Вы ссылаетесь на естественный порядок вещей, на законность явлений, но есть ли порядок и законность в том, что я, живой, мыслящий человек, стою надо рвом и жду, когда он зарастёт сам или затянет его илом, в то время как, быть может, я мог бы перескочить через него или построить через него мост?

Антон Чехов. «Крыжовник» (1898)

Всего этого уже не существует в моей жизни, но должен быть порядок.

Юрий Трифонов. «Предварительные итоги» (1970)

Когда наступают смутные времена, а смутные — это не то, что трагические, трагические могут и не наступить, а если и наступят, то только после смутных, обыватель начинает тревожиться. Не в том дело, купить ли крупы и водки на будущее, а в том, что теперь делать. Яростно противостоять временам, бежать опрометью прочь, можно и вовсе наложить на себя руки. Каждый из этих путей имеет свои прелести, но если начать их обсуждать, то разговор выйдет бесконечным. Поэтому имеет смысл сказать несколько слов на тему порядка. «Порядок», — великое русское слово, особенно для человека, который знал если не Нестора, то «Историю Государства Российского от Гостомысла до Тимашева»:

Послушайте, ребята,
Что вам расскажет дед.
Земля наша богата,
Порядка в ней лишь нет

И вот русский человек задолго до того, как познакомится с выражением «империя каталогов», задолго до того, как начнёт зарабатывать свою малую копеечку, слышит со всех сторон, что нужен порядок, порядок очень важен, без порядка — никуда. Порядок обязательно нужно поддерживать. Остальное — не обязательно.

Эта мысль стала чаще повторяться, когда честный обыватель ознакомился с книгами австрийского психолога Виктора Франкла (1905–1997). В 1942 году его отправили в концлагерь, где он оказывал помощь заключённым по своей специальности. Потом работал в неврологической клинике и написал книгу «Психолог в концлагере» * — Франкл В. Э. Сказать жизни «ДА!» Психолог в концлагере. — М.: Альпина-паблишер, 2009. — 239 с. (На самом деле он успел написать три десятка книг, в том числе «Человек в поисках смысла»), но у нас любят цитировать, а не читать, в частности — историю про воду. Франкл рассказывает, в лагере по утрам стояла очередь за тёплой водой. Одни стояли, чтобы попить, но можно было встать снова, и побриться. Так вот, те, кто становился второй раз — выживали. Ну, не всегда, конечно. Но те, кто стоял только раз — нет. Короче говоря, очень духоподъёмная мысль о том, что есть важное правило, которое внешне кажется бессмысленным. Я как-то жил один в чужой стране и вылизывал свою комнату до блеска, чтобы не сойти с ума. Не сошёл, а потом вспомнил историю про воду, показавшуюся мне верным наблюдением, хотя и несколько религиозным (то есть основанном на предположениях веры) правилом. Причём в популярных сетевых статьях обычно употребляется не цитата, а вольный пересказ идеи: «Первыми ломались те, кто верил, что скоро всё закончится. За ними идут те, кто не верил, что это когда-нибудь закончится. Выжили те, кто сосредоточился на своих действиях, без ожиданий того, что может произойти или не случиться». Это красиво, как слова коуча со сцены, и больше нравится публике.

Читать материал по теме. Книга воспоминаний Виктора Франкла.

Потом, когда люди отстранили от себя красоту этой метафоры, к оптимизму Франкла некоторые выказывали претензии. Например, Примо Леви (1919–1987), еврей из Италии, тоже попавший в лагерь, говорил, что выживали только те, кого в русской терминологии звали «придурками», люди из обслуги, а обычному заключённому выжить невозможно. То есть идеализировать метафоры не стоит. Не говоря уж о странном выборе: что лучше, когда тебя убьют в сознании, а другое — когда ты превратишься в бессмысленное животное.

Готового рецепта (как всегда) нет. Мне как-то рассказали, что жена уже арестованного Бухарина дописывала отчет о посещении партийной конференции, и очнулась она на словах чекиста: «Мамаша, вы бы с родными простились. Неизвестно — увидитесь ли ещё». Картина яркая (Она хорошо вписывается в образ Анны Лариной, который в своё время меня потряс: с её выученным наизусть нелепым политическим завещанием мужа, короткой славой в конце восьмидесятых и последующим исчезновением из цитации), и я хотел её использовать, оттого и стал проверять детали. Оказалось, что нет, это история из воспоминаний Ольги Адамовой-Слиозберг, которая во время обыска и ареста сочиняла отчёт о посещении съезда стахановцев щетинно-щёточной промышленности.

