Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу,
что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить.

Фёдор Достоевский. «Записки из подполья».

Не очень хочется кого-то обидеть, но речь пойдёт о болезненной теме. Точнее, о том, как современная массовая культура подсовывает своему потребителю модель обнуления мира. И эта модель описывается обидным для некоторых народностей анекдотом, в котором муж говорит жене, разглядывая играющих детей: «Новых народим или этих отмоем?» Про это был написан Аркадием Гайдаром прекрасный рассказ. В этом рассказе мальчишки подступались к ветерану, раненному в революционных сражениях, говоря: есть на горе Горячий камень, и, если разбить его, то можно начать жизнь заново. А увечный революционер справедливо отвечал им, что жизнь его был наполнена смыслом, и другой он не хотел. Тому, у кого смысл в жизни есть, не требуется ничего начинать снова, да и вообще не нужно метаться.

Обнуление жизни не раз бывало в истории — прежний мир сносился до основания, а затем наступала довольно странная пора, и, как правило, старый мир прорастал наново. Но в скучную жизнь обывателя обнуление старого мира вносило определённое разнообразие. Не секрет, что этот потребитель всегда отождествляет себя с героем — и вот он, будто Джеймс Бонд, бегает по крышам или несётся на мотоцикле по выжженной ядерным апокалипсисом земле. Долой скучную работу, долой зануду-начальника, противную жену и кредиты, которые выплачивать ещё лет десять. Всё старое обнулилось, пропало, исчезло. Остался только мир настоящего мужчины, или — мир, достойный настоящего мужчины. В нём пахнет порохом, отработанным бензином или соляром, дорогой и, главное, — свободой. Жизнь началась заново.

При этом нормальный обыватель не то что бы не задумывается, какой ценой достигнуто это обнуление, но как-то отодвигает эту мысль на периферию сознания. Пусть будет война, только б у меня кредиты в ноль ушли.

Жанр этот иногда называют «Постапокалипсис», а иногда употребляют слово «Фоллаут», вслед компьютерной игре давних времён. Это такая тактическая РПГ Fallout издания 1997 года, которую произвела на свет фирма Interplay Entertainment. Игру эту много раз модифицировали, она засияла новыми красками и возможностями, но нам всего важнее то, что вокруг неё выросла целая культура — с сообществами, лексиконом, книгами и даже социологическими исследованиями игроков. Неприхотливый смысл игры «Фоллаут» заключался в том, что нужно было покинуть какой-то схрон в одном из западных северо-американских штатов, искать воду (вернее «водяной чип»), да, в общем, неважно что — все знают, как устроены эти игры, фильмы и книги.

Есть среди них, конечно, великие произведения — вроде «Почтальона» Дэвида Брина — там не развлечение для фоллаутчика (вот и слово произнесено), там величие той американской нации, которая, сжав зубы, ломит к поставленной цели, которая по-настоящему непобедима, и ничего, кроме уважения вызвать не может. «Постапокалипсис» — название неловкое, хотя и точное (случился какой-то апокалипсис — ядерная война, птичий грипп, война с триффидами, нападение помидоров-мутантов), и вот началась «жизнь после».

Беда в том, что, как справедливо замечал капитан Врунгель о важности имени: «Как яхту назовите, так она и поплывёт». Поэтому длинное название неудобно — пост... кал... сись... Всё это неприятно и нехорошо. Корни самого образа, конечно, страшнее истории холодной войны и ожидания советского ядерного удара.

О, сколько их, унылых городских клерков, обсуждают на форумах и в социальных сетях то, что произойдёт после обнуления их скучной офисной жизни

Американского удара тоже ожидали, но потом, когда я сравнивал свои ощущения с воспоминаниями сверстников по ту сторону океана, то решил, что отечественный взгляд на Конец Света был связан с большим спокойствием и фатализмом. Впрочем, у советских людей Гражданская оборона не была пущена на самотёк, служащих для тренировки гоняли по убежищам, а я сам шил на уроке ватно-марлевую повязку от радиационной пыли. Потом я даже получил удостоверение потенциального начальника сводной поисково-спасательной команды, которая с двумя тракторами должна была растаскивать обломки зданий после ядерного удара.

Мотив выживания у моих американских сверстников был совершенно другим — от ироничного отношения к семейным бункерам до скаутских пробежек по лесам и подготовки к неведомому. Во всяком американском сериале, включая лучший из них — «Южный Парк» всегда есть один-два фрика-выживальщика. Это вечный образ фоллаутчика. Будущего бойца Постапокалипсиса. Уже несколько смешной.

Но в шестидесятые годы прошлого века, как рассказывали мне простые американцы, всё было по-серьёзному: и бункеры, и припрятанные стволы в них, чтобы отбиваться от безумных банд. И запас консервов на три года вперёд. Но, главное, — отчаянная решимость выжить.

