18+
02.11.2017 Тексты / Рецензии

​Без лишних слов

Текст: Вера Бройде

Фотография: предоставлена ИД «Самокат»

Обозреватель Rara Avis Вера Бройде о сказочных экспериментах детской писательницы Беатриче Мазини.

Мазини Б. Дети в лесу. / Пер. с итал. Л. Криппы. — М.: Самокат, 2016. — 240 с.

Журналистка, редактор и переводчик, обладательница премии Эльзы Моранте и премии Андерсена, автор нескольких десятков книг для детей и подростков (из которых по-русски были недавно изданы лишь «Дети в лесу»), Беатриче Мазини говорит, словно диктор из старого фильма: не отрываясь от объектива — глядя в него, точно в зеркало, где отражается наше невзрачное, жуткое, близкое, то есть вполне вероятное будущее. Как рассказать о нем всем «телезрителям»: детям и взрослым, — чтобы и те и другие не побоялись, не поленились не только представить на миг это страшное время, но и себя в нем вообразить? Беатриче Мазини решается на рискованный, с точки зрения литературы, эксперимент.

Все знают, что среди деревьев, растущих, как грибы, нельзя задерживаться дольше, чем на минуту или две. Они коварны и жестоки, как эта изумрудная трава, лимонно-желтые цветы, пушистые кусты и палая листва, укрывшая тропинку, которая ведет в запретный лес. Одно из Правил Громкоговорителя строжайше запрещало ходить туда, где из земли торчали корни, похожие на руки обитателей могил, и страшное Чудовище дремало в ожидании ребенка, который не послушается взрослых и рано или поздно наведается в лес. А взрослым надо верить: не то они накажут, когда позднее разузнают, что кто-то из детей нарушил правила, которые два раза в день для их же блага орут под музыку десятки Громкоговорителей. Одна и та же «песня» разносится по Лагерю, где после катастрофы нашли приют бесчисленные дети, сумевшие каким-то чудом выжить: не приближаться к незнакомым, не разговаривать с чужими, не спрашивать о том, чего не знаешь, молчать и слушаться, есть только те стручки и эти вот консервы, быть незаметными и тихими, как дождь, а вечером проглатывать таблетку, проваливаться в сон и снова открывать глаза на следующее утро. Так выглядит их крошечный мирок — точнее, это наш убогий мир, представленный Мазини в слепяще ярком свете, во всём своём ничтожестве и спеси.

Тут страшно, одиноко, бессмысленно и безнадежно грустно. Болезненно-худые и грязные, как уличные псы, ребята возятся в пыли, бесцельно бегают по кругу, сидят на голой в трещинах земле, качаясь взад-вперед, или мычат себе под нос невнятные обрывки фраз, или дерутся равнодушно, сосредоточенно, сурово, пока один из надзирателей их грубо не растащит. И эти вот создания — «надежда человечества», «ростки грядущей славы»? О, да... Жаль только, что на них — героев завтрашнего дня — здесь всем давно и глубоко плевать. «Умрут — никто и не узнает, никто потом не вспомнит, что эти дети вообще существовали. Никто здесь никого и ничего не помнит», — в несвойственном для местных надзирателей порыве откровения воскликнул как-то раз уставший от своей работы Джонас. И он был прав. Во всём был прав разочарованный в самом себе, в других и в этой жалкой жизни взрослый. Он только лишь в одном ошибся — в одном-единственном ребенке, который притворялся, что, как и все, пьет вечером Лекарство, а днем не ходит в лес.

