По ком звонит тот колокол? Нет-нет, не «тот», а «этот» — подвешенный у дерева в лесу, с прилипшими к нему оранжевыми листьями, сосновыми иголками и медными крупинками фольги — специально в столь безлюдном месте установленный, чтоб в «Доме из зелёного стекла» могли заранее узнать о приближении «особенных» гостей. Быть может, вы представили мужчин в костюмах-тройках и штиблетах, горчично-кремовых пальто, как будто бы небрежно наброшенных на плечи, и чёрных шляпах, закрывающих лицо. Или красоток в длинных платьях, держащих на руках капризных маленьких собачек. Да-нет, представьте лучше женщину в короне из свечей, колеблющихся в танце на ветру, под музыку рождественского рога, в который дует парень с козлиной бородой, наряженный как шут или старьёвщик. Представьте старика в ботфортах и камзоле с оливковыми фалдами, а также существо, похожее на лошадь, с оленьим черепом на месте головы. А знаете — наверно, поначалу вы просто не поверите глазам, когда увидите, как эти персонажи, толкаясь и смеясь, зайдут в старинную гостиницу, похожую на башню, где их поселят в комнатах с цветными витражами, позволят утонуть в большом уютном кресле, стоящем у камина, или присесть за столики, у самого окна, чтоб видеть сквозь зелёное стекло, как солнце разрисовывает сосны, кладя на них свои багряные мазки, в то время как они, собравшиеся здесь, под люстрой в виде корабля, пьют крепкий кофе и хрустят печеньем, рассказывают сказки и врут напропалую. «Особенные» гости в «особых» обстоятельствах порой творят «особенные» вещи. Что, впрочем, если вдуматься — совсем неудивительно, а очень даже правильно, разумно и логично. И, вы, конечно, в этом убедитесь, когда «войдёте» в Дом, построенный Кейт Милфорд, где ничего не происходит просто так — по волшебству или случайно, где у всего имеется причина: её лишь надо отыскать.

Контрабандисты и картографы, мошенники и воры, любители фольклора и те, кто, выпив кварту пунша, с улыбкой говорит: «Ну, да, я плут, и этим горд!», — вот кем являются «особенные» гости, заехавшие в Нагспик (искать который вам на карте США, естественно, не стоит) и постучавшиеся в двери того «особенного» Дома, куда их впустят точно так же, как других. Притом что тем, то есть другим, в отличие от них, покой и тишина нужны, как правило, не так настойчиво и остро... А может, тут и разницы-то нет — и все, без исключений, нуждаются в яичнице на завтрак, красивом виде из окна, горячем шоколаде, улыбкам по утрам и пожелании спокойной ночи: в таком приветливом убежище, как Дом, отрезанный от мира, со старым колокольчиком, звонящем иногда... Хотя, вообще-то, в прошлый раз, точнее, в первой книге, где Майло, то есть младший Пайн — приёмный сын владельцев Дома — завёл знакомство с Мэдди, блуждающей по тёмным коридорам, и выяснил с ней вместе, при помощи сложнейших построений и хитроумного ведения игры, какие преступления, вполне себе ужасные, скрывают от хозяев вселившиеся гости, — так вот тогда, за пару дней до Рождества, звонящий колокольчик стал символом беды, грозящей всей семье, а вовсе не восторга и праздника зимы. Ну а теперь — теперь-то что? Опять зима, каникулы, мороз — и гости, наполняющие Дом, в котором из-за них теперь уже не спрятаться, хотя бы ненадолго, чтоб что-нибудь обдумать, припомнить, сочинить, как раньше, вместе с Мэдди, явившейся в тот миг, когда старинный колокол позвал её в наш мир... Ведь Мэдди... эта девочка в подбитой мехом шапке и шёлковом плаще... погибшая в огне десятки лет назад... она, вообще-то, призрак: невидимый для тех, кого не знает Дом, но видимый для Майло, которого порой не «видят» остальные. Вы скажете, что это «просто магия», и будете по-своему не правы, в отличие от Майло, который тихо возразит, что это «просто жизнь». И что с того, что Мэдди — дух? Ну, то есть... разумеется, такое состояние имеет недостатки... а также преимущества... особенно в работе детектива... Да только ведь важнее здесь другое: она его увидела — увидела таким, каким он мог бы быть, но в силу некоторых причин не становился. Как будто это он, а вовсе не она, был странным нежным призраком, живущим в старом Доме и в тайне ото всех мечтающим однажды превратиться в того отважного, беспечного и ловкого мошенника, который двигался бесшумно, был полон сил, идей и планов, который мог из крошечных обрывков составить целую картину, разговорить кого угодно и выудить секреты, как рыбу из воды... В того улыбчивого парня, по имени Негрет, который был им с Мэдди выдуман, как настоящий персонаж из толстого романа. В того несуществующего мальчика, в кого он сам — не ловкий, не беспечный, не храбрый и не сильный, а тихий, одинокий, застенчивый и хмурый — тогда с безумной радостью и лёгкостью играл... Теперь Негрета нет. Негрет куда-то делся. Быть может, затаился? А может быть, исчез? Уплыл или сбежал. Куда бы ни пропал — сюда он не вернётся, как Майло ни старается его в себе найти, когда, понурив голову, стоит перед учителем, и терпит его колкости и глупые упрёки, когда слоняется без дела по комнатам отеля, когда, прижавшись носом к зелёному стеклу, ждёт чуда или снега — ну, хоть чего-нибудь, способного разрушить его тоску и грусть. Вот в этот миг он и звонит — пузатый добрый колокол, — что явно означает: у «Дома» неприятности... И Мэдди — где-то рядом.

