Судный день наоборот
Текст: Максим Алпатов
Иллюстрация: digitalcollections.nypl.org
Обозреватель Rara Avis Максим Алпатов о самых пессимистических образах Рождества в американской литературе.
Наступает Рождество. Вернее, переходит в наступление. Шорох красно-белого безумия и праздничный перегар опутывают, как упаковочный целлофан. Last Christmas Джорджа Майкла в каждом динамике, романтические комедии по всем каналам («Интуиция», «Реальная любовь» и тому подобное). Кокакольный Санта направляет тягач прямо на тебя. Чувствуешь себя героем графоманского рассказа, безвольным потребителем пластмассовых чудес. Слава богу, американская культура подарила нам не только слащавые мелодрамы, но и авторов, не разделявших общий восторг. Пять знаковых имён, без которых сложно представить американскую литературу — пять самых мрачных и безнадёжных образов Рождества. Когда в следующий раз кто-нибудь спросит: «Где же твоё праздничное настроение?», ответ не составит труда.
Марк Твен. Рассказы о великодушных поступках
Твен М. Банковый билет в 1000000 фунтов стерлингов. Рассказы. / Пер. с англ. Н. Дарузес, Е. Ганеева и др. — М.: Эксмо, 2010. — 630 с.
Нет смысла описывать отношение Марка Твена к христианскому мировоззрению вообще и католическим праздникам в частности. Самые едкие и остроумные рассказы и эссе на эту тему изданы отдельным сборником «Сделка с Сатаной». В «Рассказах о великодушных поступках» Твен раскрывает фальшь и пустоту рождественского чуда с необычной стороны — критикует с точки зрения недостатков сюжета:
«Всю мою жизнь, начиная с детских лет, я имел обыкновение читать известного рода истории, написанные в своеобразной манере Премудрого Моралиста, ради их назидательности и удовольствия, которое мне доставляло это чтение. <...> Много раз я жалел, что эти прелестные истории останавливались на счастливой развязке, и мечтал узнать продолжение увлекательной повести о благодетелях и облагодетельствованных. Это чувство росло в моей душе с такой настойчивостью и силой, что я, наконец, решился узнать сам, чем кончились эти истории».
Если жизнь — текст Бога, то назидательное чудо — графоманская концовка, признак неубедительности письма. Ветеринар перевязывает бездомного пуделя, знаменитый писатель публикует молодого литератора и спасает от голодной смерти, богач выписывает чек бедняку, который спас его семью от взбесившихся лошадей. «Пусть это научит нас, что благое дело всегда приносит пользу тому, кто его творит». Но так ли это на самом деле?
Марк Твен довёл каждую из историй до абсурда, показав, что доброта — не валюта для покупки счастья и вообще дело неблагодарное. Ветеринара осадили полчища бездомных собак и вынудили взять в руки ружьё. Молодой литератор завалил писателя рукописями, стал знаменитым и изобразил наставника в мемуарах в самом худшем свете. Бедный юноша под шумок посадил богачу на шею всю свою семью, страдающую от любви к джину и сквернословию. И каждый из благодетелей пришёл к поистине «христианскому» выводу:
«Берегитесь книг. Они рассказывают только половину истории. Когда несчастный просит у вас помощи, и вы сомневаетесь, к какому результату приведёт ваша благотворительность, дайте волю сомнениям и убейте просителя».
Чак Паланик. Как еврейка Рождество спасла
Паланик Ч. Сочини что-нибудь. / Пер. с англ. Н. Абдуллина. — М.: АСТ, 2016. — 320 с.
В последнем рассказе сборника «Сочини что-нибудь» Чак Паланик продолжает дело Марка Твена, издеваясь над жанром классической праздничной истории. Канун Рождества, гипермаркет, старший консультант собирает в кружок продавцов, словно бойскаутов у костра. Настало время для поучительной байки о том, как Майли Берк из отдела хозтоваров пыталась вычислить Тайного Санту, присылавшего ей анонимные подарки — один другого хуже. Коричневую помадку с подозрительными вкраплениями и запахом, чудовищный портрет из макарон, дурацкий вязаный колпак. Следствие заходит слишком далеко:
«Натянув резиновые перчатки, Девон скальпелем сделал тончайший надрез на кусочке помадки. По ходу дела он высказывал соображения: основных подозреваемых три. Дебора — самый очевидный. Евреи Рождество терпеть не могут. Если верить хотя бы половине того, что написано про жидов в Интернете, то они большую часть своей жизни травят гоев. Латрей? Латрей вообще не в восторге от белых. Третий подозреваемый — Тейлор. Тейлор из отдела косметики. Он только притворяется, будто любит девчонок, и Майли — женщина, наделенная природными чарами, — первый кандидат в жертвы его ненависти».
