Кёйпер Ш. Отель «Большая Л». / Пер. с нидерл. И. Лейченко. — М.: Самокат, 2019. — 272 с. (Встречное движение)

Первый гол посвящается маме. Хотя вряд ли она бы смогла осознать всю его подоплёку, проворство и мощь, потому что, вообще-то, была далека от футбола. Но зато она очень любила его — своего футболиста в испачканных зеленью бутсах, своего вечно юного сына. И, конечно, была бы до чёртиков рада, если б видела, как он тогда обошёл двух защитников и вратаря, а потом так легко, так изящно ударил ногой по мячу, пролетевшему над головами других игроков, что столпились в штрафной, как бараны, и пытались хоть что-то понять. Только что же тут можно понять? Рядом с ними играет надежда «Аякса», новый Марко ван Бастен, а может, и Кройф! Это Кос? Это Косси. Конечно же, он. Но ему ведь всего лишь тринадцать? Ерунда! Он велик и, как Роббен, приносит победу голландской команде, забивая сначала свой первый, а затем и второй удивительный гол — только этот уже посвящает не маме, а папе. Потому что никто, кроме папы, за него не болеет с таким покрасневшим от счастья лицом, не вопит, заглушая трибуны: «Вперёд!», не хохочет с ним вместе над чем-нибудь дико смешным и не учит его разным трюкам, не даёт таких важных советов... И ещё потому, что, конечно, он больше, чем папа, и, наверное, лучше, чем брат, хотя этого самого брата, как ни грустно и как ни прискорбно, у того, кто живёт с тремя сёстрами, попросту нет. Ну и что? Что с того? Его папа — единственный в мире мужчина, которому можно без всякого спроса ерошить ему шевелюру. Он большой и живой. Он везде и всегда. Что бы там ни случилось... Только пусть ничего не случится, потому что ведь Кос... Чёрт возьми, он же так его любит, как, наверно, никто, кроме, разве что, папы и мамы, в целом мире не сможет любить! Правда, мамы теперь уже нет (хотя младшая Пел и считает иначе, но ведь ей всего девять: в этом возрасте можно спокойно нести абсолютную чушь, если только сама в неё веришь), а у папы случился инфаркт, и, вполне вероятно, он тоже умрёт, если доктор его не спасёт. Ну, а если... если доктор не сможет? Он останется в мире один. Ой, да ладно — ну, как же один? Хорошо-хорошо, не один, а с тремя сумасшедшими сёстрами, ни одна из которых, заметьте, не считает его ни «хозяином в доме», ни «взрослым мужчиной», ни хотя бы «нормальным» — ну, то есть способным на то, чтобы их, этих странных, и глупых, и нервных, и грубых, просто жутких, кошмарных девчонок понять, а потом, улыбаясь от уха до уха, быстро выполнить всё, что они тебе скажут, ну, то есть прикажут, как хозяйки Вселенной, точнее, отеля — их пустого, как улей, упавший на землю, отеля под именем «Л». И вот тут вы, наверное, спросите: это что же — их личная «Л»? Или, может быть, липкая «Л»? «Л», похожая на ламинарию? На луну? На личинку? На лесть? Что же... Есть всего лишь один — странноватый, но правильный способ во всём разобраться: просто взять и остаться. Вот тут. Хоть на несколько дней. Провести их в компании Коса и его сумасшедших сестёр. Только так можно выяснить, что же может скрываться за ней — за огромной сверкающей «Л» на фасаде причудливой книги, где голландский писатель Шурд Кёйпер поселил, как в отеле, своих персонажей.

Она могла бы означать «ломаку» или «леди», «лазейку» или «лажу»... А может быть, «летающую лодку»? Или «лоснящуюся ложь»? Такую, знаете, шарообразную, упругую, тугую. Зеленоватую снаружи и ярко-красную внутри. Как шлёпнувшийся прямо с ветки помидор. А разве помидоры не полезны для здоровья? Вот-вот, поэтому-то папа и не должен знать, что их отель, пока он там лежит в больнице, опутанный десятком проводов, закроют по причине неуплаченных долгов. «Иначе, — как сказала старшая сестра — от этой новости он разболеется ещё сильнее!». Ему теперь нельзя курить и пить, нельзя переживать и волноваться, нельзя выслушивать неутешительные вести и думать, вытирая слёзы с щёк, что он их всех подвёл. Так что дела идут ужасно хорошо! В отеле множество гостей, которые не устают нахваливать прекрасный сервис, выбор пива в баре, роскошное меню в уютном ресторане и чистоту на лестницах и в коридоре, а также в номерах и в холле...

Да нет, конечно, все уехали. Уже на третий день. Свирепые, как буйволы. И страшно недовольные, сердитые и злые. А многие вообще не заплатили. И даже обещали, что будут жаловаться в службу по контролю качества гостиничного бизнеса и в городской совет, и в министерство, и, вероятно, королю. Ну, как тут скажешь правду? Ведь это равносильно... сотрудничеству с сёстрами? Попыткам отыскать не только в них — во всех живущих на земле девчонках — крупицы разума и доброты, чего-то человеческого, нежного, такого, знаете, что было в маме и... и больше, кажется, ни в ком. В конце концов, всё это равносильно признанию в любви! Да только разве можно ей вот так сказать: «Послушай, Изабель... Ты, может быть, не в курсе, но я тебя... но я тебя... тебя... люб... эээ... лю».

