Хардинг Ф. Остров чаек. / Пер. с англ. Н. Абдуллина под редакцией А. Тазеевой. — М.: Клевер-Медиа-Групп, 2018. — 512 с. — (Романы Фрэнсис Хардинг)

В этом сказочно диком, жутковато красивом, обособленно гордом мире обитают обычные люди: пеплоходы-убийцы в одежде, покрашенной в синий, кисляки, чья манера держаться отдельно с неприветливо-постным лицом закрепила за ними такое вот имя, а ещё горькуны, что наносят на плечи и руки ягодным соком рисунок из «жил», и ныряльщики за драгоценным кораллом, чьи лачуги щепотками красного перца разбросаны по побережью на западе Острова Чаек, — говорят, что они отравляют посевы, разрезают младенцев ножами, а соседских свиней заставляют рожать темно-серых ободранных крыс. Что бы вы, интересно, сказали, если б вас обвинили в подобном? Может быть, попросили защиты у власти? Только вряд ли бы ей захотелось просто так помогать вам вершить справедливость. Может быть, обратились бы к тем, кто считает закон всего-навсего глупой ловушкой, а проблемы решает при помощи яда, огня, топора или меткого выстрела из арбалета? Только вам бы, конечно, им тоже пришлось заплатить за такую работу. Так не лучше ли взяться за дело самим? Только где же гарантия, что из этого что-нибудь выйдет? Может статься, что вы, поразмыслив, ничего так в итоге бы и не сказали, а лишь тяжко вздохнули, и, сгорбившись, двинулись прочь. Хитроплёты, меж тем, на любые слова отвечают широкой улыбкой. Это их отличительный знак. И плетут ли они корзины, и бросают ли в море сеть, или где-то торгуют рыбой, — а улыбки с их лиц не сходят. Никогда. Вот ведь ужас-то, правда? Их улыбки сияют, как медь, говорят ли они о хорошей погоде или яростном шторме с дождём, о богатом улове или длительной засухе, говорят ли друг с другом или с кем-то из чужаков, с темно-жёлтыми вьючными птицами или маленькими жучками, чьё коварство не знает меры. Хитроплёты с покорной улыбкой просят милости у вулканов, потому что они, вулканы, здесь хозяева и господа, а не люди, не звери, не духи почивших: хотя этим, последним, и поклоняются все остальные народы, заставляя жилое пространство драгоценными урнами с прахом, пока места ещё хватает, а потом, когда больше его уж и нет, они вынуждены переселяться — на окраины, кто куда. Хитроплёты над этим смеются. Что, вообще-то, для них характерно. А попутный им западный ветер развевает по острову смех, без которого обыкновенно не обходится ни одно хитроплётское дело: будь то чистка зубных накладок из добытого в море жемчуга или розового коралла, принесение жертвы богам или самое «недостойное», с точки зрения непосвящённых, — эта вечная тяга сдвигать камни-вешки, помогающие соседям распознать, где находятся те угодья, что они называют «своими». Только вот хитроплёты знают, что землёй здесь владеют вулканы, у которых капризный норов: хамство глупых людей разожжёт в них в ужасный гнев. Так что действия хитроплётов по плетению тайных интриг обусловлены лишь законной потребностью выжить. Тут, наверное, кто-то скажет: «Боже мой, эта старая песня о том, как одни притесняют других, и как в тех, что слабее и меньше, просыпается вдруг отвага и такая великая сила, что они всё равно побеждают, потому что воюют за то, чтоб остаться всё теми же, что и тогда, когда бог даровал им свободу, потому что они и ему, и себе обещали хранить свою волю и душу». Что ж, наверное, в этой песне есть частица той самой правды, без которой нельзя представить ни одну из отчаянно взрослых и по-детски волшебных историй, что всегда сочиняет Хардинг. Только правда на сей раз в том, что история Острова Чаек не была бы такой любопытной, если б автором книги был кто-то другой.

вам самим придётся бродить по тексту, как по лесу, чтобы найти между словами какие-то намёки, подсказки, спрятанные в зарослях обычных с виду предложений

Во всех её романах, как правило, есть то, что сообщается спокойным ровным голосом: о страшных или странных, немыслимых, невероятных и совершенно фантастических вещах. И, разумеется, от этого их чтение вдруг превращается в открытие какого-то далёкого, совсем-совсем чужого, но в то же время отчего-то как будто бы знакомого и даже чуточку родного мира — быть может, то же впечатление производила поначалу и Америка на тех авантюристов из Европы, которые покинули свой старый континент, чтобы найти за океаном Новый Свет. И вот они его нашли, и сердце бешено забилось, глазам предстал такой простор, а голову вскружила перспектива. Но что на самом деле с ними тут произойдёт? Наверняка, совсем не то, на что они надеялись, пускаясь в длинный трудный путь. Так что же ждёт их в этом месте — как будто дружелюбном, как будто плодородном и, без сомнения, прекрасном, таинственном, опасном? Ах, в том-то всё и дело: ответа нет. Никто не знает, включая автора-творца — включая Фрэнсис Хардинг, ведь ни рассказчик, ни герои в её романах вам всего не скажут никогда: о чём-то — может, очень важном, а, может, только псевдоважном — они любезно промолчат. А значит, вам самим придётся бродить по тексту, как по лесу, чтобы найти между словами какие-то намёки, подсказки, спрятанные в зарослях обычных с виду предложений, и долго, сдавленно кряхтя, распутывать гигантские узлы и маленькие петли, сплетённые не то самой историей, не то попавшими в неё людьми. Но если вы решили, что речь пойдёт о хитроплётах, то вы, конечно же, ошиблись. Помимо хироплётов, помимо пеплоходов, помимо кисляков и горькунов, янтарников и членов племени танцующего пара, которые все вместе пытаются ужиться на одиноком острове, отрезанном от остального мира, здесь иногда рождаются Скитальцы...