Как сейчас обстоит дело у наших американских друзей, мне неизвестно, но у нас любители выжить (в этом какой-то мрачный каламбур) рассматривают и просто вариант разрухи вкупе с новой Гражданской войной. О, сколько их, унылых городских клерков, обсуждают на форумах и в социальных сетях то, что произойдёт после обнуления их скучной офисной жизни. И тут появляются, им на помощь, писатели-гуру: в их романах страстные мачо, выживают на развалинах прежнего мира. Да что там — выживают, они побеждают врагов, и в итоге, получают, как приз, прекрасную принцессу, тоже не чуждую навыков стрельбы.

И тут наступает пора кого-то обидеть: ничего этого не будет, как ни отождествляй себя с героями фантастических книг и фильмов. Вы проживёте ваши унылые жизни, и если упустите то, за что нужно схватиться — своих сыновей и дочерей, — вовсе канете в Лету. Прах и тлен будет ваша судьба. А уж если случится какая-нибудь мировая беда, вострубит Глас с небес, и четыре неприятных мушкетёра поскачут по земле, знайте: никакого одинокого геройства не будет. Не будет принцессы, не уехать с ней на закат на мотоцикле, заправленном последним в мире бензином. Всё будет очень плохо, и конкретно для вас.

Это просто сюжет сказки в низкотехнологичном мире, где люди живут так быстро, что не успевают заболеть. Сказка эта старая, и главный намёк в ней в том, что только в сказках бывает герой-одиночка, которому удаётся жить долго в неудобном мире будущего.

Теперь же, все эти выживальшики обслуживаются целой вереницей разнообразной литературы и кинематографической продукции.

На отношении к Концу Света и прочим прекращениям обыденного существования построено множество религиозных учений

Обыватель лежит на диване с пивом (я, кстати, не знаю, отчего так прицепились к дивану и пиву — быть можно дельным человеком, любящим пиво до чрезвычайности, а русский литератор Крылов тоже любил свой диван). Обыватель лежит, и вот к нему приходит индустрия массовой культуры в лице писателя-мачо.

Это какой-нибудь героически-татуированный человек, который будит в обывателе тревожность. Писатель (а они чаще всего числятся по ведомству фантастов), говорит лежащему на диване: «Что, жирный пингвин, прячешь тело робкое в утёсах? А враг у ворот! Война на пороге! Эпидемия! Апока.. Покалипс... Да ты ещё в „Фоллаут“ не играл! А ведь скоро беда, и вытащит она тебя за ушко да на солнышко!»

Оно, конечно, придёт беда, отворишь ворота, но все эти книги дают довольно дурацкие советы. Вроде того, что бы набрать брёвен для строительства дома, спрятать их в овраге, а в чёрный час беды собрать из них дом. Или закопать большие канистры с бензином за околицей.

Читал я художественную литературу на эту тему — вся она вступает в сговор с обывателем. Дорогой обыватель, как бы говорит она, давай ты, не сходя с дивана, почувствуешь себя причастным делу выживания. Почувствуешь, а, значит, наполовину выживешь. Ты будешь до хрипоты спорить о том, сколько хранится бензин и чем лучше владеть в смутное время — автоматом Калашникова или снайперской винтовкой.

Это всё глупости: никакой герой одиночка не выживает.

Если кто и выживает, так это структуры — небольшие шансы есть у жёстко организованных общин и сект, у религиозных объединений и дисциплинированных разбойников. Сказать по совести, они-то ещё некоторое время помучаются в печали, если модель будущего будет соответствовать всем этим книгам. Шансы всё же у них есть. Но одно дело — быть солдатом армии, жить тяжело и трудно, подчиняться законам общины, а другое — ехать на мотоцикле и чувствовать руки принцессы на твоём пивном животе.

Надо оговориться, что в этом желании почувствовать себя мужчиной есть рациональное зерно: некоторые авторы подталкивают читателя к мысли о том, что нужно заняться собственным здоровьем. Другие, честь им и хвала, пересказывают азы первой помощи. Вдруг потенциальный безумный Макс совершит доброе дело сейчас — спасёт упавшего в реку, сделает искусственное дыхание, другому перебинтует рану. Лучше, конечно, не доверяться в этих знаниях тревожной художественной литературе, но это уж как у кого получится. Быть здоровым и умелым лучше, чем опустившимся и никому не нужным.

Кроме нехитрой мысли о преимущественном выживании структур, есть и ещё один вывод из этого чтения: современный обыватель очень боится смерти. Страх смерти — естественен, но когда вся жизнь выстроена вокруг этого страха, очень трудно остаться человеком. На отношении к Концу Света и прочим прекращениям обыденного существования построено множество религиозных учений. И лучшие из них учат избегать суеты и не манить перемену в мирной жизни. Не положено вам знать тот день и час, когда надо, тогда будет, а положено работать и любить, растить детей. Нехитрый и всем известный набор.

Что из этого следует? Да немного: покамест жить будем, а придёт час — помирать будем.