В моё время, то есть в годы, когда я учился в Литинституте, на вступительных экзаменах для творческого этюда была тема «Дерево на крыше». Как оно туда попало — семя ветром когда-то занесло или кто-то специально посадил саженец? Студенту, выбравшему эту тему, предстояло придумать и описать жизнь и историю конкретного дерева и вообще поразмыслить о странностях судеб, случайностях и воле к жизни. Это сейчас она, названная тема, мне кажется банальной, привык мысленно возвращаться к ней, а тогда она предстала передо мной как откровение.

Но каждый раз, сталкиваясь с воплощением этой идеи («дерева на крыше») в жизни, испытываешь чувство, отдаленно напоминающее то самое, первое, откровение. Как будто померещился горящий куст на горе.

Театр в современном мире — да, пожалуй, и всегда так было — то же дерево.

Одни театры, их большинство, поддерживаются государством или меценатами — они как возделываемые сады. А другие, как дерево на крыше, возникают неожиданно и держатся только на воле к жизни.

В одном из подобных театров я и побывал напоследок, в конце сезона. Есть такое культурное пространство при библиотеке имени Жуковского — «Лялин центр». Название его вовсе не намекает на то, что всё тут по-детски, не по-взрослому — просто библиотека располагается в Лялином переулке. Хотя, с другой стороны, что-то говорящее в этом названии всё-таки есть. Сами посудите: одной из главных задач центра является поддержка молодых коллективов, у которых нет собственной площадки.

Маленький театр «Большая Медведица» под руководством режиссера Валерии Приходченко представляет на импровизированной сцене центра моноспектакль актрисы Людмилы Бажиной «Блистательный фарс». Смешные и грустные сцены из пьесы Г.Г. Маркеса «Любовная отповедь сидящему в кресле мужчине».

Пьеса представляет собой один беспрерывный женский монолог. Грасиэла, главная (и единственная) героиня, отчитывает своего мужа, который якобы сидит перед ней в кресле, уткнувшись во вчерашнюю газету. Всё как нам знакомо, по вечному сценарию: жена пилит, муж не берет в голову. «Не хочешь выяснить отношения, как это делается у людей? Молчишь? Что ж, молчание — тоже ответ».

Грасиэла из бедной семьи, вышла замуж за богатого. Точнее, сбежала — мама была против: «У него два лица: одно, плохое, которое он нам показывает, а другое ещё хуже».

...другие режиссеры, когда ставят эту пьесу, «разряжают» её дополнительными персонажами

Муж обеспечил её богатством, но счастья дать не смог. Накануне серебряной свадьбы, которую они собираются широко отметить, созвав больше тысячи богатых гостей, она затевает этот разговор. Всё ему припоминает: и загубленную молодость («А жизнь-то ушла псу под хвост»), и безосновательную ревность, и постоянные измены; вспоминает обиды совместной жизни, равнодушие «обаятельного бездельника» — сына, пренебрежение свекрови; рассказывает о своем несостоявшемся романе с другим мужчиной. Но в самом конце признаётся: «... нет на свете другого такого, которого я могла бы полюбить так, как люблю в жизни только одного... Тебя, сукин сын!!!»

Мне так кажется, что моноспектакль — сложная, утомительная работа не только для актёра, но и для зрителя: он как будто «прикрепляется» к исполнителю и до конца постановки находится в одном с ним напряжении. Возможно, поэтому другие режиссеры, когда ставят эту пьесу, «разряжают» её дополнительными персонажами. Например, можно запросто привнести в спектакль роль мужа, к которому, собственно, Грасиэла и обращается. А в воспоминаниях могут ожить и реализоваться на сцене ещё и другие персонажи.

В постановке Валерии Приходченко одна роль и одна актриса, но всё же мне, зрителю, не становится тягостно и монотонно. Во-первых, в спектакле три музыкальные темы, которые по ходу действия, чередуясь друг с другом, создают волны настроений: трансцендентная музыка (общий фон и философский смысл спектакля), колумбийские песни (действие-то происходит в Колумбии) и саксофон (одна из подруг, о которой вспоминает Грасиэла, играет «на этой медяшке»).

Во-вторых, Людмила Бажина, «актриса хорошая, ничего не скажешь», также не даёт твоему сердцу разлениться, размякнуть. В её исполнении Грасиэла нервная, взрывная, неожиданная. Она играет даже не женщину, а человека вообще, человеческое существо. Вне времени. Вне возраста. И обиды её — общечеловеческие. Иногда даже теряешься: кого она в данный момент представляет — мальчугана-сына, себя в юности, себя сейчас, старушку-маму или мужа?

Начинается спектакль с долгой паузы. Звучит музыка. На заднем плане висит картина с видом моря, перед ней — сеть, похожая на рыболовную. На сети подвешено платье — голубое, с вышитым на груди цветком. Я узнал это платье! Оно «играло» в другом спектакле «Большой Медведицы», я писал о нём раньше («Баба Шанель»). Там у этого платья, был иной характер. И, смотрите, как интересно получается: костюмы или реквизит тоже могут играть роли, они тоже актёры.

На середине сцены, чуть слева — большой приоткрытый чемодан. Музыка звучит, очень долго ничего не происходит. И ты начинаешь строить догадки, откуда ждать действия. Кулис за сценой нет, в зале, вроде, сидят только зрители. Вдруг неожиданно и резко отбрасывается крышка чемодана, оттуда и выскакивает маленькая женщина с великими переживаниями, о которых она тут же начинает говорить. Чемодан, как и платье, тоже в роли. Можно даже сказать, что он — основной партнер актрисы. К концу спектакля я боялся за героиню, что чемодан снова её поглотит. Но нет — в финальной сцене она захлопывает чемодан и становится на него: выговорилась — освободилась.

Это, конечно, моя интерпретация: мы ведь любим каждый по-своему искать символику в любом действии.

Смешные и грустные сцены... Всё-таки, больше грустные, чем смешные, потому что Людмила Бажина — актриса печального образа. Она играет, если вернуться к началу нашего разговора, то самое дерево на крыше — одинокое, случайное, тоскующее.