Ведь вы же понимаете, в отличие от маленьких детей, что оказаться там, в лесу, — совсем не то же самое, что оказаться в чьей-то сказке

На самом деле Том туда уже проник. И, боже мой, какое чудо он увидел! В лесу росли огромные оранжевые фрукты и так протяжно, нежно, громко пели птицы, и всё качалось, трепетало и дышало. Как будто бы взывало, как будто бы напоминало... В лесу Том съел пять спелых, сладких, сочных ягод, разбил о камень скорлупу ореха и обнаружил чемодан, наполненный одеждой. Под грудой сложенных вещей лежала книга. С нее-то всё и началось: «осколок выскочил» наружу, пронзив мальчишку сладкой болью. Воспоминание о том, что кто-то в этом мире пишет книги, чтоб кто-то в этом мире их читал, внезапно промелькнуло, посеяв панику, которую затем сменил восторг. Слова «всплывали на поверхность» — такие странные, отчетливо знакомые и в то же время новые, они тащили за собой полузабытые истории и пробуждали ото сна. Они как будто возвращали к жизни утраченные вещи и потерявшихся существ, даруя им тепло и смысл: так появились «зонт» и «сахар», «огонь» и «пудинг», «мальчик-с-пальчик», «кот в сапогах», «злой серый волк» и «мама». Хотя, признаться, с «мамой» было сложно: как разобраться в том, кто прячется под маской женщины, которая в конце или в начале каждой сказки своих детей всегда бросает? Зачем она вообще нужна?.. Какой смешной, однако же, вопрос. Какой наивный, глупый, сложный. «Не то что бы она зачем-нибудь нужна, — беспомощно искал ответ бедняга-Том, которого, как главного чтеца, как вожака и мудреца, теперь одолевали дети. — Она... ну... просто есть. Как небо, как вода. Деревья. Есть — и всё. Наверное, она нужна затем, чтобы тебя обнять». Обнять? А что это такое? Ну вот... В конце концов, слова заставили их встать однажды ночью и молча двинуться туда, где разворачивалась сказка — их собственная сказка, сплетенная из тонких веточек, украшенная шишками, цветами и плодами, залитая лучами Астера, омытая лесным дождем. Ее-то и рассказывает автор.

Мазини вездесуща. Сейчас она шагает по узенькой тропинке вместе с ними — семью сбежавшими из Лагеря детьми, а через несколько мгновений сидит напротив монитора, в который неотрывно смотрит Джонас, позволивший ребятам убежать. Она рассказывает сказку, которая вам кажется местами очень ясной, местами — очень страшной, местами — напряженной, надуманной, правдивой, пронзительной, слезливой, а иногда — такой запутанной, что хочется вернуться и всё перепроверить. Ведь вы же понимаете, в отличие от маленьких детей, что оказаться там, в лесу, — совсем не то же самое, что оказаться в чьей-то сказке. Не будет здесь ни добрых гномов в красных колпачках, ни грациозных серебристокрылых эльфов, и фея не взмахнет волшебной палочкой, не превратит трухлявый пень в роскошный ужин. И это им самим придется убивать, разделывать, ощипывать добычу, искать съедобные коренья, плести корзины, согреваться, друг друга утешать, справляться с холодом и темнотой, которая окутывает лес, когда за горизонт садится Астер. А главное, что им самим теперь придется делать, — решать: решать, что делать, что же делать... Свернуть налево или нет? Идти вперед? Или остаться, чтобы построить хижину в лесу? Или не хижину, а дом: из досок и камней, с окном и дверью, с крышей и загоном для собаки, — их первый в жизни дом — ужасно кособокий, не слишком крепкий и не очень-то надежный, но все-таки такой, чтоб называться этим чудным словом. А если в дом придет беда, тогда... тогда отправиться туда, где лес сотрет ее следы, прикроет листьями зиящую рану. Таков уж этот лес — реальный, не волшебный, похожий на историю, которая могла бы не случиться, когда бы дети не решили раствориться. Хотя в лесу за ними отовсюду наблюдали таинственные звери и можно было утонуть в стремительном ручье, хотя колючки им вонзались в пятки, а все высокие деревья как будто призывали быстрей вскарабкаться на них, а после — сталкивали вниз, — и всё же... всё же тут они впервые в жизни оказались... ну, словно бы в укрытии. И словно бы их что-то берегло. А что это? Как это называется? Свобода? Или радость? Семья, которой обернулось слово «вместе»? Любовь? Или удача? Чем больше слов, тем дальше в лес.

Другие материалы автора

Вера Бройде

​Друг по несчастью

Вера Бройде

​Притворись моим учителем

Вера Бройде

​Книжные люди

Вера Бройде

​Будить или не будить?