Честный обыватель в этом месте вспоминает легенду об Архимеде, который продолжает чертить своим фигуры, когда город захватывают враги, и в ту минуту, когда над ним занесён меч, продолжает складывать длины и углы. Но об этих обстоятельствах мы знаем куда меньше, чем о жизни в Аушвице или Дахау.

А Марина Цветаева, наоборот, после революции и начала Гражданской войны перестала мести пол, считая, что коли рушится мир, нет смысла в домашнем порядке. Да, кажется, и до этого особо не мела, прислуга в доме наличествовала. Про другие времена есть такие воспоминания «Маятник жизни моей» Варвары Малахиевой-Мирович, женщины непростой судьбы, несмотря на все катаклизмы истории, дожившей до 85 лет. Там она пишет, в частности, об исчезновении опрятности: «Передо мной ученическая тетрадь, на обложке которой напечатано, чтоб не сидели в комнате в верхней одежде, не плевали на пол, потому что это „вредно и грязно“, входя в школу, очищали обувь от уличной пыли и грязи. Чему приходится учить нашу передовую страну! И какая нищета сквозит в этих регламентах. Понадобилось ли бы очищать обувь от грязи, если бы у каждого ученика были калоши! Сидел ли бы кто в комнате в верхней одежде, если бы она была хорошо отоплена! Холодная, голодная, проплеванная жизнь. И там, где это не до конца так, отсутствие культурных навыков, о каких заботился ещё „Домострой“, а позднее Петр Великий (кстати сказать, сам их не имевший).

Актеры Художественного театра до открытия занавеса пожирают бутерброды, которые нужно есть на сцене. Биша, поэт и человек из хорошей семьи кидается на еду, как только поставят её на стол, не дожидаясь введенной в обиход раздачи. Никому ничего не передаёт за столом, садится спиной к соседу. Профессор В. начинает без всякого предупреждения переобуваться при гостье, старой даме. Сбрасывает сюртук в гостях у молодых дам, не спросив позволения. В этой же семье три дня умываются без мыла („нет денег“ и „забыли купить“). Почтенный доктор Добров, если он не в духе, оглушительно рычит в ответ на самый невинный вопрос, даже заданный чужим человеком. Мирович не моет шеи по три, по четыре дня под предлогом, что он простужен. Не замечает, как накапливается пыль на его письменном столе. Не чистит ботинок и верхнего платья и т.д. и т.д.» * — Малахиева-Мирович В Г. Маятник жизни моей... Дневник русской женщины. 1930-1954. — М.: АСТ, 2015. С. 123.

Призыв заниматься ежедневной рутиной кажется понятным — психотерапевтически, но в ситуации гуманитарного кризиса, как мне кажется, важно и другое — наличие смысла. Моя любимая история по этому поводу, приведённая в одних воспоминаниях, такая: среди столпов Московской математической школы был Дмитрий Евгеньевич Меньшов. Ещё в шестидесятые годы на каком-то юбилее его попросили рассказать о рождении школы. И он сказал: «В 1915 году мы занимались функциональными рядами, а в 1916 году — ортогональными рядами. А потом наступил тысяча девятьсот семнадцатый год. Это был очень памятный год в нашей жизни, в тот год произошло важнейшее событие, повлиявшее на всю нашу дальнейшую жизнь: мы стали заниматься тригонометрическими рядами...» * — Тихомиров В. М. О математиках — с улыбкой // Квант, 1996, № 6. С. 123.

В ситуации с эпидемиями и войнами есть один довольно важный аспект. Они являются очень мощной точкой сброса обязательств: «Мы этого не сделали, не соблюли сроки, качество, смысл — потому что сами понимаете, что творится». Очень сложно сказать в ответ: «Нет, если „Титаник“ тонет, это не повод для оркестра перестать играть». Сложно требовать принудительного мужества, причём построенного на иррациональных предположениях.

А человек слаб — он только и норовит перестать мыться, бриться, бегать по утрам, учить французский язык, гулять с детьми и гладить кота... Да, и кота гладить.