18+
29.09.2016 Тексты / Авторская колонка

​Богадельня

Текст: Фазир Муалим

Фотография: Олег Грицаенко

Поэт и театральный критик Фазир Муалим о спектакле на заброшенной фабрике, в котором любой зритель может стать актером.

Я думал — театр умер, а он только начинается. Как будто заново. Трудно, непонятно, с треском, высвобождается как цыпленок из скорлупы.

Каждый год «свой» театральный сезон я традиционно открывал вместе с Малым театром спектаклем «Горе от ума». Так повелось с тех времен, когда ещё играли последние «старухи» Малого — Еремеева, Панкова, Ликсо, Солодова. Почему «последние»? Потому что теперь быть старухой никто не согласен, если это амплуа не сосесдствует с эпитетом «великая». Но не об этом речь. Любая традиция коснеет и становится догмой. Сворачивается и поедает сама себя. Поэтому периодически традицию надо нарушать, не давать ей застаиваться.

И вот мне подарили билет — сказали, в театр. Но что такое театр? Из-за всех этих разговоров о том, что театр — это храм, у нас сложилось представление о театре в первую очередь как о здании. И я пошёл искать театр, уверенный, что, если потеряюсь, любой прохожий подскажет. О, как я был неправ! Но иногда заблуждение — кратчайшая дорога к истине. Я понял, что театра нет и не будет. Вернее, наоборот, он уже начался.

Адрес, указанный в билете, привел меня во двор заброшенного не то завода, не то фабрики. Несло дымом. Из будки вышел охранник и философски, с интонацией безнадежности, сказал: «Куда?!». С интонацией безысходности я спросил, словно ответил: «Вы не знаете, где театр?». Он знал. «Вот молодые люди стоят. Ждут, — ответил он, будто спросил. — Идите к ним». Я подошел.

— Если у вас нет билета, вы можете купить, — предложила девушка, встречавшая будущих зрителей.

— У меня билет есть.

— Тогда идите за этими девушками — они знают дорогу.

— А билет показывать надо?

— Нет.

И я последовал за девушками. Долго, почти преследовал их. Горящая сигарета была моим ориентиром. Время от времени они подозрительно, как мне показалось, оглядывались, так что я начал сомневаться, за теми ли девушками я следую. Пахло дымом во дворе. Мы шли по дощечкам, перекинутым через грязевые лужи. Откуда-то появился парень и спросил:

— А вы знаете, куда идти?

— За этими девушками, — бодро ответил я.

И мы вместе пошли за ними. Вдвоем шлепать по лужам гораздо веселее. Было темно и дымно. От девушек мы не отставали. Девушки выбрались из грязи, ускорили шаг и, забежав в развалины завода, погасли. Любая путеводная звезда гаснет, когда цель достигнута. Кстати, эта утомительная дорога на обратном пути оказалась совсем короткой, в несколько шагов. Так и в жизни ведь бывает: живешь-живешь, кажется, что век, а оглянешься — век этот меньше одного дня.

Актриса тихо спросила, нет ли у меня зажигалки

В развалинах пахло дымом. Ближе к центру, там, где предполагалась сцена, стояла бочка с огнём. На протяжении всего представления актеры подходили к ней и кормили пламя старыми картонами. А стержнем костра была длинная доска, торчащая из бочки. В какой-то момент актеры не доглядели, и огонь чуть не потух. Я в это время стоял у стены на одном уровне со «сценой». Актриса тихо спросила, нет ли у меня зажигалки. Я не сразу понял, что надо отвечать — я подумал, это игра, спектакль: они по ту, а я по эту сторону. Потому что одновременно с основным действием по бокам «сцены» и даже в зрительном зале все время что-то происходило: кто-то шептал монологи, другие медленно расхаживали по «театру», то бишь развалинам фабрики, третьи играли с огнём, четвертые — с зубьями пианино. Перемещались не только актеры, но и зрители. Я лично сменил несколько пунктов наблюдения, поменял несколько точек зрения. Вначале, как только вошёл в «театр», я огляделся и присмотрел себе место в «партере». Места в зрительном зале были приготовлены вот каким образом. Из труб, таких тонких, что толком не разберешь, трубы это или прутья, смастерили что-то вроде сетки. На сетку накинули доски, на доски постелили, а точнее — набросали, картоны. Но в некоторых местах прутья были такие слабые, что, больше шестидесяти килограмм не выдерживали — прогибались. И человек, присевший на эти неудачные места, весело вскакивал, чтобы не рухнуть в траншею. Между двумя крылами зрительного зала, там, где обычно ступенчатый проход в театре, шла траншея. Неосторожный, слишком мечтательный, или подслеповатый зритель запросто мог провалиться туда. Но таковых не оказалось. За все два часа в траншее очутились актер, который обыгрывал ее наличие, и оператор, снимавший спектакль. Последний, походил на пулеметчика в окопе из фильма о войне.

