18+
06.12.2017 Тексты / Статьи

Строительный лед

Текст: Максим Алпатов

Фотография: ​Photo by chuttersnap on Unsplash

Обозреватель Rara Avis Максим Алпатов о конфликте божественного и рукотворного в поэзии Юрия Казарина.

Кто?

Юрий Казарин — поэт, лингвист, заведующий отделом поэзии литературного журнала «Урал». Автор множества монографий и учебных пособий по анализу художественного текста. Знаковая фигура для современной уральской поэзии.

Что о нём пишут?

На первый взгляд, описаний в поэзии Казарина больше, чем размышлений — по выражению критика Владимира Яранцева, ей свойственна «фотогеничность», иногда срывающаяся на «метафорическую эффектность, которую называют красивостями» * — Владимир Яранцев. С верой в невыразимое. «Урал» 2014, №12. . Прямое родство с классикой пейзажной лирики отмечает и литературовед Эмиль Сокольский: «Казарин — пожалуй, самый „зимний“ поэт. Его стихия — морозно-выстуженное пространство, бесконечное, белое, безлюдное <...> один из несомненных предшественников — Афанасий Фет, в стихах которого состояние природы пребывает в гармонии с состоянием души поэта» * — Э. Сокольский. Тишина иного света. «Prosodia» 2017, №6.
.

Впрочем, поэтика Казарина не сводится к элегической буколике, в ней по формуле Ольги Славниковой «зрительное переливается в философское» * — Славникова О. Казарин Ю. Поле зрения // Известия Урал. гос. ун-та. — 2001.
. Тот же Яранцев поясняет: «Казарин всего лишь описатель-пейзажист, натуралист, природолюб? Естественно, нет. Ибо природа для него — способ и единственная возможность быть один на один с миром во всей сложности связей его иерархий: так ясней, очевидней, оголенней, вероятней увидеть эту благую сложность, попытаться показать ее на адекватном языке». Гармония человека и природы у Казарина невозможна без Божественного присутствия, о чём так или иначе упоминает большинство критиков: «Даже не повторяя слово „Бог“, персонаж Юрия Казарина — всегда с Богом и под Богом, на нижнем этаже. Воздух и Бог (что часто одно и то же) — вечно отражаются в воде и в стихах» * — Александр Касымов. Имя божье на фоне прочих. «Знамя» 1999, №4. ; «Бог как условие и свидетельство чуда» * — Владимир Яранцев. С верой в невыразимое. «Урал» 2014, №12.
.

Несмотря на хвалебный тон большинства рецензий, из них выстраивается образ заурядного поэта: тишина и спокойствие зимней природы, гармония, Бог. Ровная, гладкая силлаботоника, две-три строфы максимум. Что тут особенного? Уникальность Казарина слабо различима на уровне формы, лексики, приёмов — она проистекает из неразрешённого конфликта, который спрятан за иллюзорной простотой и цельностью стиха. Лучше всего об этом сказано в рецензии Александра Касымова: «Художественная логика автора, не дерзающего пересоздавать мир, а с большим вкусом описывающего уже созданный, противоречива». Касымов здесь вступает в заочную полемику со Славниковой, которая утверждала, что «язык у Казарина <...> пересоздает материальный мир, творит его, постигая тем самым Божий замысел». Истина посередине: Казарин одновременно и воспевает неприкосновенность Божьего творения, и перекраивает на свой манер. Для лаконичного, сдержанного в выборе средств автора, который «пишет так, будто не существует никакого постмодернизма» * — Славникова О. Казарин Ю. Поле зрения // Известия Урал. гос. ун-та. — 2001. , задача невероятно сложная — и в разное время у Казарина был к ней разный подход.

