Притворись моим учителем
Текст: Вера Бройде
Фотография с сайта kinopoisk.ru
Обозреватель Rara Avis Вера Бройде о настоящих и придуманных учителях.
Крабы бывают всякие: пухлые, тощие, наглые, тихие. Бывают крабы-одиночки и крабы, жизнь которых замирает, когда поблизости нет родственной души. Бывают крабы-драчуны и крабы-забияки. Бывают крабы, которые всегда таскают сладости у взрослых и детей. Бывают и такие, которым очень часто за это попадает... Так говорил герой романа Кэндзиро Хайтани сэнсей Адачи, преподававший в младших классах одной японской школы уроки рисования и языка. Конечно, этот «возмутительный учитель», не признававший общепринятых авторитетов, приличий и костюма с галстуком, имел в виду не только крабов. Сидевшие за партами ребята прекрасно знали, что сэнсей Адачи рассказывал про них. Но знал ли он о том, что втайне знали все ученики? О том, что школьные учителя играли в «крабов», точно дети, со всей серьезностью, присущей им по возрасту и рангу.
Йоман Д.«Отшельник и медведь». Пер. с англ. С. Степанова — М.: Поляндрия, 2015. — 160 с.
Костлявый маленький отшельник, однажды взявшийся за воспитание большого неуклюжего Медведя, мечтавшего развить свой интеллект, расширить карту мира и укрепить характер («Отшельник и Медведь»), и эта молодая женщина с холодным каменным лицом, которая, похоже, вообще не улыбается — ну, разве что «учительской улыбкой», вселяющей тревогу и чувство легкой тошноты («Битвы по средам»), а также заместитель директора частной католической школы «Тринити», признавшийся испуганным мальчишкам в том, что каждый из наставников, конечно, был бы рад снова почувствовать себя одним из них, но ту «невидимую грань», которая «должна существовать между учителями и учениками», переступать небезопасно («Шоколадная война»), веселый Маржерель, всегда сидевший по-турецки на столе («Приключения Камо»), уже упоминавшийся сэнсей Адачи, его коллега — красивая, ранимая, плаксивая, неопытная девушка Котани, которая в начале года боялась первоклашек не меньше, чем жуков и пауков («Взгляд кролика»), и невозможно добрая, немыслимо наивная мисс Баррет («Вверх по лестнице, ведущей вниз»), сказавшая: «Я думаю, ученики заслуживают лучшего, чем то, что получают», — все они были по-своему правы. Учителя, которых сделали героями романов писатели из разных стран, пытаются, как могут, быть на работе и актерами, и судьями, и музами, и кем-то вроде старших братьев, порой ведут себя, как те врачи из телесериала, порой играют роль тюремщиков, а иногда становятся для школьников кумирами, безумными учеными, присяжными из сказки про Алису, обыкновенными богами, великими учетчиками знаний и скромными спасителями душ. Наверно, в этом их беда: вы понимаете, как много им приходится осваивать профессий в условиях, весьма далеких от тепличных — вполне себе кошмарных, трудных, боевых.
Хайтани К. Взгляд кролика. / Пер. с яп. Е. Байбиковой, — М.: Самокат, 2011. — 320 с.
Ведь в школе все обычно только тем и занимаются, что каждый день друг друга подвергают испытаниям: директора испытывают учителей, учителя испытывают учеников, ученики испытывают учителей, а также собственных родителей, ну а родители, естественно, идут к учителям, которые, понятно каждому, обязаны хоть что-то сделать с их детьми — ну, то есть сделать то, с чем, к сожалению, не справились они. А что это? Что важно? Что им нужно? Чему учить детей, которых ожидает наполненная разными опасностями жизнь? Чтобы ответить, нужно самому хотя бы отдаленно понимать, что превращает жизнь в подарок, что делает ее небесполезной, счастливой, интересной...