Каждый день — новый сюрприз от Тайного Санты, градус безумия и взаимного недоверия повышается. Майли впадает в истерику и решает спровоцировать «недоброжелателя» на разоблачение, чего бы это ни стоило:
«Клара захныкала: пока никто не видел, она дрожащими руками вскрыла передаренный макаронный портрет и сквозь слезы взглянула на Майли.
— Я знаю, это ты, — прохныкала она. — Знаю, зачем ты так. Ты срываешь Рождество!
Взгляды присутствующих обратились к Майли.
Отвечая, стесняться она не стала. Голос ее полнился возмущением. Это был голос человека затравленного, доведенного до ручки.
— Это я-то Рождество срываю?! — Кривя от возмущения губы, она дрожащей рукой указала по очереди на Дебору, Латрея и Тейлора. — Я его спасти пытаюсь!»
Паланик смотрит на змеиный клубок продавцов немного свысока. Впрочем, сочувствие автора к персонажам замешано скорее на любви, чем на жалости. Да, они верят в рекламные стандарты счастья, бессмысленный обмен и передаривание подарков ради видимости дружбы. Подлинная, неловкая искренность вызывает у них страх непонимания и защитную реакцию. Но в конце рассказа всё-таки остаётся надежда на человечность. К которой, как это часто бывает у Паланика, люди приходят сквозь чистилище омерзительных поступков.
Хантер Томпсон. Наших бьют!
Томпсон Х. Наших бьют! Кровавый спорт, американская доктрина и водоворот тупости. / Пер. с англ. — М.: Альпина нон-фикшн, 2016. — 298 с.
Сборник эссе отца гонзо-журналистики в наибольшей степени посвящён двум его страстям — спорту и политике. Но тема главного американского праздника тоже часто всплывает. Как и в предыдущих примерах, идеология Рождества — Судный день наоборот: все получают то, чего не заслуживают. Томпсон выстраивает образ типичного американца — круглосуточного шизофреника, который боится всего на свете («неизбежность кошмара делает его привычно домашним») и одновременно всего на свете желает. Бессмысленное потребление вещей, новостей, биржевых котировок отвлекает современного человека от рефлексии и экзистенциального ужаса. А в канун Рождества паника и жадность достигают пика:
«К следующему Рождеству фабрика Санта-Клауса будет выглядеть совсем не так, как раньше: никаких тебе больше глупых игрушек, велосипедов и кукол Барби. Нет, подарок, который в этом году затребует каждая американская школьница, — это операция по запредельному увеличению сисек, и миллионы обретут желаемое. <...>
Пока это не очень-то дешёвое удовольствие. Но 5000 долларов или около того за комплект буферов — очень даже ничего по сравнению с новеньким кабриолетом БМВ или бриллиантовым колье. К тому же если не подарить ей на Рождество новые сиськи, то она доконает вас своим нытьём. С этого момента вы будете виноваты во всём, что в её жизни пойдёт не так, — от плохих оценок и прыщей до злобных бойфрендов, нервных срывов, распавшихся браков и, наконец, отправки в психбольницу».
Стивен Кинг. Метод дыхания
Кинг С. Четыре сезона. / Пер. с англ. В. Антонова. — М.: АСТ, 2016. — 544 с.
Мастер мистической прозы слишком сентиментален, чтобы яростно испепелять веру американцев в чудо. Обывательский цинизм Кингу не близок, а вера в человечность для него — синоним порядочности:
«На углу Второй и Сороковой улиц над перекрестком, словно привидение, пролетел большой рождественский колокольчик из фольги.
— Жуткий вечер, — сказал водитель. — Завтра в морге окажется еще пара десятков трупов. Алкашей да нескольких грязных шлюх.
— Вполне возможно.
Таксист задумался.
— Ну что ж, это даже к лучшему, — сказал он наконец. — Меньше расходов на пособия, разве нет?
— Ваше рождественское милосердие, — ответил я, — просто поразительно».
