18+
24.03.2017 Тексты / Статьи

​Медиум и соловьи

Текст: Максим Алпатов

Фотография: с сайта kinopoisk.ru

Обозреватель Rara Avis Максим Алпатов о голосах на службе у Романа Рубанова.

Когда поэт берёт известный стихотворный размер, то ввязывается в интересную авантюру. Ведь у каждого ритма есть уникальный семантический и экспрессивный ореол — комплекс образов, скрытых смыслов и ассоциаций * — См., например, статью Кирилла Тарановского «О взаимоотношении стихотворного ритма и тематики» (Тарановский К. О поэзии и поэтике. — М.: Языки русской культуры, 2000). . Он складывается из особенностей интонационного строя и практики поэтов прошлого, которая уже стала историей. Это культурная память — как правило, такого масштаба, что не учитывать её невозможно. Автор бросает себе вызов — получится ли дополнить ореол новыми смыслами и образами, обращая традицию себе на пользу? Или хватит наглости создать свою? Некоторые поэты не делают ни того, ни другого, превращая традицию в фетиш. Отличный пример — стихотворение из книги Романа Рубанова «Стрекалово» * — Рубанов Р. Стрекалово. — М.: Русский Гулливер; Центр современной литературы, 2016.
, своеобразный спиритический сеанс, на котором голоса Серебряного века комментируют век нынешний:

Вагон качает, с ним сопряжена
дорога бесконечной лентой ночи.
И в подстаканнике стакан грохочет,
а за окном такая глубина

и огоньки проносятся туда, —
туда, откуда еду я обратно.
Пейзаж ускорился и превратился в пятна,
и с тёмным небом спелись провода.

А через семь каких-нибудь часов,
мой город захолустный, забубённый,
старушкой дряхлой подбежит к вагону:
— Водичка, пиво, чебуреки, сок...

И чудо-птица — курский соловей,
которого пиарят старожилы,
из нас с тобою вытянет все жилы
бесхитростною песнею своей.

Пятистопный ямб Рубанова (туда́, отку́да е́ду я́ обра́тно) не просто опирается на традиции русского символизма и неоромантизма конца XIX — начала XX вв. — основные мотивы буквально скопированы вместе с метрикой, вплоть до образов (см. выше и ниже выделенное курсивом). Во-первых, метафизическое путешествие (как правило, совершаемое ночью, в темноте или во сне). Во-вторых, созерцание метафорической местности («мой город захолустный») — безысходной, но вроде бы дающей слабую надежду, которая выражается каким-нибудь символом (песнь соловья на рассвете, мерцающие/сиюящие огни и т.п.):

Александр Блок

«Я шёл во тьме к заботам и веселью,
Вверху сверкал незримый мир духо́в.
За думой вслед лилися трель за трелью
Напевы звонкие пернатых соловьев».

* — Из цикла «Ante Lucem (1898-1900)».

Фёдор Сологуб

«Аллеею уродливых берёз
Был скучен путь вдоль тёмного забора».

* — Из сборника «Очарования земли (1914)».

Валерий Брюсов

«Вчера лесной я проезжал дорогой,
И было грустно мне в молчаньи бора».

* — Брюсов В.Я. «Сонет в духе Петрарки (1912)».

Мирра Лохвицкая

«Проснулась я... в углу едва мерцал
Один фонарь, уныло догорая,
И трепетно лучи свои ронял.
Фигуры спящих слабо озаряя...
Глубоким сном объят был весь вагон;
<...>
И соловей так сладко, сладко пел,
Как будто он утешить нас хотел...
И очи звезд бесстрастные сияли,
Не ведая ни счастья, ни печали...»

* — «Север», 1889, № 25. С. 490-491.

Всё, что сделал автор в рамках этих мотивов — сменил минорный тон на добродушно-ностальгический. Поэтому характерное для классиков символизма обращение к невидимому собеседнику — уже не поиск единомышленника в читателе, а фамильярный подкат случайного попутчика, который вдруг заскучал («из нас с тобою...»). Поезд Рубанова идёт без машиниста по маршруту «Сологуб-Брюсов-Блок» и на заблокированной стрелке поворачивает в сторону советской песенной традиции — с ходу вспоминается пятистопный ямб Анатолия Поперечного (кольцевая рифма во второй строфе, интонация точь-в-точь такая же):

Соловьи запели на рассвете,
И проснулись мы с тобой, как дети,
И спокойно подошли к окну,
Распахнув его в весну, в весну.

