Морпурго М. Чёрная Королева: повесть / пер. с англ. М. Мельниченко; худож. Т. Росс. — М.: РОСМЭН, 2020. — 80 с.

Когда Брюс Уэйн натягивает серое трико с эмблемой чёрной мышки на груди, он в тот же миг становится героем, внушающим безумный страх Пингвину, Убийце Кроку, Джокеру и прочим представителям преступного сообщества родного Готэм-Сити. А Супермен? Трусы поверх лосин и ярко-красный плащ, как у сбежавшего из цирка силача, кого угодно превратили бы в нелепого безумца и шута, но Кларка Кента только сделали сильнее. А как на Паркера смотрели одноклассники? Да все же видели в нём скучного очкарика, трусливого ботаника и просто слабака, тогда как Питер Паркер, карабкаясь по стенам небоскрёбов в костюме Человека-Паука, вытаскивал из полыхающих квартир отчаянно орущих рыжих кошек, искал по городу потерянных детей, спасал от рук грабителей коричневые сумочки старушек. Сверхмощный интеллект, сверхскоростной метаболизм, сверхволя и сверхсила, особо острое чутьё, телескопическое зрение, обширные познания во всех на свете областях науки, а также жажда справедливости и... что ещё? Ах-да, проворство и отвага. Ну, разумеется, у них всё это было: в противном случае не стать бы им кумирами для стольких миллионов, — вот только в их глазах, в глазах самих фанатов, спасённых ими граждан, обычных человечков и всех-всех-всех смотрящих, геройство начиналось не с талантов, а с выбранной героями одежды! Поскольку «настоящее» геройство нельзя творить в сиреневой пижаме, в растянутой футболке и светло-синих джинсах. Для подвигов нужна экипировка: упругое трико из двух слоёв кевлара, красивый плащ до пят, перчатки до локтя, бронеподобный пояс и маска с ушками и маленьким отверстием для глаз. Без них на улицу, естественно, не выйти. Но кто бы знал, кому они нужнее: прославленным героям или тем, кто с верой, нетерпением, надеждой или завистью на них отсюда смотрит? Вопрос довольно скользкий, тяжёлый, неудобный. Меж тем, у Майкла Морпурго как будто есть ответ...

Хотя в «зловещей» повести добрейшего английского поэта, прозаика и драматурга, вообще-то, нет «героя» (героя в том особом смысле слова, известном всем поклонникам DC и Marvel Comics), тут всё же прячется паук — «огромный, волосатый», и шумно хлопают, как мыши, своими крылышками тайны, а кролик с белым хвостиком и красными глазами упорно роет ямы, в которые какая-нибудь девочка могла бы, несомненно, провалиться. И так и тянет, так и тянет колдовством! А может, просто каша пригорела? Во всяком случае, ужасный чёрный кот, сидящий на часах, как старая Горгоона, своим шипением и выгнутой спиной внушает небольшие опасения... Куда как менее серьёзные, однако, чем те, что вызывает тёмный рой свирепых диких пчёл, готовых жизнь отдать за то, чтобы ужалить чужака, посмевшего вступить на территорию их личного пространства. Точнее — сада миссис Блум. Которую, признаться, зовут совсем не миссис Блум, а Чёрной Королевой. И если вы, к примеру, представили себе стремительно идущую навстречу вам Хелену Бонем Картер в костюме Беллатрисы из фильма «Гарри Поттер», то... что же, не гоните этот образ! Поскольку миссис Блум — точнее, та, которая себя так называет, — всегда одета в чёрное, как Бэтмен или Дракула, в шуршащем складками плаще из дорогого бархата, и даже дома носит шляпу с огромными полями, из-под которых вылезают распущенные пряди как будто пепельных волос. Ну, разве же не странно? А если к этому прибавить, что дом свой Королева покидает, согласно наблюдениям соседей, лишь самой чёрной ночью и никогда ни с кем не говорит («зазнайка несусветная!»), то сразу станет ясно: она безумна и опасна. И, вероятнее всего, отчаянно коварна! Хороший человек не будет так смотреть, как смотрит миссис псевдо Блум. Вы спросите: «А как?». И Билли — не-герой, а просто... просто Билли — не самый храбрый в мире, зато ужасно милый, отзывчивый и добрый, но, в общем-то, обычный, вполне «нормальный» мальчик, который вместе со своей семьёй вот в этот дом, стоящий рядом с домом миссис Блум, буквально только-только переехал, — он вам, конечно, скажет, как смотрит Королева, поверх своих очков... Буравя взглядом так, как будто что-то чует, как будто что-то знает, как будто видит... вас! Ну, прямо вот насквозь! А это, между прочим, и вправду очень страшно.

Когда Брюс Уэйн затягивает пояс, когда Кларк Кент порывистым движением руки срывает со своей груди сорочку, чтоб обнажить большую «S», когда неловкий Питер Паркер влезает в красно-синее трико — всё вдруг преображается! Как будто принц и нищий меняются местами. Как будто мир, в котором всем им было зябко, одиноко — становится уютным и понятным. А если б им сказали, что в этом самом мире уже как будто не осталось подлецов: ни одного коварного злодея, ни одного безумного убийцы, ни одного продажного шерифа или мэра, — поскольку, слава им, уже всех наконец-то перебили, — что с ними стало бы тогда? Стянули бы с себя свои костюмы и бережно сложили куда-нибудь в комод, а после... После этого они бы, надо думать, уселись на диван и взяли в руки бутерброд, включили телевизор и тихо так, и горестно, почти что буднично вздохнули... И вряд ли кто-нибудь из «преданных» фанатов услышал этот вздох и то, что в нём звучало. А в нём, скорей всего, звучала бы тоска — ужасная, бессильная, безмерная тоска по той, почти что детской, ну, в общем, старой жизни: когда всё было просто, когда всё было ясно... Вот только, вы, наверное, вполне резонно спросите: при чём же тут мальчишка, при чём тут Королева, при чём, в конце концов, все эти шахматные доски, которые старуха развесила на стенах, поставила на шкафчиках, на полках и столах? А просто дело в том, что взгляд, которым миссис Блум вдруг одарила Билли, врачуя его руку, ужаленную злобною пчелой, был именно таким, как тот протяжный вздох. И Билли, сидя там, на кухне Королевы, где даже плитки пола копировали шахматную доску, как будто что-то понял, учуял, усмотрел, услышал, ощутил... Что именно? Тогда ещё он этого не знал. Но, слава богу, то есть Морпурго, в запасе у мальчишки, у Чёрной Королевы, а значит, и у нас, ещё имелось время — примерно половина целой книги, чтоб разгадать тот тихий вздох и странный грустный взгляд, привычки чёрного ферзя, его любовь, его печаль, всю эту партию длиною в чью-то жизнь.