Появились какие-то: Торговка Лилий, Торговка Фиалок и Торговка Разных Цветов.

Владимир Набоков, «Дар»

Видал я много блошиных рынков — в разные времена и в разных странах. И не сказать, что я был любитель прибарахлиться. Такие места — опись исчезающей цивилизации. Были они весёлые, как Тишинский рынок моего детства. Я жил неподалёку и приходил смотреть, как старики раскладывают на газетах какие-то ржавые предметы, грязные пластмассовые мыльницы и прочий хлам. Но потом, в 90-е, я видел огромные рынки, каждый предмет на которых дышал отчаянием. Вот там на газеты выкладывали свою оконченную уже прошлую жизнь, все её детские ботиночки, почти не ношенные.

Есть две пьесы, которые начинаются почти одинаково. Первая — это «Клоп» Владимира Маяковского, что написана в 1929 году. Там ходит пуговичный разносчик, что кричит: «Из-за пуговицы не стоит жениться, из-за пуговицы не стоит разводиться! Нажатие большого и указательного пальца, и брюки с граждан никогда не свалятся. Голландские, механические, самопришивающиеся пуговицы, 6 штук 20 копеек... Пожалте, мусью!» За ним является разносчик кукол, который говорит: «Танцующие люди из балетных студий. Лучшая игрушка в саду и дома, танцует по указанию самого наркома!» После продавщицы яблок, предлагающей четыре антоновских по пятнадцать копеек появляется разносчик точильных камней и вопит: «Германский небьющийся точильный брусок, 30 копеек любой кусок. Точит в любом направлении и вкусе бритвы, ножи и языки для дискуссий!», за которым спешит разносчик абажуров: «Абажуры любой расцветки и масти. Голубые для уюта, красные для сладострастий. Устраивайтесь, товарищи!». Продавец шаров декламирует: «Шары-колбаски. Летай без опаски. Такой бы шар генералу Нобиле, — они бы на полюсе дольше по́были». Продавец книг пересказывает их содержание: «Что делает жена, когда мужа нету дома, 105 веселых анекдотов бывшего графа Льва Николаевича Толстого вместо рубля двадцати — пятнадцать копеек», ну и разносчица галантереи произносит знаменитое: «Бюстгальтеры на меху, бюстгальтеры на меху!» * — Маяковский В. В. Клоп // Маяковский В. В. Полное собрание сочинений в 13 т. Т. 11. – М.: Государственное издательство художественной литературы, 1958. С. 404.

В другой пьесе, написанной спустя десять лет, в 1939 году, сцена рынка повторяется, хоть и происходит не в конце НЭПа, а в самом начале Советской власти. Это «Кремлёвские куранты» Николая Погодина (Он, правда сделал аж четыре редакции своего произведения, в последней (1956 года) выкинув Сталина.

В этой пьесе у Иверских ворот в Москве, где стоит «часовня с неугасимыми лампадами» бурлит стихийный рынок, иначе говоря — толкучка. Торговка куклами кричит: «Куклы атласные, шелковые, парчовые. Лучший подарок детям. Любая кукла — семьсот пятьдесят тысяч. Незаменимый подарок детям!» Некое духовное лицо говорит тихо, но внятно: «Кресты золотые, литые, старинные меняю на муку». Торговка произносит: «Кружева, Брюссель, шантильи... Кружева, Брюссель, шантильи...», а её сменяет простуженный и пропитой голос спекулянта: «Шрапнель... шрапнель, крупа приличная, заграничная, лучшая, приятная, ароматная... Только на вещи, только на вещи...» Торговка салом зазывает: «Сало, сало, кому надо полтавского сала! Я с Полтавы сала привезла. Давайте сменяю сало на золото». Некий человек в сапогах предлагает: «Кто интересуется новой антирелигиозной литературой? Посмертное произведение Достоевского: „Что делает жена, когда мужа дома нету“! Сто шуток и анекдотов из половой жизни графа Сологуба с иллюстрациями!» * — Погодин Н. Кремлёвские куранты // Погодин Н. Собрание сочинений в 4 т. Т. 2. – М.: Искусство, 1972. С. 74. (Читатель, ты чувствуешь отражение базара им. Маяковского?) Главный герой, инженер из бывших, торгует там спичками. Он зазывает: «Спички серные, довоенные, фабрики Лапшина!» Спекулянт зовёт его «Ваше сиятельство», особо не разбираясь в чинах.