А за окном — такая тишина,
А за окном — все яблони в цвету.
И Память, словно женщина в саду,
Стоит под белой яблоней одна.
* — Анатолий Поперечный. Малиновый звон. Любимые песни на все времена. — М.: АСТ, 2009.

Роман Рубанов загадочно вертит инкрустированный столик силлаботоники, как madame Лузина у Булгакова, имитирует голоса ушедших, заимствует образы и мотивы, не считаясь с историческим контекстом. В процитированном выше тексте лишь два момента выдают, что автор — всё-таки наш современник. Во-первых, глагол «пиарят», который легко заменить на «так хвалят». Во-вторых, образ старушки с напитками и закусками, заслуживающий отдельного разбора.

В третьей строфе стихотворения «Вагон качает, с ним сопряжена...» автор перебивает хор версификаций, вводя оригинальную (как ему кажется) метафору: «мой город захолустный, забубённый, / старушкой дряхлой подбежит к вагону». Не знаю, в курсе ли Рубанов, но «забубённый» означает «беспутный, удалой, разгульный». Забубённым может быть Есенин, громящий кабаки. Дряхлая старушка, которая выживает перепродажей пива и чебуреков — какая угодно, но не забубённая. Возможно, автор держал в уме противоречивую конструкцию: беспутный, ветшающий город со следами былых загулов — то резвый, то жалкий. Такую конструкцию надо как следует раскрывать, добавлять новые образы — одним эпитетом не отделаешься. Но Рубанов не стал тратить на это слова, а там уже и текст подошёл к концу, наступил рассвет, запел взятый в аренду соловей.

Неопровинциальная лирика Романа Рубанова скользит по поверхности мотивов, не раскрывая их, катится по изъезженной колее смыслов. Содержание стиха и его мнимая детализация универсальны. Это взгляд не аборигена, воспевающего свой уголок бытия, а среднестатистического туриста: вагон качается, у стакана есть подстаканник, вдоль дороги огни, а небо ночью, оказывается, тёмное. Безликая речёвка старушки — «водичка, пиво, чебуреки, сок» — подходит любому маршруту, хотя в каждой провинции свои особенности поездной торговли: в Иванове — платки, под Иркутском — копчёный омуль и т.д. Вместо «курского соловья» стихотворение вполне стерпит тульского — а ведь и они поют по-разному * — «В конце 1920-х годов были новосельские (тульские) соловьи, прекрасно кричавшие стукотнями и кукушкиным перелетом <...> Курская, каменовская птица удивляла своими дробями и привлекала к себе весь тогдашний охотничий мир. Их было девять манеров; особенно выдавались дроби в оборот». Шамов И.К. Наши певчие птицы. Их жизнь, ловля и правильное содержание в клетках. — М., 1910. . Автор не замечает тонкие оттенки быта, не слышит едва уловимого движения жизни в русской глубинке — поэтому ему проще сделать вид, что по обе стороны стиха всё осталось по-старому.

На что можно рассчитывать, если пишешь так, словно за сто лет поэзия принципиально не менялась, а лишь прирастала новым словарём? На радость узнавания. Критики узнают аллюзии и радуются простоте стиля, которую путают со свежестью. Читатели радуются базовым примитивным переживаниям, подходящим кому угодно. Медиумом всегда довольны, если духи говорят то, что клиенту хочется слышать * — «—У вас никого посторонних нет в квартире? — спросил осторожный Боборицкий.
— Нет! Нет! Говорите смело!
— Дух императора, скажи, сколько времени еще будут у власти большевики?
— А-а!.. Это интересно! Тише!.. Считайте!..
Та-ак, та-ак, — застучал Наполеон, припадая на одну ножку.
— Те... эр... и... три... ме-ся-ца!
— А-а!..
— Слава Богу! — вскричала невеста. — Я их так ненавижу!»

М.А. Булгаков.«Спиритический сеанс».
. Отсюда устойчивый спрос на тексты, в которых за вычетом перепевок и версификаций не остаётся ничего. Вот Рубанов и тянет «из нас все жилы бесхитростною песнею своей». Назначение книги «Стрекалово» — застолбить вакантное место певца курской периферии. К тем сферам бытия, что невозможно описать без помощи стиха, она равнодушна.

Другие материалы автора

Максим Алпатов

​Катехизис словоблудия

Максим Алпатов

​Сломать, чтобы работало

Максим Алпатов

​Байка из склепа

Максим Алпатов

​Патерсон. Право не быть поэтом