Wrap me!
Текст: Вера Бройде
Фотография: предоставлена ИД Albus corvus
О тайнах жизни, заброшенного сада и писательствА в романе Аннет Хейзинг рассказывает обозреватель Rara Avis Вера Бройде.
Хёйзинг А. Как я нечаянно написала книгу / пер. с нидерл. Нины Фёдоровой. — М.: Белая ворона, 2018. — 144 с.
Мастерица шить приталенные платья и любительница ползать по траве, эта девушка, Луиза, обожала радостные краски и распущенные волосы до плеч, пикники с друзьями в летнем парке, своего несобранного мужа и невероятно маленьких детей — только что родившегося Калле и трёхлетнюю, похожую на крошку-суриката, дочь. А вот что она, напротив, не любила, так ходить на кладбища, проведывать могилы. Даже, между прочим, повторяла, что не хочет после смерти быть закопанной под землю, как другие мертвецы — её родные. Ей казалось, что они и так всегда вот здесь: в этом мягком, ярко-красном, бьющемся, как дзюдоист, огромном сердце. Как-то раз оно вдруг перестало биться, и тогда оставшимся в притихшем доме детям и мужчине без малейшего на то желания всё-таки пришлось учиться жить — то есть жить без мамы и жены, без её советов и любви, без её участия в их жизни.
Через десять лет, прошедших с той поры, крошка-сурикат Катинка Каптейн превратилась в солнечного ангела — так ведь, кажется, порой зовут вставшего на цыпочки, рыжего, как солнце, суриката... В этом возрасте уже совсем не хочется ползать по траве, как раньше, вместе с мамой. И смеяться, глядя на обычные игрушки, даже и подаренные мамой, тоже, в общем-то, совсем уже не хочется. Хочется выигрывать медали, соревнуясь в беге и прыжках. Хочется смотреть по телевизору шоу для подростков, фильмы ужасов или детективы про кристально чистые английские убийства. Хочется испытывать те самые — труднообъяснимые, красивые, крайне выразительные, мамой упомянутые чувства, связанные с близостью живых и мёртвых. Правда, эти чувства хочется испытывать, в отличие от мамы, не к её родителям, а к ней. Только разве можно их испытывать? Это ведь ужасно тяжело, то есть нереально, как в кино, что идёт по телевизору в субботу. Разве можно испытать надежду, можно ли почувствовать покой, или переполненность любовью, если мама, говорившая, скорей всего, об этом, превратилась в горстку ничего не значащего пепла, разнесённого над дюнами порывом ветра?! Да и можно ли скучать по той, о которой ничего почти не помнишь?
«Я её, вообще-то, никогда не чувствую», — пишет девочка, а после добавляет: «хрипловатым голосом заметила она», но потом зачёркивает два последних слова, потому как что-то ей подсказывает: Лидвин эта фраза не устроит. Лидвин — это их соседка. Обладательница спутанных волос и большого, но слегка запущенного сада. Она ходит в старых мятых джинсах, не снимает кломпы целый год, не умеет и не любит обниматься, зато очень любит сочинять, и, по мнению читателей и критиков, в этом деле не имеет себе равных. Девятнадцать изданных романов, переводы на другие языки и все самые престижные награды, — разве это не свидетельство успеха? В голубом садовом домике, где хранятся эти книги и газетные статьи, Лидвин пишет или ссорится с ноутбуком, гладит пузо у пушистого кота или думает о том, что могла бы написать: откровенно говоря, ей уже давным-давно всё никак не удаётся вытащить на белый свет хотя бы строчку. Слава богу, что об этом белый свет пока не знает. Только девочке, которая живёт с ней по соседству и приходит брать уроки мастерства, Лидвин это почему-то сообщает...