К жанру праздничной истории Кинг относится почтительно и не пародирует его, а вплетает ключевые особенности в собственный текст. Повесть «Метод дыхания» — рассказ в рассказе. Внутри готической новеллы о загадочном клубе джентльменов, что травят жутковатые байки в Сочельник, спрятана социальная драма о девушке, которая решилась рожать вне брака (в тридцатые годы это было равносильно статусу безработной шлюхи). Героине повезло, в первую очередь, с упрямой волей к жизни, во вторую — с врачом, согласившимся принимать роды у незамужней (в то время как другие отказали бы и не мучились совестью).
Наверное, такой сюжет мог получиться у Премудрого Моралиста из «Рассказов о великодушных поступках», если бы он был более талантлив. То мужество, с которым девушка преодолевает препятствия (а её, естественно, выгоняют с работы, едва наметился животик), и та преданность, с которой врач помогает ей, слишком нарочиты. Ждёшь, что в финале хорошие будут награждены, плохие — наказаны, и всем спасибо, все свободны.
Но Кинг взрывает назидательную социальщину кроваво-абсурдной концовкой, и в итоге не знаешь, как к ней относиться. Вроде случилось чудо — обезглавленный труп героини умудрился родить здорового ребёнка (разумеется, в канун Рождества). С другой стороны, мир вокруг не стал лучше, и даже медсестра поначалу отказывалась помогать новорождённому: «Доктор, а что если это монстр?». Получается, порядочный человек, загнанный в угол несправедливостью мира, может рассчитывать только на то, что он — персонаж Кинга, и писатель-бог не постесняется творить чудеса? Слабенькое утешение.
Джо Хилл. Страна Рождества
Хилл Д. Страна Рождества. / Пер. с англ.— М.: Эксмо, 2014. — 644 с.
Сыну Стивен Кинга пока далеко до папиного уровня. Джо Хилл слишком много ставит на сюжетные ходы, грешит беллетристическими штампами и фальшивит в эмоциях. Но именно ему удалось зайти дальше всех в разрушении благостного образа Рождества, созданного больным воображением маркетологов. Страна Рождества — альтернативное измерение, куда серийный маньяк Чарльз Мэнкс утаскивает детей и делает с ними всё то, о чём не хочется думать. Само место напоминает диснеевский мультфильм, пропущенный через сознание извращенца и садиста:
«Половину неба окутывали облака. А другую половину обильно усыпали сахарные звезды, среди которых висела луна с крючковатым носом и широким улыбающимся ртом. Она взирала на дорогу внизу, желтой прорезью горели глаза, чуть видимые из-под опущенных век. Вдоль дороги выстроились причудливые хвойные деревья. Бингу пришлось посмотреть на них дважды, прежде чем он понял, что это вовсе не сосны, а деревья, составленные из круглых леденцов».
Всё, к чему прикасаются персонажи, гниёт с характерным ванильным запахом. Газ, при помощи которого усыпляют похищенных, называется «пряничным дымом», и даже рождественская открытка больше похожа на постер к фильму ужасов:
«Мальчик и девочка, оба в пушистом длинном нижнем белье, высовывали из-за угла любопытные носы и широко раскрытыми от удивления глазами смотрели на Санта-Клауса, стоявшего в темноте перед рождественской елкой».
Когда Мэнкс сталкивается с бедовой девчушкой по кличке Пацанка, обладающей сверхъестественными способностями, ждёшь стандартного для мистической прозы конфликта. Но Пацанка наоборот помогает Чарльзу, не испытывая поначалу особых угрызений совести. Да и родители жертв, кажется, не торопятся искать маньяка — по крайней мере, те из них, кому удалось выжить при нападении.
Невинность жертв в романе Джо Хилла — понятие относительное. Дети, воспитанные Джерри Спрингером и кокакольным Сантой, быстро приучаются относиться к боли с любопытством, а не с отвращением. Те травмы, что им наносит безразличие родителей, в тексте описываются куда более дотошно, чем сцены насилия посторонним человеком. Особо подчёркивается, что Мэнкс специализируется только на неблагополучных семьях. Всем персонажам романа хочется быстрого избавления от мучений, а не счастья. В финале «Страны Рождества» — настоящий Судный день, по итогам которого вера в чудеса останется только у тех, кто до сих пор под действием «пряничного дыма».