Ломая голову над этими вопросами и составляя план занятий для своего ученика, Отшельник Джона Йомана решил, что выберет кулинарию, домоводство и упражнения на гибкость. Он обучал Медведя рыбной ловле, ремонту помещений, английскому классическому боксу и, разумеется, работе, направленной на благо общества. Медведь бежал с яйцом, которое подскакивало в ложке, зажатой в его пасти, намазывал коржи ванильным кремом, пытался наложить на поврежденный локоть шину, запоминал слова той песни, которую всегда поют в походах, чтобы друг друга подбодрить, — и всё это он делал так прилежно, так долго, неумело и потешно, что даже мудрый, многоопытный Отшельник, в конце концов, был вынужден признать: его великолепный, продуманный до мелочей, блестящий и бессмысленный расчет был нужен для того, чтобы Медведь, закончив курс, мог с облегчением вздохнуть. А после заключить: «Не я один такой нелепый на планете».
Джон Йоман сочинил чудесную историю о мифах, окружающих фигуру педагога, который жаждет передать свой исключительно богатый опыт. И думает, что знает, как устроен мир. Ха-ха. Какой великодушный человек — безвозмездно и любезно делится обширными познаниями с тем, кто занимает, как он полагает, такую низкую ступень на узкой лестнице саморазвития. Ха-ха. Бедняга всё еще не понимает, что мир меняется, пока он размышляет, закрывшись от него в своей пещере, а лестница, которая маячит где-то там, в его воображении, ведет на самом деле вниз, как и в романе, ставшем школьной классикой не только в США, но и в России, и в Италии, и в Чехии, и в Польше, и в Австралии. А в общем, обе эти книги — смешная повесть Джона Йомана и драматичная, абсурдная история Бел Кауфман — ведут веселый и печальный разговор о проявлении вселенского терпения со стороны преподавателя, превратностях его судьбы, неудобных и колючих истинах, которые вонзаются в ступни, когда бежишь по этой самой лестнице.
Кто устоит на ней? Кто свалится? Кто робкий краб? Кто слабый краб? Кто сильный краб? Кто неудачник? В конце концов, вся жизнь — одна невыносимая проверка, а школа — только первый из ее этапов. И книги, где бегут по этой самой лестнице или съезжают по ее перилам, посвящены тем истинам, которые известны некоторым взрослым, но неизвестны многим из учителей; тем истинам, которые не связаны с предметами, но связаны с людьми, преподающими предметы; тем истинам, которые ученики бывают вынуждены сами открывать, без всякой помощи со стороны учителей, как будто не желающих признать, насколько это тяжело.
Кормье Р. Шоколадные войны. / Пер. с англ. В. Бабкова. — М.: Розовый жираф, 2012. — 248 с. (Серия: Вот это книга!)
В романе Роберта Кормье, где мальчик затевает настоящую, хотя и «шоколадную», но жуткую, болезненно опасную войну против системы, такого рода истин очень много. Вы слышали, к примеру, про истину о «лишнем шуме», который, разумеется, никто не любит? Тогда вы, очевидно, понимаете, что это знание распахивает множество дверей: но только перед тем, кто сможет им с умом воспользоваться. Вот, что усвоил этот мальчик и «передал» Кормье, а тот включил в роман как «истину от первого лица»: «Ты мог отнять у кого-нибудь завтрак и даже деньги на завтрак — и, как правило, без всяких последствий, потому что большинство ребят хотело мира любой ценой... Ты мог окликнуть кого-нибудь из школьников, особенно из тех, кто легко краснеет, и сказать: „Фу, как у тебя изо рта несет! Ты что, вообще зубы не чистишь?“ Даже если у малого дыхание как аромат роз...». И, наконец, та истина, которая касается доверия. Распространяется на всех, от мала до велика, от подчиненных до начальства, от юга и до севера, от запада и до востока. Не терпит возражений, жестока и сурова. Приносит боль. Вселяет ужас и чувство одиночества. Однако — вот он, бонус, — надежно защищает от предательства и разочарования. Она гласит: «Ни в коем случае нельзя кому-то доверять, ни одноклассникам, ни преподам, ни самому себе...». Конечно, чтоб ее познать, порой необходимы декорации: Дом будущего, например, в котором жили мальчики из антиутопической трилогии французского писателя Ива Греве («Мето»), или большой зеленый остров, где потерпел крушение перевозивший школьников английский самолет («Повелитель мух» Уильяма Голдинга). В каких же странных, непривычных, особых обстоятельствах вдруг оказались персонажи американского прозаика? Кормье решил, что местом, где кончаются мечты, должна быть школа. Здесь процветают знания, не так ли? А разве истины не входят в план по обучению? Такие «истины», конечно, нельзя считать официальными: в приличном обществе их презирают или стараются не замечать. Другое дело — школа, где их не просто терпят, а пестуют, хранят. В конце концов, они же помогают выполнять такую важную задачу по контролю за своенравными, проблемными и гордыми детьми.
