Человек с веником
Текст: Владимир Березин
Обложка предоставлена Издательский проект «А и Б»
Дешёвое повидло и бесценная память детства.
Коваль Ю. Приключения Васи Куролесова. — М.: Издательский проект «А и Б», 2016. — 288 с. Серия: РУСЛИТ. Литературные памятники XX века.
Я был последним учеником Коваля. Тут я задумался, и повторил эту фразу про себя — она звучала очень поэтически, меж тем ничего гордого в ней нет. Фраза как фраза, хотя сразу представляется какая-то вечеря, тайное собрание, люди в хитонах. Нет, вечеря была.
Меня привели к Ковалю в его мастерскую, не просто так, а с рекомендациями, но всё оказалось куда проще. Я был молод, а на дворе мастерской лежал снег девяностых. Я читал у него за столом свою рукопись, и чувство позора накатывало на меня прибоем. С изразца на стене на меня смотрел злобный красный кабан. Надо было прерваться, встать и уйти, кланяясь. Но я не ушёл и дочитал. Коваль меня утешал в прихожей — в меру, чтобы это не было утешением.
В другой раз я слушал других людей, таких же молодых, как и я — настоящих учеников. Они писали ловкие стихи, и я им завидовал. А потом снег стаял, и я пришёл к пустой мастерской, и, перепутав время, сидел на каких-то трубах во дворе. Коваль умер. Но я успел присмотреться к кабану на стене, к звукам и запахам, к мелким деталям, из которых сделаны его книги. В несколько приёмов я научился у него многому.
С детства я любил книгу про деревенского человека Васю Куролесова, что сделана из этого воздуха семидесятых, которым я дышал. Историю про недопёска я отчего-то недолюбливал, к пограничному псу Алому относился с немного равнодушным уважением — а вот Куролесов был мой. Я понимал этот мир с милицейскими мотоциклами, запахом железнодорожной станции, с этими плакатами, где люди с бесстрастными лицами гибли на рельсах, сэкономив свои жалкие минуты. Я был там, я родом оттуда.
Книга, в которую включена знаменитая повесть Коваля (и две другие повести) вышла сейчас с комментариями, и это отличный повод вспомнить всё — и самого Коваля, и его героев, и хороших милиционеров, и поговорить о самом способе чтения.
Итак, «Приключения Васи Куролесова» вышли в 1971 году. В 1976-м напечатали «Пять похищенных монахов», а между ними позднее, в 1989-м, вклинилась повесть «Промах гражданина Лошакова».
Как и у многих немолодых людей, у меня довольно личное отношение к этой книге, и именно поэтому она стала поводом к двум важным наблюдениям.
Прежде всего, это удивительно интересное, стилистически разное произведение. Мало того, что тексты написаны в разные времена, и первый дышит ещё шестидесятыми, а третий создан в последние годы перед крушением старого мира. Различен и сам внутренний ритм — первая повесть представляет собой шедевр: стремительное действие, сюжетная конструкция, схожая с гайдаровской «Судьбой барабанщика», ничего лишнего, все детали вщёлкиваются в пазл, как наручники на запястьях негодяев. Причём, как не неловко говорить — это советский роман-нуар, при этом комический роман-нуар: герой сперва не понимает своей функции, им пользуются дурные люди, постепенно он осознает что к чему — и вот уже близок финал, в котором он совершает разные открытия. Вторая повесть, написанная последней — очень странная, это фантасмагория, причём тоже с удивительными совершенно кинематографическими оборотами, перевоспитанной пулей и почти хармсовским абсурдом. Третья повесть, где голуби и бани, полна бытовых деталей.
...сам быт — тоже язык, причём тот, что теряется мгновенно при смене поколений, превращаясь в мёртвый — но необходимый для изучения, что-то вроде латыни и древнегреческого
Вот эти-то бытовые детали и комментируют Олег Лекманов, Роман Лейбов и Илья Бернштейн.
Нет, там ещё приведены фрагменты черновиков, фотографии отца Коваля, действительно геройского милиционера (кстати, это очень красивый человек, как и сам Юрий Коваль), но всё сконцентрировано как раз на языке и деталях быта (сам быт — тоже язык, причём тот, что теряется мгновенно при смене поколений, превращаясь в мёртвый — но необходимый для изучения, что-то вроде латыни и древнегреческого).
Авторы комментария говорят так: «Мы вполне отдаем себе отчет, что некоторым читателям с избытком хватит самих повестей, а вся дополнительная информация покажется им лишней и даже мешающей воспринимать легкий, воздушный текст писателя. Другим будет достаточно объяснения непонятных слов. Третьи посмотрят картинки и фотографии. Однако найдутся и такие читатели, которые вместе с составителями предлежащего комментария захотят просмаковать литературные и киноотсылки трилогии, как следует почувствовать атмосферу времени, в которое она писалась, а также увидеть, как повести о Васе Куролесове соотносятся с другими вещами Коваля»
*
— Лекманов О., Лейбов Р., Бернштейн И. Комментарии // Коваль Ю. Приключения Васи Куролесова. — М.: Издательский проект «А и Б», 2016. С.193.
.
