Эрнест. Если созданное художником просто для понимания, объяснения не нужны...

Джилберт. А если созданное им непонятно, объяснения преступны.

Оскар Уайльд. «Критик как художник»

Сам акт говорения на какую-нибудь тему людьми часто принимается за компетентность.

Я не так давно слушал интервью самого известного и модного кинокритика, и зацепился за его воспоминание из детства. Критик честно признавался, что еще в школе у него открылась способность связно и долго говорить на любую тему. Этот навык я замечал и за собой, и в нем, собственно, нет ничего хорошего или плохого. Другое дело, если человек с этим не очень редким даром выходит на амвон и строит свою карьеру на произнесении таких речей.

Неостановимый поток некомпетентной речи, впрочем, бывает очень убедительным. Георгий Иванов вспоминал о Гумилеве: «Манерой говорить, уверенностью, голосом он умел подавлять собеседника, даже когда дело касалось малознакомого ему предмета. Раз, идя во „Всемирную литературу“, мы заговорили о музыке. Гумилев утверждал, что музыка вся построена на „нутре“, никаких законов у нее нет и не может быть. Нельзя писать о поэзии или живописи, будучи профаном. О музыке же — сколько угодно. Я усомнился.

— Хочешь пари? Я сейчас заговорю о Шопене с Браудо (известным музыкальным критиком), и он будет слушать меня вполне серьезно и даже соглашаться со мной.

— Отлично, только зачем о Шопене? Говори о каком-нибудь модернисте. Ну, о Метнере.

Гумилев заставил меня побожиться, что Метнер действительно существует. Он был настолько далек от музыкальных дел, что думал, что я его дурачу. Bо „Всемирной литературе“ Гумилев завел с Браудо обещанный разговор.

Он говорил о византинизме Метнера (Браудо спорил) и об анархизме метнеровского миропонимания (Браудо соглашался). В конце беседы Браудо сказал:

— Николай Степанович, а не написали ли бы вы нам для „Музыкального современника“ статейку? Уж не поленитесь — очень было бы интересно» * — Иванов Г. Стихотворения; Третий Рим: роман; Петербургские зимы: мемуары; Китайские тени: литературные портреты. – М.: Книга, 1989. С. 445. .

Что тут происходит? А вот что: стиль замещает содержание. Перефразируя знаменитый довлатовский пассаж: в обсуждении профессиональных говорунов есть один болезненный момент. Ты приводишь факты, доводы, аргументы. Ты взываешь к логике и здравому смыслу. И неожиданно обнаруживаешь, что публике приятен сам звук их голоса. Ну и слова-триггеры, конечно, — кому «Пора валить!», кому «Души инородцев!», а кому «Даже это не помешает нам выпить!»

Однако нужно отличать проблему содержательного высказывания от проблемы компетентности. Зачастую некомпетентный человек может совершить открытие (правда, не всегда сам способен заметить такое открытие). Тут в дело вступает знаменитый прием о(т)странения, который придумали сто лет назад. Неожиданность или случайность могут быть очень продуктивны, как и прочая некомпетентность.

Но сам поток слов «на любую тему» таит и другую опасность: он убивает содержательное высказывание. Содержательное высказывание может быть верным или нет, вероятно, оно кого-то способно обидеть и даже быть порицаемо законом. Но оно на то и содержательное.

Но современный мир очень любит многословие, а содержательные высказывания ему кажутся необязательными. Несодержательные, логорейные речи плодятся, как вирусы, и общество тонет в их потоке.
Обыватель, ни в чем обычно не уверенный, падок на авторитеты и часто готов поверить человеку, говорящему напористо и убежденно. Он считает это признаком компетентности, да что там — обывателю кажется, что эта гладкость логореи намекает на содержательность высказывания.

Он с удовлетворением слушает это течение воды, иногда вслушивая в него свои, дорогие ему смыслы.

Но стоит вдуматься, так оказывается, что тебе уверенно льют в уши известный текст, приведенный в приложении к «Большой медицинской энциклопедии» (1962) для иллюстрации шизофазии:

— Родился на улице Герцена, в гастрономе № 22. Известный экономист, по призванию своему — библиотекарь. В народе — колхозник. В магазине — продавец. В экономике, так сказать, необходим. Это, так сказать, система... эээ... в составе 120 единиц. Фотографируете Мурманский полуостров и получаете te-le-fun-ken. И бухгалтер работает по другой линии — по линии библиотекаря. Потому что не воздух будет, академик будет! Ну вот можно сфотографировать Мурманский полуостров. Можно стать воздушным асом. Можно стать воздушной планетой. И будешь уверен, что эту планету примут по учебнику. Значит, на пользу физики пойдет одна планета. Величина, оторванная в область дипломатии, дает свои колебания на всю дипломатию. А Илья Муромец дает колебания только на семью на свою. Спичка в библиотеке работает. В кинохронику ходят и зажигают в кинохронике большой лист. В библиотеке маленький лист разжигают. Огонь... эээ... будет вырабатываться гораздо легче, чем учебник крепкий. А крепкий учебник будет весомее, чем гастроном на улице Герцена. А на улице Герцена будет расщепленный учебник. Тогда учебник будет проходить через улицу Герцена, через гастроном № 22, и замещаться там по формуле экономического единства. Вот в магазине 22 она может расщепиться, экономика! На экономистов, на диспетчеров, на продавцов, на культуру торговли... Так что, в эту сторону двинется вся экономика. Библиотека двинется в сторону 120 единиц, которые будут... эээ... предмет укладывать на предмет. 120 единиц — предмет физика. Электрическая лампочка горит от 120 кирпичей, потому что структура, так сказать, похожа у нее на кирпич. Илья Муромец работает на стадионе «Динамо». Илья Муромец работает у себя дома. Вот конкретная дипломатия! «Открытая дипломатия» — то же самое. Ну, берем телевизор, вставляем в Мурманский полуостров, накручиваем там... эээ... все время черный хлеб... Так что же, будет Муромец, что ли, вырастать? Илья Муромец, что ли, будет вырастать из этого?