И кто бы мог подумать (во всяком случае, не Кос), что это откровенно не мужское («девчоночье») занятие его так страшно и бесстыдно увлечёт...

А может, он действительно придурок? И, может, его сёстры не так уж и не правы, и он не самый лучший сын на свете? Ведь правда же — бывает, что порой, на поле, например, или на школьных переменах, дурачась с остальными, он на минуту или две, на четверть часа забывает об отце, который, уж конечно, с ним так бы никогда не поступил. А брат он, если честно, и вовсе никакой: ну, что ему известно про сестёр, о чём они его могли бы попросить? Он ничегошеньки не знает и всё, к чему ни прикоснётся, обыкновенно разрушает: роняет рюмки с ромом, тарелки с рыбным супом, ведёрки с охлаждёнными бутылками шампанского, а иногда — футбольные мячи. Возможно, он не так уж и силён, не так стремителен и ловок, не так надёжен, как игрок... И как мужчина, то есть мальчик, похоже, тоже «полный лох»: «нормальные» ребята не краснеют, когда болтают с девочкой, красивее которой не найти, они не хвалятся и не кривляются, не врут, как он, и не молчат, как будто бы набрали в рот воды. Они же смелые, весёлые, крутые, а он, увы, ужасно скучный, и, в общем-то, трусливый... Его заслуга только в том, что иногда ему везёт: он забивает первый гол, который посвящает маме, потом второй — уже для папы, а третий... Нет, так не бывает. Ну, почему же не бывает? Бывает, ещё как бывает! В истории футбола таких примеров очень много. Ну, ладно-ладно-ладно. Допустим, он сумеет. Но что от этого изменится на свете? Ведь Изабель, скорей всего, так никогда и не узнает, что он её считает интересной, красивой и чудесной, забавной и смешной, особенной, прелестной и, вероятно, самой лучшей, и совершенно непохожей на других, которых он, признаться, вообще не понимает. Да разве можно их понять? Ну, совершенно невозможно! И даже папа, у которого есть дочки, с ним в этом абсолютно солидарен, вот только он считает, что это не беда: и понимать их, в общем-то, не нужно, а нужно просто радоваться им, как люди радуются морю, облакам, песку на летнем пляже или забитому мячу. Беда, однако, в том, что после трёх разрывов с Изабель он вряд ли ей теперь осмелится сказать: «Я посвящаю третий гол тебе». Скажи он так, она ведь, верно, спросит: «Почему?». И что тогда — что Кос на это ей ответит?

Безрадостные мысли плетутся друг за другом, как сонные пингвины: смешно расставив крылья, раскачиваясь в стороны и выпятив живот. Так выглядит вселенная подростка, который, по совету старика — экс-рокера и хиппи, а ныне повара в заброшенном отеле, — отчаянно пытается во всём этом «дурдоме» разобраться. «Дневник тебе поможет немного привести в порядок мысли», — сказал ему Валпют, вручив свой допотопный катушечный магнитофон. И кто бы мог подумать (во всяком случае, не Кос), что это откровенно не мужское («девчоночье») занятие его так страшно и бесстыдно увлечёт... И все сомнения, доверенные плёнке, и все вопросы, заданные выше, составят содержание забавного и мудрого романа, который, кажется, и вправду написал один ребёнок. Ведь вы, читая эту книгу, не думаете о том, что автор притворяется, подстраивая слог, дыхание и даже чувства, даже мысли под подростковую манеру выражаться, когда метания по-своему прекрасны и вызывают тот особый вид улыбки, в котором узнавания не меньше, чем сочувствия, сочувствия не меньше, чем иронии, иронии не меньше, чем восторга. Вы просто признаёте, как нечто несомненное, тот факт, что Кёйпер видит то же, что видит его мальчик, волнуется о том же, о чём и Кос переживает каждый день, и вспоминает сотни мелочей, которые не может и не хочет позабыть его герой. И в тоже время одному ему известным образом Шурд Кёйпер умудряется так много рассказать о том, чего не видит ни взрослеющий ребёнок, ни совершенно взрослый человек, чего они не понимают, как и вы, как мы, как те, кто вырос и не вырос. Быть может, из-за этой специфической черты вы чувствуете себя как на качелях, читая почти подлинный дневник: то словно бы взлетаете наверх и кончиками пальцев касаетесь пушистых облаков, и вам так весело, так странно, так уютно, как будто вы не тут, а где-то там, в забавнейшей из всех комедий, — а после... после снова опускаетесь туда, откуда поднялись, в пустой отель или больницу, в довольно хмурую и грустную реальность, и в животе при этом пусто, а в горле так щекотно, что хочется чихнуть и громко шмыгнуть носом. Но плакать... как-то глупо, по-детски и к тому же не поможет. Поэтому вы просто, как и прежде, толкнувшись, поднимаетесь наверх: туда, где проплывают облака, которые не нужно понимать, и где так шумно бьётся сердце, готовое пропеть большую букву «Л». А если она спросит: «Почему?», — что Кос на это ей ответит? «Да просто так», «нипочему», «не знаю» или «потому что я тебя люблю». Но он ведь в этом, если честно, не уверен. Неужто он и вправду любит Изабель? А может, то, что он к ней чувствует, зовётся как-то по-другому? Любовь... Вы знаете, что это значит? Никто доподлинно не знает, что это — правда или ложь? Она ведь прячется всё время: то там, то здесь, то где-то за горами, за морем, за огромной буквой, подвешенной над входом в эту книгу.