Тогда

Сборник «Пятая книга» (1996) * — Казарин Ю. Пятая книга : стихотворения. 1991-1996 / Ю. Казарин ; худож. С. Гусев. — Екатеринбург: Арго, 1996. обозначает тот период в поэзии Казарина, когда она набирает максимальную силу и убедительность. Визуальная избыточность уже в прошлом, а инерция прямого высказывания ещё не завладела интонацией стиха:

Мозоль мороза. Гололед
произношенья нежит нёбо —
так перетянут речью рот
в сухом узилище озноба.
Где тишина и звон собак,
щепотка соли на кулак
со щек в Рождественском тумане.
Да льдинка стойкая в стакане,
как в слове ПУШКИНЪ твердый знак.

Пейзажное, описательное стихотворение, похожее на фонетическое упражнение, которое ни к кому не обращено. Характерный для Казарина приём — элегия замаскирована под изобразительное искусство, размышления зашифрованы в метафорах. Фокус смещен с лирического «я» на описываемый поэтом микрокосм, точность в передаче ощущений для поэта здесь важнее, чем самопрезентация. Казарин не навязывает читателю трактовку, а лишь комментирует описываемое, расставляя минимально необходимые акценты.

«Мозоль мороза...» лучше воспринимается на слух, чем с листа — редкое для современной поэзии качество. Текст словно высечен из пластичного звона — на удивление податливый материал. Звенит всё — фонетика («мозоль мороза», «узилище озноба»), образы (собачий лай, на морозном воздухе кажущийся звонким), ассоциации (звяканье льдинки о край стакана, которое слышно и без подсказки). Звук передаёт знакомое каждому блаженное недоумение («озноб») от того, насколько удивительным может быть мир.

Впрочем, если бы всё стихотворение сводилось к фонетическому очарованию читателя, о нём не стоило бы и говорить. На остывшем, будто безлюдном пространстве неожиданно возникает конфликт. Если прислушаться, можно различить явные признаки борьбы: тишина vs. звон собак, стойкая льдинка, что не тает в стакане, и высший символ сопротивления — твёрдый знак в слове ПУШКИНЪ, зарождение бунта. Человека, поражённого гармонией мира Божьего, поначалу охватывает озноб немоты: невозможно выразить свои ощущения так, чтобы не исказить это совершенство (строка «так перетянут речью рот» напоминает знаменитое «мысль изречённая есть ложь» * — См. «Silentium!» Ф.И. Тютчева. ). Но стоит преодолеть «гололед произношенья», и венец творения уже кажется искусственным, слишком правильным и безупречным.

Звонкая идиллия зимнего пейзажа сковывает поэта, он как льдинка в стакане — и тем не менее не прекращает бороться — подлинная гармония наступает, когда пейзаж наполнен созидательной волей, единство невозможно в вакууме. Бог — не декоратор, и умение красиво описать мир, в котором всё гармонично и стерильно, не сближает поэта с Творцом. С другой стороны, соавторство с Богом — прямой путь к гордыне, поэтому Казарин так старательно избегает слова «я» в стихотворении, исключает всякое упоминание лирического субъекта — но конфликт, конечно, никуда не делся.

Сейчас

«Каменские элегии» (2010-2012) Казарина более популярны у молодых уральских поэтов, чем «Пятая книга» — в основном из-за нарочитого антиурбанизма, ориентации на особое геопоэтическое пространство глубинки. Идея русской деревни как «места силы», наиболее близкого к Богу, сегодня переживает второй (если не третий) ренессанс. Каменка для литераторов с Урала — место особенное, историческое. Невдалеке гремит река Чусовая — главная героиня рассказов Мамина-Сибиряка и романа «Золото бунта» Иванова. Казалось бы, созданы все условия для прорыва к первооснове вещей — вот только декорации в таких вопросах мало что решают:

В русских рассыпчатых прозах
блещет старинная нить.
Сорокоградусный воздух
можно по рюмкам разлить.

Пробка морозная. В штопор
с крыши закрученный лед.
То, что паук недоштопал,
небо снежком обошьет.

Чувствуешь ночью, родная,
как до утра, до утра
долго вода ледяная
смотрит на нас из ведра.