Мне надоело раскачиваться на досках в «партере» с каждым вновь приседающим и весело вскакивающим зрителем. Я сказал себе: «Театр — дело шаткое». И встал. Тем более что задний ряд был ниже переднего, так что я все равно видел бы только красивые разноцветные рюкзаки и прически впередисидящих. К окнам справа была приставлена высокая деревянная лестница — я взобрался на неё. Оттуда открывался хороший обзор. Но, взбираясь, я так перепачкался, что, посидев — только ради мизансцены — минут пять, спустился, почистился как мог и со словами: «Театр — дело пыльное» перебрался через траншею на ту сторону. И поднялся на навес, некогда бывший балконом, к открытым окнам. Страшно замёрз на ветру, и тогда-то вернулся к бочке, где ко мне подошла актриса и спросила про зажигалку. Зажигалки не было ни у меня, ни у соседа, ни у соседки соседа, ни у друга соседки. Но второй актрисе, которая не отошла от костра, а упорно ворожила над золой, удалось-таки разжечь огонь. И бочка заполыхала. Не всегда, значит, легкий путь — самый быстрый. Иногда стоит упорствовать.

Границы настолько размыты, что нелегко определить, где игра, а где жизнь

Всё, что я рассказал о себе, о своих перемещениях — это для того, чтобы на своём примере проиллюстрировать, что граница между актером и зрителем стёрлась. И тут не плоский прием, когда актер спускается к зрителю в зал или обращается к нему со сцены и навязывает свою игру, обязательно обозначая при этом рамки — тут взаимное перетекание и делание сюжета на ходу. Как, скажем, в древних ритуалах, уже ставших дышащей традицией, но ещё не обернувшихся догмой.

Это всё я пишу о спектакле-перформансе Учебного театра «Богадельня». Молодые актёры Московской школы нового кино играют... Вот тут я задумался: что они играют — пьесу, отдельные роли, идеи, фантазии? И играют ли вообще? Границы настолько размыты, что нелегко определить, где игра, а где жизнь.

За основание спектакля взят киносценарий Ги Эрнеста Дебора «Вопли в честь де Сада». Кто видел этот фильм, помнит, что в нём постоянно чередуется белый и чёрный экран, закадровый текст и молчание. А еще звучат слова Дебора: «Фильма нет. Кино умерло. Фильмов больше не может быть. Если хотите, давайте устроим дискуссию».

Режиссёр-постановщик спектакля Василий Березин говорит: «Мне важны акция и перформанс. Важна человеческая жизнь. В первую очередь — человеческая жизнь в перформансе. На что способен на данном этапе человек. На сколько человек открыт к искусству. Насколько ты хам, и насколько это может что-то поменять в театральном мире. Готовность идти по другому пути...».

Я специально не приближался к самому спектаклю, к сюжету или к композиции его, потому что в том-то и дело, что невозможно, как я уже сказал, отделить спектакль от жизни. Этот дым одинаково окутывает актеров и зрителей, разъедает границы. Тут каждый зритель — не бинокль, направленный на сцену, а персонаж.

Ну, если по моему рассеянному рассказу трудно сложить какое-то определённое представление о спектакле «Богадельня», сходите сами. И тогда, «если хотите, давайте устроим дискуссию».

Другие материалы автора

Фазир Муалим

​«Вишневый сад». Путеводитель

Фазир Муалим

​Возвращение Федры

Фазир Муалим

​Ваня Хлестаков

Фазир Муалим

​В «Булгаковском Доме»