Кауфман Б. Вверх по лестнице, ведущей вниз. / Пер. с англ. Ю. Жуковой, Е. Ивановой, С. Шайкевич. — М.: Белая ворона, 2016. — 352 с.
Когда детям только десять лет, они еще считают, что учитель, например, к ним придирается, что он на самом деле их страшно ненавидит, желает зла и всяческих несчастий. Им нужно время, чтобы осознать: по правде говоря, он не питает к ним таких уж сильных чувств — ни ярости, ни гнева, ни злобы, ни любви. Ему, признаться, всё равно, что с ними происходит в этот миг, что будет с ними завтра и вообще. И можно ли его за это равнодушие винить? Когда детей так много, что невозможно всех запомнить, а тут еще приходится работать с циркулярами и заполнять бесчисленные бланки, сдавать секретарю какие-то листки, отчеты, планы, справки, журналы, формы, карты, рапортички, подписывать бумаги, дежурить по столовой, ходить на педсовет, обзванивать родителей и каждую секунду следить за соблюдением порядка... Он еле-еле держится, боится, что, ослабив хватку, утонет в море директив, которые порой косвенно связаны с процессом обучения, но к детям, учащимся в школе, вообще-то, не имеют отношения. Так что же ему делать? Не может же он взять и разделиться, как дождевой червяк, на множество других учителей, способных справиться с делами, учениками и самим собой. Хотя, пожалуй, нечто в этом роде однажды все-таки произошло...
Пеннак Д. Приключения Камо. / Пер. с фр. Н. Шаховской. - М.: Самокат, 2014 . - 240 с.
Пытаясь подготовить своих учеников к шестому классу, где вместо одного учителя, как раньше, их будет целых семь, добрейший Маржерель — герой французского писателя, а в прошлом школьного преподавателя Даниэля Пеннака, решился на безумный, чтоб не сказать своеобразный, отчаянный, чтоб не сказать смешной, а в целом — совершенно гениальный план. Он просто превратился в каждого из них: с восьми до девяти утра играл роль математика Арена, который тихим голосом вещает про сложение, деление и красоту дробей, а с девяти — роль истеричного, крикливого историка, который хочет только одного: чтоб даты всех сражений, ведомых войсками Франции в XVI столетии, отскакивали от зубов. Потом настанет час месье Пифара — ужасно милого, ранимого биолога, который плачет всякий раз, вскрывая труп лягушки, однако ровно в полдень его глаза внезапно просыхают, темнеют и становятся похожими на щелки, поскольку в это время у мальчиков по расписанию урок литературы. На сцене появляется Крастэнг — порывистый, стремительный, какой-то весь скрипучий, язвительный и злой...