Но вас уже, наверное, замучили вопросы. Кто прибыл в Дом на этот раз? И что за преступления должны произойти, а может быть, давно произошли? За чем охотятся злодеи? Да и злодеи ли они? Во что играют эти люди, прикидываясь теми, кем вовсе не являются? Чего они боятся? Что ищут? Что скрывают? Кому тут можно верить? Кого пора спасать?... Вы можете не знать, как быть и что сказать, а можете достать из ящика «Джуманджи», держа в уме инструкцию, где сказано о том, что магия игры покоится на риске, умноженном на логику и некоторую честность. Хотя игра, которую придумала Кейт Милфорд и дружно поддержали почти «невидимые» дети, на первый взгляд, имеет мало общего с «Джуманджи», в основе каждой прячется одна и та же мысль: другая роль в воображаемой вселенной нужна отнюдь не для того, чтобы отсюда скрыться, а для того, чтобы сюда, вот в этот скучный и привычный, излишне настоящий, излишне грубый мир войти — ворваться как герой, и что-то в нём исправить, наладить, изменить...

Игра, естественно, опасна, ужасно интересна и страшно коротка. Рассчитана на группу человек, которым, может быть, при этом неизвестно, что именно онú участвуют в игре. Однако это так — уж Майло с Мэдди знают. Они уже составили свой список, где, между прочим, значатся и добрые друзья — две «старые» воровки, лет этак двадцати — стремительные, шустрые, искусные, крутые, но только... слишком честные и, в общем, неплохие. Конечно, эти качества не могут быть гарантией их полной невиновности, но в данных обстоятельствах воровки, без сомнения, чисты, поскольку клад, который девушки нашли, у них самих стащили из-под носа. И где стащили? Прямо тут! В гостеприимном Доме Пайнов... Куда, вот, кстати, только что с набором юного художника наведался восторженный студент, помешанный на старых витражах и прочих ценностях возвышенного рода: но вы же понимаете, что это объяснение — лишь версия событий, предложенная тем, кого на самом деле никто ведь и не знает. Вполне возможно, что студент — совсем и не студент. А семь весёлых «ожидальщиков», явившихся за тем, чтоб накануне Рождества изгнать отсюда духов и принести взамен удачу, — совсем не «ожидальщики». По крайней мере часть из них могла использовать другую, чтобы проникнуть в Дом свободно — наглядно показав, как многозначно это слово. Свобода... От чего? Свобода... Для кого? Спросите в Нагспике любого про свободу — и он или она, едва заметно покраснев, поморщившись, хихикнув, укажет в сторону холма: туда, где расположен один из самых старых и самый неприступный, как будто сам себя отрезавший от города район, который называется «Свобода Гаммербунда». А называется он так по имени мальчишки, которого преследовал охотник, чтобы вернуть раба его владельцу, однако тот сумел спастись, в отличие от цепкого охотника, сжимавшего в руке огромный нож. «Свобода» приняла тогда обоих, но выжить в ней сумел лишь тот, кто выполнял её законы... По крайней мере эту сказку рассказывают жители теперешней «Свободы», которых в Нагспике считают ненормальными, лишившимися разума людьми, замешанными в чём-то незаконном, преступном и, наверное, позорном. А так ли всё на самом деле — никто доподлинно не знает. Никто не знает никого. Ни там, ни здесь — нигде на свете, каким бы ни был этот свет: громадный или крохотный, чужой или родной, воссозданный по памяти, срисованный с реального, придуманный с начала до конца. И обе части книги, написанной Кейт Милфорд, как будто подтверждают волшебную и тёмную иллюзию той «правды», которой прикрываются, как шалью, для уюта, чтоб выглядеть красиво, уверенно и мило. О том же, между прочим, не разжимая губ, беззвучно сообщают и все её герои, едва проникнув в Дом: «Не торопитесь обобщать и выставлять свои оценки, не надо нас „определять“ и расставлять по полкам. Мы вовсе не такие, как думают другие, и за кого нас принимаете, наверное, и вы. Не надо нас заранее судить. Мы вам ещё покажем: откроемся попозже. Терпение, друзья». И всё же, сидя с книгой, вы ёрзаете в кресле, как маленький ребёнок, который чувствует, что непременно должен тоже во всём принять участие, разведать, разгадать, найти и доказать, помочь и защитить, спастись или спасти. Ведь это так естественно — мечтать пробраться в книгу, которая волнует, занять там чьё-то место — возможно, даже главного героя, взвалить себе на плечи его невзгоды и надежды, чтобы узнать, чтобы проверить: «Смогу ли я? Смогу ли выполнить всё то же, что должен выполнить взрослеющий ребёнок, который ищет в доме вора и выбивается из сил, стараясь в то же время найти во всей этой запутанной истории себя?». Серьёзный критик скажет, что так читать нельзя, однако даже он, скорей всего, признает, что метод Майло... идеален. Что вытворяет этот мальчик, когда он разрабатывает роль, расписывая в красках и подробностях события из жизни придуманного ими с Мэдди персонажа, которого, надев своё «волшебное» кольцо, вот-вот сыграет? А он ведь совершает ровно то, что, по идее, должен сделать и читатель — не только этой, а любой — любой хорошей книги: припомнить всё, что важно, представить всё, что было, проникнуть в чью-то голову, а, может быть, и сердце, — ведь по-другому не получится... Ну, просто не получится понять.