Эта толкучка времён, когда Врангель ещё в Крыму, конечно, отличается от той, которую описывает Маяковский. Всё дело в том, что во время Гражданской войны торгуют довоенным товаром. Это то, что спасли в сундуках, что стояло в буфетах, что уберегли от реквизиций.

На излёте НЭПа доскребают остатки и то, что было произведено в недолгий век экономической полусвободы.

Как начинается время перемен, человек сбрасывает ненужное перед движением. С одной стороны дорогие вещи обесцениваются, с другой, простые, оказавшиеся в дефиците, дорожают.

В «Хмуром утре», части «Хождения по мукам» есть описание базара времён Гражданской войны: «На базаре шла преимущественно меновая торговля, чистейшее варварство, где стоимость определялась одной потребностью; за две иголки давали поросенка и ещё чего-нибудь в придачу, а уж за суконные штаны без заплат продавец пил кровь у покупателя. Сотни людей торговались, кричали, бранились, крутясь среди множества телег; здесь же — на табуретке или просто на колесе — пристраивались парикмахеры с передвижным инвентарем; моментальные фотографы, с ящиком-лабораторией на треноге, через пять минут подавали клиенту сырую фотографию; слепые скрипачи собирали в кружок слушателей, не брезгуя залезть в карман к зазевавшемуся дурню... Все эти люди в самое короткое время готовы были сняться с места, разбежаться и попрятаться, если начиналась серьезная стрельба, без которой в Гуляй-Поле не проходило ни одного базара» * — Толстой А. Н. Хождение по мукам // Толстой А. Н. Собрание сочинений Т. 6. – М.: Государственное издательство художественной литературы, 1959. С. 153. .

Барахолка мирного времени коренным образом отличается от своего собрата военного времени. После войны на нём появляется трофейное — если, конечно, война выиграна.

Но у нас всегда барахолка — знак беды. Базар — другое дело: он может быть разным, там круглые бока арбузов, мешки картошки, глупые хари мёртвых свиней, там дают попробовать квашеной капусты, там кипит жизнь. А вот толкучку и развал подробно описывал Владимир Гиляровский в своей книге «Москва и москвичи». Он рассказывает о московских толкучках внешне весело, будто натуралист, описывающий птичьи базары. Он рассказывает и о Хитровке, и о Сухаревке, и о целом поселении под стеной Китай-города: «Лавочки мрачны даже днем, — что в них лежит, разглядеть нельзя. С виду, по наружно выставленному товару, каждая из этих лавочек как бы имеет свою специальную, небогатую торговлю. В одной продавали дешевые меха, в другой — старую, чиненую обувь, в третьей — шерсть и бумагу, в четвертой — лоскут, в пятой — железный и медный лом... Но все это только приличная обстановка для непосвящённых, декорация, за которой скрывается самая суть дела. В этих лавчонках, принималось всё, что туда ни привозилось и ни приносилось, — от серебряной ложки до самовара и от фарфоровой чашки до надгробного памятника... Как-то полиции удалось разыскать здесь даже медную десятипудовую пушку, украденную из Кремля» * — Гиляровский В. А. Москва и москвичи. – М.: Правда, 1989. С. 70. .

На этих толкучках перекупщики обдирают человека, что принёс последнее на продажу, всучивают некачественный товар, там ложь и обман. Чуть что закричат, толкнут — и нет ни денег, ни фамильного самовара. Только покажут нож из-под полы.

Если бы мы знали, что и почём продаётся на толкучке в какой-то определённый день, то более ценной информации для антрополога и историка не было бы. Мы поняли бы тогда всё — и прошлое, и будущее. Но это как раз то, что сохраняется только в устных преданиях, такой описи закономерно противятся и продавцы, и покупатели. Да она и невозможна.

Иногда кажется, что всё, что я видел, кануло в прошлое — и ряды металлических контейнеров, набитые странным товаром, и зелёные бутылки голландского спирта, торчащие из снега, и медали с грязными колодками, лежащие поверх неизвестных книг. «Жизнь моя, иль ты приснилась мне», как сказал один поэт, живший коротко и быстро.

Ан нет, всё это не забывается, как призрак, стоит этот образ рядом с весёлыми блошиными рынками нынешнего времени.