенным», как у Достоевского в «Мальчике у Христа на елке» (1876). В общих же чертах тематический спектр рождественского и святочного рассказа почти совпадают: материальный или духовный кризис разрешается божественным вмешательством, а если в дело вступает счастливый случай, то и он провозглашается знаком свыше или результатом работы Духа Рождества.

Новый век — новые правила

Восприятие сюжетов этого специфического жанра резко поменялось в ХХ веке. Пока западный собрат, рождественский рассказ, эволюционировал в угоду коммерциализируемому празднику, по эту сторону границы святочные тексты были изведены на корню государственной антирелигиозной пропагандой.

Заместив в 1930-е годы рождественские праздники новогодними, и стахановскими темпами придумав подобающую новогоднюю мифологию, согласующуюся с линией партии, идеологи вряд ли предполагали, что спустя всего шестьдесят лет их конструкт будет разбит наголову.

На смену духовно-нравственному кругу вопросов приходит развлекательно-прикладная проблематика. И опять западный и российский опыт каким-то образом запараллеливаются. Пока здесь оттачивали партийно-приемлемый образ Деда Мороза, на Западе совершенствовали миф о щедром и пунктуальном дарителе Санта-Клаусе.

Оба заслуженных деда любимы, оба в равной мере добросовестно несли ответственность за «своих» детей. Поэтому жаль, что при всем обаянии Деда Мороза в длинной расшитой узорами шубе и плотных валенках, с увесистым посохом, и приветливой внучкой Снегурочкой, с которой он разъезжает по городам и весям в санях на тройке лошадей, его образ изрядно пошатнулся «по независящим ни от кого обстоятельствам».

В переходный период после распада СССР литература, мультипликация и кинематограф, как и производства игрушек, не успевали перестраиваться и отвечать нуждам подрастающих детей. Это коснулось и детской потребности в атрибутах Нового года, в ощущении грядущего чуда. Как результат, образ Нового года неизбежно импортировали и спешно локализовали. Делалось это настолько небрежно, что в каждой второй, если не первой, переводной книжке вместо Санта-Клауса оказался Дед Мороз в очках, с оленями, эльфами и носками над камином.

Культурная диффузия привела к тому, что за последние десятилетия формат встречи Нового года радикально преобразился. Коммерчески успешная западная модель празднования Рождества отработанными приемами нокаутировала старый добрый Новый год и привела всех к общему знаменателю. Католическое Рождество и постсоветский Новый год практически уравнялись по внешним признакам.

Потому и не вызывают никакого отторжения десятки переводимых на русский язык новогодних, хотя, вообще-то, рождественских книг, которые каждый зимний сезон выбрасывает волна издательской активности на полки книжных магазинов. Основные потребители такой литературы — читающие маленьким детям, родители и те упрямые взрослые, которые все еще верят, что книга — лучший подарок (для них станок без перебоя печатает золотые тексты, оформленные многочисленными талантливым художниками с мировыми именами).

Переосмысление и никакой насмешки

Это обступающее со всех сторон разнообразие — классические рождественские и святочные истории, кормящиеся мифами о Санта-Клаусе и Деде Морозе, зарубежные и советские сказки, современные универсальные новогодние книги о добре, равенстве, человеколюбии, толерантности и терпимости с маячащими фигурами в красных шубах на горизонте — приносит нечаянную пользу. На фоне стройных высоконравственных текстов, содержание сахара в которых может дать фору даже «Кока-Коле», особую ценность приобретают книги, в которых разбивается третья стена, рушится канон, ощущается внутрижанровая самоирония.

Кёнекке О. Элвис и человек в красном пальто. / Пер. М. Виноградова. — М.: Мелик-Пашаев, 2016. — 36с.


Среди самых свежих примеров выделяется «Элвис и человек в красном пальто» Оле Кёнекке («Мелик-Пашаев», 2016), в котором автомеханик средних лет злится на живого и самого настоящего Деда Мороза за то, что тот, не справившись с санями, устраивает аварию, и в итоге Элвис остается на Новый год без электричества, а это значит, что он не сможет насладиться своей механической елкой, которая умеет петь песенки. Да и злится он, в общем-то, не на Деда Мороза, а на человека в красном пальто, потому что не узнает в нем любимого детского персонажа. Комичность ситуации добросовестно подчеркивается автором без тени слащавого заигрывания с читателем-ребенком. Для стиля автора и иллюстратора Оле Кёнекке характерны лаконичность и немногословная ирония, доставшиеся его детским книгам в наследство от комиксов, которыми Кёнекке знаменит далеко за пределами родной Германии. Чистые цвета, плавные контуры и простые композиции максимально облегчают понимание, а это, в свою очередь, позволяет адресовать книги с многослойным подтекстом, как в случае «Элвиса и человека в красном пальто», детям помладше.

Краузе У. Заговор Дедов Морозов. / Пер. М. Яснов; ил. авт. — М.: Росмэн, 2016. — 32с.