А если педагогу действительно полезнее быть строгим? Конечно, дети не поймут, но взрослых в этом можно убедить. «Я отдала работе в школе двадцать лет, — с едва заметной грустью в твердом голосе сказала на собрании сэнсей Мурано из романа Кэндзиро Хайтани. — И я всегда старалась выполнять ее как можно лучше». Была ли эта маленькая женщина с поджатыми губами неискренна или сварлива? Скорее, нет, чем да. Проблема заключалась в том, что «лучшее» всем видится по-разному. Одни считают, что не важно, как много или мало сумеют вызубрить их дети на уроках, главное, чтобы им хотелось в школу. Вторые полагают, что при таком подходе ученики останутся навеждами, что дисциплина правит миром, а баловать детей преступно, накладно и весьма опасно. А третьи утверждают: учитель должен превращать урок в игру, которая не только будет для детей полезна, но и безмерно интересна, а, кроме прочего, поможет всем ее участникам стать ближе и дружнее. Но есть и те, кто твердо верит в полнейшую несостоятельность всех этих «новомодных штучек»: учителя дают ученикам «основу», не позволяют предаваться играм, обмениваться взглядами, шуметь и дискутировать, — в их классах дети никогда не выражают собственное мнение, а изучают то, что изучили много лет назад они, когда готовились работать в школе... В те времена еще не знали, что школа их не просто примет, но жадно поглотит, как белая голодная акула, которой всё равно, какие планы строил на потом планктон. Ну а чего они хотели? Быть может, перемен? Мечтали, чтобы дети в школе почувствовали вдруг, что здесь им кто-то рад... Во всяком случае, об этом грезила Сил Баррет из вечного романа Бел Кауфман. И знаете, при всех различиях в подходах к обучению, которые существовали с давних пор и существуют до сих пор, желание учиться рождается у тех ребят, которым дорог их учитель. А как же можно вдруг влюбиться в человека, который не пытается тебя понять?
Шмид Г. Битвы по средам. / Пер. с англ. О. Варшавер. — М.: Розовый жираф, 2015. — 324 с.
Хотя учительница Холлинга из книги «Битвы по средам» Гэри Шмидта любила в жизни только два занятия: помучить семиклассника разбором предложений или сломить его прочтением какой-нибудь ужасной пьесы, написанной Шекспиром, — к концу романа этот мальчик уже не сомневался в том, что миссис Бейкер его «не ненавидела». Ну да, она заставила его переживать за «этих недотеп» из маленькой Вероны и здорово поволноваться за бедолагу Гамлета, «сердитого на целый мир, а больше всех — на папу», — да только ведь оно того и вправду стоило. К тому же оказалось, что жизнь шекспировских героев непостижимым образом перекликается с той жизнью, которую вокруг себя до встречи с миссис Бейкер он, кажется, не замечал. И вот теперь он даже город, где родился и знает каждый уголок, как будто видит по-другому. Из-за нее ли — из-за миссис Бейкер, учившей мальчика воображать ту жизнь, которой наделил своих героев английский драматург, — он начал представлять себе чужие жизни: рабов, сражавшихся за независимость, солдат, ушедших на войну, родной сестры, которая сейчас так горько плачет, узнав о том, что застрелили президента. Подумать только, что из-за Шекспира наш Холлинг стал воображать себя в любой из этих жизней и принимать их все так близко к сердцу, как будто каждая из них ему чуть-чуть принадлежит, и чувствовать свою ответственность за то, что в этой самой жизни происходит. А может быть, Шекспир «не виноват»? Ну, да. «Виновна» миссис Бейкер.
Тот, с кем готовил медовый омлет, или тот, с кем сидел на речном берегу, попивая горячий кофе после того, как вы оба промокли до нитки, или тот, кто не спал по ночам, размышляя о том, почему семилетний ребенок предпочел другим детям общество мух, или тот, кто, в отличие от остальных, свято веривших в заповедь «не доверяй», вдруг поверил в какого-то мальчика, в его силу и ум, доброту, красоту или честность, — очевидно, что именно он — он и есть настоящий учитель. Настоящий? Ну, ладно. Вы правы, конечно — не совсем настоящий: придуманный автором книги... Вдохновленный мечтой об учителе, которого не было в жизни... Вдохновивший другого учителя стать таким же, как он, чтобы всем было «лучше».