Пусть буря не кончается
Текст: Вера Бройде
Фотография: предоставлена Поляндрия Принт
О собачьем умении спасать и поэтическом даре оживлять в новой книге Патриции МакЛахлан пишет обозреватель Rara Avis Вера Бройде.
Снежинки пышно падают на чей-то кроткий нос. А вам известен кто-нибудь, кто сможет их, легко вздохнув, тепло и нежно так слизнуть? Жираф и йети подойдут, но эта книга не о них. МакЛахлан пишет о других: таких же редких и больших, но не «волшебных», а «живых», то есть как будто бы родных — и вместе с тем далеких, не потому, что скрытных, а потому, конечно, что страшно мимолетных — рассыпчатых, как снег, который выпал утром, а к вечеру растает. Никто не виноват, но так, увы, бывает: снежинки падают на нос, снежинки падают на хвост, снежинки путаются в зарослях волос, сверкают на ресницах и тают, как слезинки на щеках. Они обречены: кружиться, словно в танце, и сталкиваться лбами, крутиться и вертеться, запутывать следы, теряться и терять, все время ускользать, все время умирать... И кое-кто из нас на них порой, на них сейчас, на них всегда похож. Вопрос не только в том, кто именно похож, но в том, когда «он» так — рискованно? загадочно? божественно? — похож.
МакЛахлан П. Пес поэта / Пер. с англ.: Н. Фрейман; ил.: А. и В. Кендель. — СПб.: Поляндрия Принт, 2022. — 64 с.
А между тем, искусство слизыванья снега, как правило, подвластно в полной мере лишь некоторым — особенным, не знающим об этом, но знающим о том, что если все и вправду вот в этом снежном мире придумано специально, придумано зачем-то, то кто-то, вероятно, однажды не случайно был кем-то там спасен. Быть может, этот «кто-то» спасен был для того, чтоб тоже стать спасением. Кто знает, для кого? Его спаситель скажет, что только для него. Но если ОН, спаситель, — пронзительный и сильный, как этот старый Силван, то, может быть, не скажет, а тихо напоет: «Мы оба думаем словами. Ты пес. А я поэт. Так кто из нас поэт? Кто пес из нас, ты знаешь?».
МакЛахлан П. Пес поэта
Конечно, Тедди знал — однако он порой об этом забывал. Живя в уютной хижине на пару с человеком, который каждый день читал им вслух Шекспира и помнил наизусть сплетенную Шарлоттой паутину, смотрел подолгу на экран раскрытого ноутбука и пил давно остывший чай, то радуясь чему-то, то вроде даже хмурясь, и спрашивал серьезно, не грубо, но угрюмо: «Что думаешь, приятель?», и только получив твой искренний ответ, кивал себе, кивал тебе и щелкал пальцами по клавишам компьютера под музыку включенной тишины и треска дров в натопленном камине, — живя вот так вдвоем, в заснеженном лесу, легко забыть о всяком: ну, знаете, о разном, не очень-то и важном. О том, что было прежде — до вашей первой встречи. О жизни без него: в приюте, а не в доме. О том, что ты был милым, забавным, черным псом — пока ОН не прочел ту самую поэму, впустившую в твой мир огромный снежный рой из хрупких теплых слов... А вот об остальном, случившемся потом, — «что думаешь, приятель» — ты будешь вспоминать? Сумеешь ли ты жить, стараясь не забыть? Цепляясь за слова, за образы и коврик, который ОН когда-то, специально для тебя, у жаркого камина постелил, цепляясь за углы, за ниточки из прошлого, за все эти сокровища, оставленные им, — ты думаешь продлить, продолжить вашу жизнь? Ты все еще надеешься? Ты веришь в силу слов, однажды тебе сказанных, написанных рукой, прочитанных людьми из разных городов? Ну-да... А как иначе? Ведь ты поэта пес.
МакЛахлан П. Пес поэта
Искусство поиска упавших сверху слов, искусство их спасения, несения, дарения, оно ведь, если вдуматься, основано на том же — на том же, в сущности, умении, которым обладают лишь мудрые собаки да некоторые дети, похожие порой между собой... Похожие настолько, насколько это сложно: слизнуть снежинки с носа, понять чужой вопрос, не заданный в тот раз, когда лишь тишина должна была звучать, распутать паутину, сплетенную из слов, заботиться о ближнем, пытаться разгадать те «крошечные истины», что спрятаны от глаз, но где-то здесь витают, как мысли, как пылинки, как бабочки из лета. Ну, разве что поэты — такие же, как Вордсворт, как Йейтс и Уайт, как Билли Коллинз и Шекспир, как старый Силван и Патриция МакЛахлан — могли бы с ними говорить на этом странном языке, понятном только Тедди и двум трясущимся от холода ребятам, спасенным чу́дным псом во время снежной бури, накрывшей всю округу на целую неделю. Теперь они втроем — одни во всей вселенной, одни вот в этом доме — друг с другом говорят, смеются и грустят, и спят вповалку на подстилке у камина. И Тедди — пес поэта, ушедшего на днях, — его и то, что с ними вот тут происходило, что было и, казалось, не может вдруг «не быть», теперь воссоздает. Как ОН — его «хозяин», как друг — и как поэт. Стараясь все припомнить: и мысли, и слова, и запахи, и чувства, и даже звуки за окном в тот летний день, когда пришедшие студенты сидели здесь на стульях, читали свои славные, наивные стихи, краснели от смущенья, хрустели купленным по случаю печеньем и гладили его по серой голове. А как еще, скажите, он должен вспоминать? Ведь цель поэта — оживлять. Цель пса, наверное, спасать. А цель ребенка — это все, вот это все-все-все-все-все — скорей, сейчас, когда же, а?... когда-нибудь, наверное, понять. У них немного времени. Как, впрочем, и у нас. Поэты умирают, а псы тоскуют и не знают...не знают, сто́ит ли еще: как прежде, ждать и просто жить, ведь это «просто» — невозможно, поскольку так, «как прежде», уже ведь и не быть. И дети — дети тоже: они ведь вырастают, порой — бесповоротно.