Одно дело — не узнать Деда Мороза, другое — заявить, что его не существует. Да так, чтоб и сам Дед Мороз это тоже услышал. Такое развитие событий предлагает еще одна антиканоническая книжка-картинка Уте Краузе «Заговор Дедов Морозов» («Росмэн», 2016). В ней не один, а целая группа специалистов в красных шубах, среди которых можно заметить даже темнокожего представителя профессии, вступают в заговор против не верящих в них детей. Откровенная сатира на тему Дедов Морозов-отпускников, развязывает автору руки, и он щедро одаривает читателей видами загорающих в плавках старичков, потягивающих прохладительные напитки и устраивающих рейды на туристические магазины. Иллюстрации Уте Краузе по законам жанра книжки-картинки сопровождают историю, но и помогают ей раскрыться полнее. В них по сравнению с текстом незначительно, но уместно повышается градус эмоциональности, герои иллюстраций темпераментны и скоры на реакции и выводы. Такая стремительность влияет на скорость развития сюжета, что в результате делает его ироничным и динамичным.

Даржан Н. Подружка-Индюшка. / Пер. А. Соколинская. — М.: Мелик-Пашаев, 2016. — 32с.


Чуть более далекие от российского читателя традиции пародируются в книжке «Подружка-Индюшка» Натали Даржан и Магали Ле Юш («Мелик-Пашаев», 2016). Малознакомое у нас западное обыкновение ставить на рождественский стол жареную индейку выворачивается авторами наизнанку, когда компания хищников: Лиса, Волк и Куница, крадет на ферме лучшую (и, как выяснится позже, самую сообразительную) Индюшку. Индюшка, используя нехитрые психологические приемы, берет контроль над ситуацией в свои руки и становится незаменимым членом дружной звериной компании. Надо ли говорить, что, когда приходит время рождественского ужина, Индюшка остается живой и невредимой, а ее новые друзья от этого только выигрывают. Иллюстрации, выполненные Магали Ле Юш в комбинированной технике, выделяются контрастной цветовой палитрой и выразительностью персонажей. Здесь нет особо тонкой прорисовки и детализации, но общее ощущение аккуратности в работе с изображением примиряет с «компьютерной» картинкой ценителей «ручной» техники. Сюжет внушает мысль о том, что успешно обыграть можно не только самые расхожие обычаи, но и отдельный фрагмент общей картины Рождества.

Больше смелости!

Среди российских книг сложно отыскать современные ироничные аналоги. С одной стороны новогодних книг пишется и публикуется меньше по сравнению с переводами, с другой — у наших авторов еще не проявилось желание поэкспериментировать с темой. Пока книги объединяются идеей судьбоносного преображения героев и исполнения желаний в канун Нового года.

Коваль Т. Новый год у пиратов. — М.: Клевер, 2014. — 14с.

Особняком стоит только одна игровая книжка-картинка для малышей «Новый год у пиратов» («Клевер», 2014). Автор Татьяна Коваль и художник Инна Черняк предполагают, что мятежные пираты готовы пойти на многое ради подарков от Деда Мороза. Морские разбойники начинают вести себя показательно хорошо и соблюдают все клишированные родительские требования — слушаться, не драться, есть манную кашу. Книжка адресована совсем маленьким детям, и ирония здесь служит очевидно развлекательным целям, как и комичные мультяшные иллюстрации, а между тем «социальный договор» детей с Дедом Морозом можно было бы развивать смелее.

Хазбенд Э. Дорогой Санта. / Пер. О. Ярикова. — М.: Клевер, 2010. — 24с.


Нечто подобное сделала Эми Хазбенд в книжке-картинке для младших школьников «Дорогой Санта» («Клевер», 2010). В ней мальчик Майкл пишет Санте письма в духе объяснительных записок с рассказами, почему он опять провинился и не может похвастаться хорошим поведением (а всем известно, что обязательное условие получение подарка — кроткий нрав), и с каждым письмом его рождественские заказы к Санте становятся все скромнее и скромнее. Кроме того, что душещипательные приключения главного героя отзываются в детях сочувствием, сюжет прекрасно иллюстрирует то, как фигуры Санта-Клауса и Деда Мороза привлекаются родителями в воспитательных целях.

Если задуматься, всего каких-то два века разделяют первые попытки передать в литературной сказке атмосферу особенного времени года, центром которого для кого-то становится Рождество, а для кого-то — Новый год, и современную новогоднюю почти что сатиру для малышей. Такой разброс существенно обогащает подборку праздничных сезонных книг. Нетрудно предположить, что все более смелые попытки переосмысления устоявшихся традиций вполне могут означать готовность оспорить незыблемость устоев.

Современное культурное пространство слишком многополярно, чтобы обычаи отдельной семьи могли полностью совпасть с правилами, заданными обществом. Везде есть свои индивидуальные особенности и нюансы. Это отражается и на прочтении канона. Родители выбирают новогодние книги нынче не с целью «воспитания души» своего чада, а в поисках повода для разговора, возможности поделиться важными для конкретной семьи нравственными ориентирами. Истоки происходящего лежат в необходимости адаптироваться к меняющемуся образу жизни и в необратимом переосмыслении ценностей. Раз так, то у нас скоро появится еще больше поводов порассуждать с детьми о новогодних книгах, а дополнительная возможность вместе поиронизировать без тени насмешки — бесценна.

Другие материалы автора

Наталья Медведь

​Три старичка и книжки-картинки

Наталья Медведь

Квентин Блейк и голова лошади

Наталья Медведь

​Притягательный Шон Тан

Наталья Медведь

​Свен Нурдквист. Картинка важнее