Концентрация образов, плотность высказывания заметно снижена. В «Мозоль мороза...» речь звенела от напряжения, казалась перенасыщенной метафорами, словно автор хотел пропустить слишком большой ток и не рассчитал сопротивление изоляции языка. «В русских рассыпчатых прозах...» ассоциируется с едва мерцающим свечением, неярким фонариком на заснеженном крыльце — образ с рождественской открытки. Да и сами метафоры скорее напоминают шуточки для новогоднего застолья («сорокоградусный воздух / можно по рюмкам разлить»).

Внутренний конфликт отсутствует, а элегические настроения буквально навязываются читателю, лирическое «я» выходит на первый план. Дело не столько в прямых репликах («чувствуешь ночью, родная»), сколько в бесцеремонных методах сокращения дистанции с читателем, что для прежнего Казарина не характерно. Откуда-то появились многозначительные взгляды («долго вода ледяная / смотрит на нас из ведра»), ничего на самом деле не выражающие, множество подобных примеров и в недавней подборке «В библейском зеркале берёз» * — «Урал» 2017, №6. : «Птица с наличника смотрит в окно», «Мерцает бог из каждого угла», «Так в детстве увидишь в ужасной кладовке / провал неживого лица».

Самый нарочитый, даже театральный момент в стихотворении из «Каменских элегий» — явление Творца. В «Пятой книге» Бог за пределами ощущений, Его присутствие всегда незримо. Что же случилось через пятнадцать лет? «То, что паук недоштопал, небо снежком обошьет» — не нужно быть большим специалистом по Казарину, чтобы понимать: небо для него — проводник Божественного присутствия («Вся грудь реки приникнет к небосводу», «Окно откроешь как попало / чтоб небо там настороже / мою живую боль держало — / невыносимую — в душе»). Творец кокетливо прикрывается метафорой, за которой всё равно виден Его лик, и тем самым превращается в обыкновенного лирического героя. Господь как домовёнок из сказки: паучку паутинку поправит, ребёнку одеяло подоткнёт. Стоит ли говорить, что с духовной лирикой этот лубок не имеет ничего общего?

Природа сдвига

«Льдинка стойкая в стакане» — ключевой образ для понимания той метаморфозы, что произошла в поэтике Юрия Казарина. Она — одновременно и мельчайшая частица Божьего творения, и самостоятельная единица, сопротивляющаяся стихии обстоятельств. В поздних стихотворениях автора лёд превращается в строительный материал, элемент ландшафтного дизайна: то «закручивается штопором», то обрамляет «божьи слёзы». О том же говорил и Владимир Яранцев, предостерегая Казарина от «той метафоричности, в которой больше слова, чем бессловесности, эффектности, чем чуда». В «Каменских элегиях» частицы Вселенной лишены разумной воли, и олицетворение, выполняет эстетическую, а не онтологическую функцию — такой же подход сохраняется и в подборках 2017 года.

Возможно, перемена в художественном осмыслении бытия у Казарина связана с какими-то внутренними процессами, иным отношением к жизни вообще и поэзии в частности. Поэту поначалу свойственно отталкиваться от внутреннего «Пушкина с твёрдым знаком», его богоискательство — бунтарское, революционное по духу. Позже наступает спокойствие, появляется строгость взгляда — но вместе с ней и инерция. Смирение позднего Казарина — к сожалению, не мудрость классика, в нём слышится вздох опытного прораба, который снова не уложился в смету. Конфликт между самоценностью Божьего творения и правом на создание собственного мира благополучно забыт, Казарин добровольно перешёл на позицию наблюдателя-натуралиста, которую и так занимает множество авторов. Вот только вера без сомнений — привычка, а поэт без внутренних противоречий — не созидатель, а обычный строитель.

Другие материалы автора

Максим Алпатов

​Сломать, чтобы работало

Максим Алпатов

​Eye candy

Максим Алпатов

​Патерсон. Право не быть поэтом

Максим Алпатов

8 правил премиального романа