18+
17.07.2017 Тексты / Авторская колонка

​Отцы и дети

Текст: Владимир Березин

Фотография из архива автора

Писатель-пешеход Владимир Березин об обыкновенных биографиях в необыкновенное время.

Времена не выбирают,
В них живут и умирают.

Александр Кушнер

Есть особый тип досужих размышлений, которые касаются возраста и разных поколений. Какому-нибудь юноше возмущённо кричат: «В твои годы Гайдар полком командовал!» или что-то вроде. Сноровистые юноши загодя готовят ответ, командовал ли будущий писатель Гайдар полком в их возрасте, а если командовал, то чем именно. Все метафоры в нашей жизни продолжают ткаться из русской литературы, которая уже сняла с себя прилагательное «советский», а также разнообразные национальные наряды.

Всё описано там, и если что-то не описано, то, значит, тебе показался скучным Гончаров или Салтыков-Щедрин, и ты не дочитал до конца какое-нибудь «Убежище Монрепо» или рассказ Лескова второго ряда.

Однажды мой добрый товарищ услышал слова некоего олигарха, который пас народы, и впечатлился мыслью этого олигарха о том, что человек, живший в СССР и переживший крах социалистической системы, лучше адаптируется к любым переменам. Ему легче заниматься предпринимательством или выбирать между авантюрными проектами. И вот, мой товарищ принялся рассуждать о младших поколениях, которым не сыпались на голову обломки СССР и оттого они, эти поколения, так пассивны и готовы гнуть голову под ярмо.

По мне, так это было чрезвычайно сомнительное утверждение. Олигархи, как только начнут пасти народы, говорят довольно много не то чтобы глупостей, а часто абстрактных суждений, да таких, что ты стоишь перед ними, гадая что это? Грядка — не грядка, гумно — не гумно, сарай — не сарай, заколдованное место, одним словом. И непонятно, отчего я прицепился к этим словам, — может, как писал Николай Васильевич Гоголь, «виною всему слово „миллионщик“, — не сам миллионщик, а именно одно слово; ибо в одном звуке этого слова, мимо всякого денежного мешка, заключается что-то такое, которое действует и на людей подлецов, и на людей ни се ни то, и на людей хороших, — словом, на всех действует. Миллионщик имеет ту выгоду, что может видеть подлость совершенно бескорыстную, чистую подлость, не основанную ни на каких расчетах: многие очень хорошо знают, что ничего не получат от него и не имеют никакого права получить, но непременно хоть забегут ему вперед, хоть засмеются, хоть снимут шляпу, хоть напросятся насильно на тот обед, куда узнают, что приглашён миллионщик» * — Гоголь Н. Мёртвые души // Собрание сочинений в 14 т. