18+
17.11.2017 Тексты / Статьи

​«Он писал на языке людей, убивших его мать»

Записала Женя Янкина

Фотография Николая Бусыгина / предоставлена проектом «Эшколот»

Крупнейший исследователь еврейской мистики профессор Моше Идель рассказал о Пауле Целане и хасидизме. Организовал встречу культурно-образовательный проект «Эшколот», при поддержке фонда «Генезис».

Я собираюсь поговорить о Пауле Целане, с точки зрения отличной от общеизвестных и общепринятых. Я не специалист по Целану, но в силу разных обстоятельств мне приходилось общаться с людьми, которые хорошо его знали, и я услышал от них кое-что, что меня поразило — и что нельзя прочитать ни в одном источнике. Услышанное настолько меня заинтересовало, что я стал сам изучать этот вопрос. Сегодня хочу поделиться результатами своих исследований.

С чего все началось?

Я коротко расскажу о месте, где родился Целан, поскольку это очень важно для понимания его эволюции. Если бы у самого поэта спросили, где он родился, скорее всего, он ответил бы: «На Буковине». Два слова о предыстории этого региона. До 1770 года Буковина находилась под властью Османской империи, затем стала частью Австро-Венгерской империи Габсбургов. В тот период положение евреев там было довольно тяжелым. Радикальный поворот произошел в середине XIX века, когда евреи Австро-Венгерской империи получили полное равноправие, начали говорить и писать на немецком и глубоко вошли в немецкоязычную культуру. С 1918 года Австро-Венгерская империя прекратила свое существование, и Буковина стала частью Румынии. Пауль Целан, которого по-настоящему звали Пауль Анчел — родился уже в Румынии и ходил в городе Черновцы в школу, где преподавание велось на румынском и иврите. Дома, с матерью он говорил по-немецки. В 1940 году немцы вновь заняли Буковину, и началось преследование евреев. Во время этих преследований погибли родители Целана. После войны он на некоторое время вернулся в Черновцы, но не захотел оставаться там и вскоре переехал в Бухарест. С 1945 по 1947 год Целан был частью тамошней богемной литературной жизни, занимался переводами с русского на румынский. В конце 1947 года он опубликовал свое главное произведение — «Фуга смерти», уехал в Австрию, а затем в Париж, где познакомился со своей будущей женой, французской католичкой. У них родился ребенок. В какой-то момент Целан узнал, что отец его супруги был яростным антисемитом. С 1963 года он переживал серьезный душевный кризис. В 1969 приехал в Израиль, где встретился со своими знакомыми из Черновцов, затем вернулся в Париж и в скором времени покончил жизнь самоубийством. Существуют разные гипотезы касательно причин его суицида. У всех, кто знал Целана во Франции, есть своя теория о том, почему он покончил с собой.

Пауль Целан. Фотография на паспорт 1938.


О языках

Целан в совершенстве знал много языков, однако за исключением писем к жене все свои тексты он писал по-немецки. Этот парадокс постоянно беспокоил его — он писал на языке людей, убивших его мать. Целан создал несколько стихотворений на румынском, и они были опубликованы, он мог писать по-французски — однако сделал сознательный выбор в пользу немецкого. И это был очень сложный выбор. Если воспользоваться психологической терминологией, Целан испытывал по отношению к немецкому языку комплекс влечения и одновременного отторжения.

Влияние хасидизма

Я хочу поговорить о нескольких аспектах отношений между поэзией Целана и еврейской мистикой. Здесь необходимо упомянуть о двух очень отличных друг от друга хронологических периодах. Первый — жизнь молодого Целана в Черновцах, в одном из важнейших центров хасидизма. В 1850 году влиятельный хасидский цадик, ружинский ребе Исраэль Фридман, бежал из Российской империи в Австро-Венгерскую, обосновался в пригороде Черновцов под названием Садгора и основал там свой двор, царской роскоши которого поражались все, кто его посещал. В последующие десятилетия династия цадиков из Садгора распространилась по всему региону, включая Молдавию и часть Венгрии. По свидетельству друга детства Пауля Целана, все еврейские дети Черновцов, даже из нерелигиозных семей, изучали хасидизм. Зачем это было нужно — непонятно, но факт остается фактом. Невозможно было представить себе человека, который жил в Буковине в ту эпоху, владел ивритом и идишем и никак не соприкасался бы с хасидизмом.

В 60-е годы наступает второй период интереса Целана к хасидизму. В это время он читает Мартина Бубера и воспринимает хасидизм уже через призму его учения. Это, конечно, уже неохасидизм, пропущенный сквозь европейскую культуру. У человека, переводившего с иврита Хаима Нахмана Бялика, не могло возникнуть никаких проблем с тем, чтобы прочесть хасидские источники в оригинале. Однако оригинальные хасидские источники не оказали на Целана практически никакого влияния. Во Франции он начинает читать на немецком сочинения о каббале Гершома Шолема, а в 1969-м во время визита в Израиль встречается с самим Шолемом. Из всего вышесказанного мы можем заключить, что Целан был высоко окультурированным еврейским интеллектуалом, имевшим доступ к мистическим текстам. Выискивание у поэта аллюзии на мистические источники у исследователей Целана сегодня превратилось в настоящий спорт. Все эти исследователи правы лишь отчасти — в том, что Пауль Целан действительно испытывал влияние неких хасидских идей. Чего они не понимают — так это того, что поэт делал с этими идеями.

Ничто и Целан

Поскольку большинство исследователей считают, что найти минимальное влияние каббалистического учения на Целана — уже великое достижение, они на этом, как правило, и останавливаются. Но с моей точки зрения, самое интересное начинается как раз после этого. Пауль Целан был знаком с каббалой и различными идеями еврейской мистики, но переворачивал их, превращая в нечто прямо противоположное. Самое интересное, что Целан совершает с каббалистическими текстами — он делает их полыми, опустошает их, под влиянием Шоа и других причин. Самый яркий пример влияния каббалы на Целана — то, как он использует слово «Niemand», «ничто». В каббале Бог часто называется этим словом. Именуя так Бога, хасидские цадики имели в виду не его отрицание, но отрицание возможности его постижения человеком. Бог не вмещается в ограниченный человеческий разум, но несомненно существует. К примеру, нам известно, что книга прославленного хасидского мыслителя Леви Ицхака из Бердичева бытовала в кругу Целана — в этой работе постоянно говорится о Боге как о «ничто», но очевидно, что речь идет о некоей божественной полноте, которую мы не можем понять. Целан же пользуется языком еврейской мистики для того, чтобы отрицать ее содержание.

В одном из важнейших текстов Целана «Псалом», использована аллюзия на хасидский термин, обозначающий эманации, идущие от высших миров к низшим. Определенная ступень этих эманаций называется «роза». Роза — это тот уровень, на котором Бог открывается человеку, та точка, в которой нисхождение божественного достигает границ нашего мира, становится воспринимаемым, очевидным. Что же говорит Целан о розе? Он говорит, что роза — это прах, пепел, который поднимается к никому. Целан не просто переворачивает направление — вознесение пепла вместо снисхождения божественного. Здесь человек становится активной силой, тем, кто движется, человек является в каком-то смысле единственным агентом, а Бог предстает некой инстанцией, никем. Еще один пример переворачивания — начало «Псалма»: «Никто не вылепит нас вновь из земли и глины. / Никто не станет хранить наш прах. / Никто». Здесь есть аллюзия на два архетипических сюжета. Первый — Бог, лепящий человека из глины и вдыхающий в него жизнь. У Целана нет никого, кто мог бы это сделать. Второй — история о Големе, в которой человек лепит из глины истукана и тоже оживляет его при помощи божественных имен. Такого человека у Целана тоже нет. Никого нет.

Фотография Николая Бусыгина / предоставлена проектом «Эшколот».


Целан, Кафка, Шолем

Целан, знакомый со множеством еврейских традиций, пользуется их языком, однако полностью опустошает их, лишает внутреннего содержания. На вопрос о том, почему он это делает, исследователи обычно дают простой ответ — проблема в Шоа, в возникшем после Катастрофы духовном кризисе, в результате которого религиозные идеи потеряли свой смысл и осталась лишь пустая оболочка; ее и изображает поэт. На самом деле все гораздо сложнее, поскольку этот процесс внутреннего опустошения начинается еще до катастрофы. Его отмечали люди, с которыми Целан не был знаком, но в атмосфере, созданной которыми, жил. Еще между двумя мировыми войнами еврейские интеллектуалы Центральной Европы взяли из немецкой философии теории отрицания и применили их к еврейской культуре. Кафка не имел, конечно же, никакого отношения к Шоа — возможно, он что-то предчувствовал, но не более того — однако в своем творчестве он закладывает те основы, которые Целан потом развивает. Кафка тоже был знаком с еврейской мистикой, и, с моей точки зрения, в своей самой известной притче «Перед законом» Кафка также переворачивает мистический сюжет о человеке, который стоит перед дворцом, в котором находится закон, Тора — и не может туда войти. Если попытаться резюмировать Кафку — хоть это и звучит как оксюморон — можно сказать: он считает, что некая трансцендентная реальность существует, но у нас нет никакого доступа к ней. Главное открытие Кафки состояло в том, что мир утратил смысл. Он существует, но стал непознаваемым. Человек утратил с ним связь и ничего не может сделать, кроме как ждать и надеяться, что контакт придет с той стороны.

Кафка в 1925-1927 годах стал довольно популярным автором среди еврейских интеллектуалов, и у него было несколько очень внимательных читателей. В частности, очень рано заинтересовался им Гершом Шолем. В одном из своих стихотворений он говорит о «ничто-откровении». Шолем считает, что сегодня мы способны познать Бога только через отрицание откровения. Точно так же, как и Целан, он выворачивает наизнанку язык еврейской мистики. И мы можем утверждать, что Пауль Целан внимательно прочитал этот текст. Шолем утверждает: важнейшее откровение иудаизма состоит в том, что у горы Синай никто ничего не слышал. А, точнее, слышен был лишь немой согласный звук «алеф». Это очень радикальное представление, и при этом Шолем утверждает, что речь идет не об одном из существующих в иудаизме воззрений, а о сути иудаизма. Откуда он все это берет? Шолем не приводит никаких источников в качестве доказательств, лишь упоминает книгу некоего хасида, написанную по-немецки, в которой тоже нет никаких отсылок. Многие учение пытались отыскать источник этого воззрения Шолема, но придется признать, что мы его не найдем. Лично я не могу знать, что происходило на горе Синай, но могу утверждать, что миллионы еврейских источников говорят нечто противоположное тому, что говорит Шолем. И даже если после долгих поисков такой текст и найдется, он не будет репрезентативным.

Целан, Кафка, Шолем — все они по-своему переосмысляют идеи немецкой негативной философии, где речь идет о некотором движении отрицания внутри божественного, которое объясняет происходящее с миром. Поскольку Целан хорошо знал сочинения Шолема и хорошо был знаком с немецкой философией — он даже встречался с Хайдеггером, а человек, не интересующийся немецкой философией действительно глубоко, вряд ли будет встречаться с Хайдеггером. Поэтому поэзию Целана следует понимать не только как поэзию, существующую в тени Катастрофы. Она также результат процессов, которые начались задолго до этого. Я не могу точно сказать, какой из этих факторов больше повлиял на Целана. Возможно, оба они представляют собой один процесс. Это очень сложный историософский вопрос, в который я не хочу углубляться, но можно предположить, что когда негативность становится главной философской концепцией, то заканчивается это Катастрофой.

Фотография Николая Бусыгина / предоставлена проектом «Эшколот».


Целан и кризис еврейских интеллектуалов

Вернемся к Целану. В 1969 году он приезжает в Израиль и встречает своих знакомых по Черновцам, которые начали там новую жизнь. Не связано ли его решение, принятое сразу же после возвращения, с тем, что он увидел: в мире есть какие-то возможности, которые он не мог себе представить? Целан был не единственным еврейским интеллектуалом, который покончил с собой спустя долгое время после Катастрофы, в этой связи можно вспомнить Примо Леви. С нашей точки зрения, жизненные успехи Целана были очевидны: он получал поэтические награды, успешно преподавал. Объективно он мог жить и преуспевать. Но эта объективная данность совершенно не соответствовала его субъективным ощущениям. Читая переписку Целана с израильскими и румынскими друзьями, мы видим человека, который совершенно не обращает внимания на свои достижения и считает себя постоянно преследуемым. Для Целана было достаточно, чтобы какой-нибудь немец в статье, написанной по-немецки, упоминая Целана, указал на его национальность — и он тут же обвинял автора в антисемитизме. С моей точки зрения, глубинная причина послевоенного кризиса еврейских интеллектуалов, который некоторых довел до самоубийства, состояла в том, что они не находили себе места ни в еврейском, ни в нееврейском мире. Мы говорим не об объективных обстоятельствах. С объективной точки зрения, Целан мог бы переехать в Израиль и жить там, мог бы остаться в Париже. Но с субъективной точки зрения, он этого сделать не мог. Я не хочу утверждать, что в послевоенной Европе евреям не было места или что не все евреи могли акклиматизироваться в Израиле. Все дело в субъективной безысходности. Возможно, жизнь на «ничейной земле», в экстерриториальной ситуации — это жизнь очень богатая, с творческой точки зрения, но за нее приходится платить слишком высокую цену.

Другие материалы автора

Женя Янкина

​ММКВЯ. А палубы нет

Женя Янкина

​«Джентльмены, я лечу!»

Женя Янкина

​Добрый человек в ошейнике

Женя Янкина

​Осторожно — добрый фей!

Читать по теме

Целан — Бахман. Роман в письмах

На русский язык переведена переписка двух крупнейших немецкоязычных авторов ХХ века — Пауля Целана и Ингеборг Бахман.

19.04.2016 Тексты / Рецензии

​Кристофер Меррилл. Поэзия — это исследование

Недавно Москву посетил ученик Иосифа Бродского, американский поэт, эссеист переводчик и глава Международной писательской программы США Кристофер Меррилл.

07.06.2017 Тексты / Интервью

​Кафка. Осужденный и зритель

18 июня в летнем лектории парка Музеон (в рамках образовательной программы проекта «Эшколот») переводчик Татьяна Баскакова рассказала о своем видении двух притч Франца Кафки, «Перед Законом» и «Императорское послание».

27.06.2017 Тексты / Статьи

​Шолом-Алейхем и раннее еврейское кино

25 сентября, в рамках образовательной программы проекта «Эшколот», осуществляемой при поддержке фонда «Генезис», в Государственном институте искусствознания профессор литературоведения Бер Котлерман рассказал о том, что такое инсайдерское еврейское кино и какие фильмы хотел снимать писатель Шолом-Алейхем.

05.10.2017 Тексты / Статьи