Вот, к примеру, после книги Коваля второе дыхание получил крик одного из героев «Стой, Курица! Стой, дешёвая повидла!». Иногда кажется, что это придумал сам Коваль, ан нет, он законсервировал известный оборот. Комментаторы напоминают очерк о стилягах образца 1958 года, написанный Мариэттой Шагинян, в котором она пишет: «Своих они называют элегантными кличками „чувак“ и „чувиха“, — представителей прочего мира — „дешевое повидло“»
*
— Шагинян М. Собрание сочинений в 9 т. Т. 4: Очерки. 1941–1969. — М.: Художественная литература, 1973. С. 425
. Авторы комментария добавляют: «Сравните также в «Словаре ненормативной лексики»: «Повидло — 1. надоедливый, прилипчивый человек. 2. Чурбан, болван, дубина; Дешёвый — ненадежный, продажный». Но именно после повести К. и мультфильма ПВК ругательство «дешевая повидла» пошло в народ, так же, как «редиска — нехороший человек» после фильма «Джентльмены удачи»
*
— Лекманов О., Лейбов Р., Бернштейн И. Комментарии // Коваль Ю. Приключения Васи Куролесова. — М.: Издательский проект «А и Б», 2016. С.42.
.
Или удивительная история с баней из «Пяти похищенных монахов». Мне, как банному любителю, особенно отрадно редкое фото Юрия Коваля с веником между комментариями. Ведь в третьей повести изображены настоящие Тетеринские бани (ныне исчезнувшие с банной карты Москвы). Тетеринские бани находились во дворах одноимённого переулка близ Таганской площади. Авторы комментария приводят небольшие воспоминания, написанные одной из посетительниц по их просьбе: «Моя семья ходила в Тетеринские через Таганскую площадь. Воспоминания детства — клубы пара, голые тетки и железные страшные тазы, почему-то называемые „шайками“.
Пол — плитка серо-коричневого цвета. И огромные окна. В предбаннике стояли деревянные шкафчики, где оставляли вещи. Для бани у нас с мамой были специальные большие шерстяные платки, которыми обвязывали голову, чтобы не простудиться по дороге через Таганскую площадь. Путь из бани в переулок напоминал муравьиную тропу, по которой сновали люди, многие со своими тазами.
Поход в баню был интереснейшим приключением. Почему-то картинки в памяти все зимние. А вот летом по дороге заходили на Тетеринский рынок, где бабки продавали раннюю клубнику и сушеные грибы»
*
— Там же. С.274.
.
Существенным недостатком (чтобы комментаторы не возгордились свыше необходимого) является то, что комментариев этих мало. Их могло бы быть куда больше, потому что то, что внятно сейчас пятидесятилетним скоро будет непонятно новым сорокалетним. Время течёт быстро, непонятно, к чему экономить бумагу. А Юрий Коваль писатель очень интонационный — каждое слово у него на своём месте, как мазок у настоящего художника. У него и обычная фраза требует комментария, а уж такая, как «Над пустырем за Красным домом подымался столб дыма. Там жгли овощные ящики» — комментария развёрнутого. Что это за картина, почему она понятна нам, людям немолодым... А уж истории про советские телевизоры... А уж... Но много всего в этой исчезнувшей навсегда культуре, что непрочно, потому что человечно, и исчезает вместе с памятью поколения, в отличие от лозунгов и плакатов.
...в ситуации, когда возник переизбыток текстов, литературному процессу уже хочется сказать «горшочек, не вари»
Но есть и ещё одно обстоятельство, ради которого, собственно, и написан этот текст.
Я сформулирую его так: в ситуации, когда возник переизбыток текстов, литературному процессу уже хочется сказать: «Горшочек, не вари», мы оглядываемся назад. Разумеется, мы видим там, по завету Бродского, руины — иногда живописные, а иногда — не очень.
Но в этих руинах мы обнаруживаем книги. Иногда они забыты, иногда только припорошены пылью.
Существенный успех филология имеет при комментировании этих текстов.
Олег Лекманов и Мария Котова как-то комментировали знаменитый роман Катаева «Алмазный мой венец» — комментировали удачно, да по завету «хорошее — повтори», перекомментировали ещё раз. Уже с Михаилом Дзюбенко Лекманов комментировал «Чистый понедельник» Бунина, да так, что книжка куда толще самого бунинского рассказа
*
— Бунин И. Чистый понедельник / Иван Бунин; Опыт медленного чтения; Пояснения для читателей / М. А. Дзюбенко, О. А. Лекманов. — М.: Б.С.Г.-Пресс, 2016. — 208 с.
. Писатель Солоух добросовестно и подробно прокомментировал «Похождения бравого солдата Швейка»
*
— Солоух С. Похождения бравого солдата Швейка: Комментарии к русскому переводу романа Ярослава Гашека. — М.: Время, 2015. — 832 с.
. Когда-то нашумел развёрнутый комментарий Щеглова к двум романам Ильфа и Петрова
*
— Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев. Комментарии к роману Ю. К. Щеглова.— М.: Панорама, 1995. — 656 с. Ильф И., Петров Е. Золотой телёнок. Комментарии к роману Ю. К. Щеглова.— М.: Панорама, 1995. — 624 с.
. Если шагнуть в прошлое, комментарии Лотмана к «Евгению Онегину» читались отдельно от романа, и стали особым культурным фактором, который действует и сейчас. Не говоря уж об известных комментариях Набокова. Простор велик, книги проверены временем, разговор с умным собеседником, не поленившимся поискать объяснения загадок — видных на поверхности текста и скрытых в нём, куда интереснее новой книги, написанной белкой в премиальном колесе.
Учёный-толмач переводит книгу, написанную на языке исчезнувшего мира. Всё дело в том, что литература возникает не только в момент сочинения — литература действие двухчастное, и окончательно оно завершается в момент прочтения. История о том, как деревенский парень поехал покупать поросёнка, купил собаку в мешке, и это переменило всю его жизнь, читалась мной в семидесятые одним образом, в восьмидесятые другим, а ныне, в следующем веке, уже с некоторой оторопью: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?» * — Есенин С. Не жалею. Не зову, не плачу // Полное собрание сочинений. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002. С. 111.
И кто-то говорит из темноты: «Спи, спи, богова ошибка. Спи ты, наконец, завтра — в школу».