Фотография предоставлена ИД Albus corvus
Так начинается история, похожая на свёрток из мягко шелестящей подарочной бумаги, закленный с боков специальной лентой и перевязанный тесьмой. Вы начинаете читать, поддев ногтём упрямый скотч, по ходу дела вы пытаетесь расправиться с узлами, но даже развязав все бантики, вы всё ещё не видите её — саму историю, которая находится внутри, под всеми этими слоями. «Писатель должен научиться видеть», — учила девочку, мечтавшую о том, чтоб стать писателем, похожая на ведьму, довольно нелюдимая, по-своему наивная, ранимая и милая, а в целом — удивительная Лидвин. Какой он, тот подарок, завёрнутый в бумагу? Что скрыто в слове «видеть»? На пару с «автором» и главной героиней, чьи роли на себя взяла Катинка, вы всё стараетесь понять — понять, что значила та фраза, что значат все другие фразы, которые, то странно ухмыляясь, то наклонившись над обычной чашкой чая, а то нахмурив брови, произносила как бы между делом, во время пятничных занятий, такая одинокая, большая знаменитость. Однако, размышляя над её словами, вы в то же время замечаете, как эти методы, приёмы, советы, хитрости, уловки и прочие писательские штучки, словно колонна муравьёв, перемещается из области теории в реальность: как постепенно обрастает листьями, похожими на наши лёгкие, вздыхающие на ветру, та самая история, которую задумала Катинка... История о том, «как в нашей жизни появилась Диркье» — весёлая, внимательная, добрая, способная на тысячи прекрасных дел, включая, может быть, и самое волшебное, желанное и важное на свете: быть мамой, то есть быть тебе всегда и всюду нужной, но это, очевидно, невозможно, поскольку мама уже есть... то есть была... то есть... Как правильно сказать? В прошедшем или в настоящем? Однажды Лидвин заявила, что время — просто инструмент, которым следует владеть, как навыком или секатором для веток старой вишни. А мама... мама тоже — просто есть — как сочинённая талантливым писателем история, как всякая хорошая история... Как та история про Диркье, которая без всякого сопротивления со стороны её рассказчицы в конце концов перерастает в почти «нечаянную» книгу о множестве других вещей: точнее, в «книгу всех вещей», имеющих значение для тех, кто задаёт себе вопросы о смысле «писанины» и этой странной жизни, где только «писанина» порой приносит радость...
Но вы ещё не развернули свёрток: вы медлите, намеренно оттягивая миг, который, может статься, вас приведёт к томительной разгадке, или к тому, что Лидвин называет «постижением». Во всяком случае, процесс разоблачения подчас бывает так же важен, как и его итог. А что касается Катинки, то написание истории про Диркье под руководством верной Лидвин её саму донельзя поразило, ведь раньше, сочиняя, она не думала о том, как следует вводить в свой текст героев и разрабатывать характеры особо важных персонажей, использовать правдивые детали, фиктивные события и факты, умалчивать о том или об этом, плодя загадки и вопросы, показывать, не называя, или доказывать, не объясняя, играть с порядком слов и перескакивать на десять лет вперёд в одном коротком предложении, или, напротив, замедлять теченье времени, описывая то, что длилось пять секунд, на протяжении пяти страниц... Быть может, «постижение», как самый драматический момент любой хорошей книги, наступит с появлением подарка, освобождённого от вороха бумаги? А может, этот миг растянется на несколько часов, в течение которых ребёнок или взрослый, читающий историю Катинки, «подправленную» красными чернилами писательницы Лидвин, и деликатно «пересказанную» Хёйзинг, поймёт, что, сочиняя — наблюдаешь, а наблюдая — подмечаешь, а подмечая — понимаешь, а понимая — побеждаешь. Вы спросите: «Кого?». Наверное, несчастного и глупого себя, а также обстоятельства и прошлое, которое над всеми тяготеет.
В бумагу, между тем, была изобретательно завёрнута вот эта самая, причудливо написанная книга, открывшая кому-то путь для поисков себя и разных драгоценностей, надёжно спрятанных в забытых тайниках воспоминаний, открывшая всю прелесть и тоску невынужденного одиночества оторванных от жизни персонажей, которых автор списывает, глядя на себя и нас, открывшая начало дружбы между девочкой и женщиной, как будто созданных для этой странной, крепкой, честной дружбы. Однако главное, наверно, — то обстоятельство, которое и сделало подарок сокровенным, — что вы уже не можете, читая эту книгу и те, что будут после, отделаться от мыслей, внушённых мудрой Лидвин. Так проясняется картина, которую снимает, точно фильм, писатель или режиссёр, а вы, читатель или зритель, вдруг видите — ну, да, как говорила Лидвин — вы это видите, поскольку сами там живёте: среди героев, а не букв — и ощущаете тепло, волнение, растерянность, комок в груди и радость — те чувства, о которых когда-то говорила мама, испытывать которые мечтала её дочь.