Опечатки тигриных лап
Текст: Вера Бройде
Обложка: предоставлена ид КомпасГид
О том, что случается, когда Королева уходит, в новом романе французского писателя и художника Франсуа Пласа пишет обозреватель Rara Avis Вера Бройде.
Плас Ф. Королева под снегом; пер. с фр. Н. Хотинской. — М.: КомпасГид, 2021. — 272 с.
Когда зима внезапно прыгает на жертву, когда она рычит, царапает когтями и злится, как тигрица, когда метет хвостом — метет по всей Европе, сбивая с ног прохожих, спешащих кто куда (на первое свидание, под крышу стадиона, в объятия кота), снося столы и стулья у входа в рестораны, уже открывших свои летние веранды, запутывая планы, сводя с ума диспетчеров, нервируя туристов, подбадривая лыжников и веселя детей, — тогда-то и случаются те самые события, которые становятся трамплином для решений, меняющих людей. Безумные и страшные, красивые и важные — те странные события, что, словно псы бездомные, поскуливая, просятся: «Возьми меня, возьми!». И как, вы полагаете, он с ними поступает? Конечно, подбирает! Ведь все эти события для Пласа как художника — само́й природы дар... А может быть, вы видели «картины» Голдсуорти, которые тот «пишет» на бежевом песке, на синей глади озера, на коврике из листьев, лежащем на земле? Картина Пласа тоже — «написана» природой, играющей с реальностью, точь-в-точь как ваша кошка с клубком из пестрых ниток, который закатился под кровать. Отличие лишь в том, что бурю, снег и холод, надев волшебный плащ с подкладкой из фланели, в том месяце, в апреле, конечно, вызвал Плас, а кошка, очутившись под кроватью, внезапно как-то поняла, что, в сущности, всегда была тигрицей. Хотя, вполне возможно, что это ей приснилось... А впрочем, как узнать? Как выявить причины, приведшие к тому, что мир перевернулся, как тот стеклянный шарик, который покупают к Рождеству?
Вы знаете, причины где-то тут: витают, словно мошки. Не так-то уж и сложно их взять и присмирить: прищучить, ухватить, разделать, разложить. Во-первых — непогода, избравшая Саманту, которая летела на день рожденья братика из жаркой Южной Африки в морозный Амстердам. Избравшая зачем-то... Вы спросите: «Как жертву?» Да нет, какую жертву — скорее, как посла в заснеженном и суетном, безудержно веселом и в то же время чопорном, величественном Лондоне, где девушку в наушниках, идущую под музыку с игрушечной гориллой, болтающейся в такт, в конце концов заметят, «оценят» по достоинству и сразу же, с разбегу, спокойно и свирепо, размашисто толкнут, оставив без мобильного — сидеть и задыхаться, трястись и озираться на ставшем вдруг коричневым снегу. Вы скажете: «Увы». Случается со всеми, в любое время года и, что немаловажно, не только в том районе, где шла Саманта Гез, а много лет назад, пугая всех и вся, свирепствовал тот самый Потрошитель. Однако вот что важно: как раз ведь в том районе и именно в тот час из паба выходили два юнца, решившие зачем-то ей помочь. И этот странный жест — естественный и робкий, и тот — едва заметный, вполне обыкновенный, стремительный и легкий, которым Сэм поправила растрепанные волосы, составили причину номер два: причину для знакомства и треснувшего льда, сковавшего пространство вокруг дрожащей девушки с миндальным цветом кожи и бледного мальчишки в огромной серой парке, носившего ее как память об отце, вернувшемся с войны, чтоб дома умереть. И зыбкость этой связи, понятий «дом» и «память», и чувство одиночества, наивность и пророчества, что сыплются на раны, как розовая соль, неверие в себя, в холодную реальность, боязнь замерзнуть так, что даже десять парок и лето без конца уже не отогреют ни пальцы, ни сердца, и «тайные» истории героев той истории, которую рассказывает Плас, растягивая их, как плавящийся сыр, на длинные и тоненькие нити, скрепляющие эти разрозненные жизни, — вот так она и выглядит, причина номер три, заставившая Сэм в конце концов уйти, а Элиота — злиться, «как раненый зверек», забравшийся в нору, чтоб там упрямо плакать. И все бы завершилось, едва успев начаться, когда бы из-за этой — нелепой и банальной, нормальной и реальной, точнее говоря, «естественной» причины, поссорившей почти уже влюбленных, — случайная туристка с миндальным цветом кожи внезапно не наткнулась на маленького Хана, стучавшего зубами от холода и страха. А той причиной, по которой он дрожал, — уже четвертой к ряду, ведь мы же их считаем, — причиной столь же ясной, сколь выдуманной Пласом, — была, вы не поверите, кончина некой бабушки. Ужасно старой бабушки. Ужасно важной бабушки. Ужасно нужной бабушки. Особенной такой... Единственной в природе, чей образ связан с Англией, как чай после пяти и красные автобусы, зеленые лужайки и дом на Бейкер—стрит, трагедии Шекспира и кисло-сладкий сплин. Конечно, Хан не знал отдавшей богу душу Королевы: он только, как и все, ее порою видел на экране, на первых полосах газет, на полках сувенирных магазинов, где сотни маленьких пластмассовых фигурок, одетых в ярко-желтые и светло-голубые, оранжевые, мятные и сливочно-лиловые костюмы, махали ручками в режиме метрономов, вселяя в тех, кто, как и Хан, на них смотрел, такую эфемерную, такую непонятную, как будто бы невнятную, но твердую и крепкую, почти метафизическую веру... Не в Королеву, не в нее, а в то, конечно, что все будет хорошо.
По воле Пласа, нарядившегося богом, или по воле той судьбы, что вечно все сама-сама-сама, без всякой помощи решает, кому еще тут можно задержаться, кому положено уйти, — но королева этой сказки умерла, и весь привычный мир, столь тщательно воссозданный по образу того, до боли нам знакомого и родственного мира, как будто бы качнулся и впрямь перевернулся. Вы только спросите: когда? Когда Саманта поняла, что влюблена? Когда, лавируя в толпе, за ней по городу носился этот мальчик? Или тогда, когда ребенок загадал, чтоб королева покарала миссис Биглет, которая на них, на Хана и на маму, живущих тут вдвоем, живущих тихо-тихо, все время так кричит и громко-громко жалуется миру? А может быть, тогда, когда на миссис Биглет, сидевшую в гостиной напротив телевизора с гримасой сострадания и подлинного горя, напала та огромная, прозрачная тигрица, которую позднее, за белой занавеской, искусно кем-то сшитой из тысячи снежинок, почти никто как будто и не видел? Искать разумные ответы на эти странные вопросы — одно из несравненных, не детских и не взрослых, по-своему волшебных, по-своему печальных, по-своему рискованных, по-своему забавных, совсем не утомительных, отнюдь не сумасшедших, но страшно увлекательных, душевных и задумчивых занятий. В конце концов, вы что-нибудь найдете: клубок из пестрых ниток, который закатился под кровать, а может, даже кошку, свернувшуюся рядом — ему, клубку, под стать. Спросить бы у кого-нибудь, кто этот шар запутал, — ведь кошка промолчит.