Скитальцам поклоняются. Скитальцев уважают. На них надеются. Без их участия не принимают ни одного серьёзного решения. И жизнь свою не мыслят без Скитальцев. Ведь эти люди знают больше, чем остальные, даже если те наделены и мудростью, и властью, и силой, и деньгами: не важно, чем ещё, — в отличие от них, от остальных, Скитальцы обладают поистине бесценным даром. Они с рождения умеют отправлять на волю свои чувства: и осязание, и обоняние, и зрение, и слух, — и даже разум! Скитальцы странствуют, как ветер, не в переносном, а в буквальном смысле, пока их тело остаётся на земле, лежащим на кровати, сидящим на циновке, стоящим, прислонившись, к дверному косяку, — а тучи разумов и чувств, невидимых для мира, тем временем спокойно облетают остров, чтобы собрать как можно больше новостей со всех его концов. Потом они вернутся и сообщат обычным людям, не надвигается ли шторм, нашёлся ли пропавший вечером ребёнок, куда направился сбежавший утром вор... Теперь вы, очевидно, понимаете, как сильно жизнь на острове зависит от Скитальцев, и что случится, если их не станет? Представить страшно, но придётся. Одним ненастным вечером их чувства не вернулись. Их разумы погибли. Их неуклюжие тела застыли навсегда. А что же в данных обстоятельствах всем показалось наиболее загадочным: вопрос о том, кто их убил, или о том, зачем он это сделал? Вообще-то, кое-что другое: как вышло, что погибли все, но только Арилоу осталась?

Красивая, как бархатисто-угольная бабочка, чей безупречный мрачноватый флёр вселяет в соглядатаев благоговение и трепет, она на самом деле была, скорее, коконом. К своим тринадцати годам бедняжка Арилоу, увы, не научилась свободно изъясняться, легко передвигаться и управляться с теми чувствами и мыслями, что вечно отправлялись в свой полёт без ведома хозяйки. Однако Арилоу, как ни крути, была отрадой и надеждой хитроплётов — единственной Скиталицей, родившейся в их племени после столетия гонений. Она могла восстановить в правах свой маленький народ, вернуть им гордость, волю, славу... Да только как же их вернуть, если порой нельзя было заставить ее саму вернуться в собственное тело? Была ли она дурочкой? Была ли своенравной? Была ли Арилоу Скиталицей на самом деле? А может, потому её и не убили, что Арилоу была обычной? Обычной девочкой — беспомощной и страшно шаловливой, неблагодарной и забавной, ни в чём не виноватой и всё же... всё же виноватой, хотя и неосознанно, но, безусловно, виноватой в кровавой, жуткой, зверской бойне и смерти всей своей деревни. Вы спросите, а как же так случилось, что неумеха Арилоу сумела снова выжить? Ну, что ж... Возможно, что вы всё поймёте, когда ответите на следующий вопрос.

Что надо сделать, чтоб внушить таким разрозненным народам, какие населяют Остров Чаек, одну простую мысль, которая, быть может, на время их объединит: ну, будто бы в смертях Скитальцев виновны хитроплёты? Вообще-то, всё это не так уж сложно. Конечно, нужно быть чертовски терпеливым, предельно аккуратным, решительным и смелым, расчётливым и умным, но главное... Ах, главное, конечно же, другое. Чтобы заставить их так думать, так чувствовать и поступать, как того хочется тебе, необходимо превратиться в невидимку. Стать неприметным, точно дерево в лесу, или булыжник на тропе, ведущей прямо в гору. Это ценное свойство отнюдь не похоже на редкий скитальческий дар: оно вовсе не так фантастично, не возвышенно, не романтично, оно кажется вам ущербным, приземлённым, комичным, жалким. Тем не менее это искусство. Вы смеётесь? Напрасно. Смеётся последний: тот, кого не волнует известность, кто способен годами упорно работать, добиваясь желаемых целей, но при этом всегда оставаясь в тени, и не ждать благодарностей, почестей, дружбы, любви, уважения и подобной тому мишуры. Невидимка — вот главный герой обстоятельств и запутанной, длинной, безумной, логичной, холодной и жаркой, до боли знакомой истории Острова Чаек. Невидимка стоит за убийством Скитальцев. Невидимка стоит за спасением той, у которой, как всё-таки стало известно, был тот самый, особенный, дар...

Вы, наверное, удивлены и бормочете: «Разве такое возможно? Разве может один человек, если он так умён и расчётлив, совершать те поступки, которые явно друг другу противоречат?». И, наверное, ваша фантазия строит догадки о чём-нибудь, очень похожем на историю доктора Джекилла и мистера Хайда? Ах, ну, что вы, ведь этот зловещий, магически страшный, блестящий роман — никакая не сказка! Кто сказал, что невидимым может быть только один человек? Неприметные люди способны сражаться и между собой: в их войне, очевидно, погибнут другие, куда более слабые, но зато, безусловно, приметные люди. Но что делает книгу об этой войне такой мощной и важной — такой подлинной и «неприметной»? Может быть, это мысль о том, что владению чувствами трудно учиться, хотя, если их всё же себе покорить, станет проще сражаться с врагами, побеждать их и мстить, только жить — просто жить, улыбаясь без всякой причины, — уж, конечно же, легче не станет. Но, возможно, роман не об этом, а о том, как полезно порой отпускать на свободу свой ум, точно длинного змея из тонкой шуршащей бумаги, что трепещет на сильном ветру, поднимаясь всё выше, и выше, и выше... Вот его и не видно уже.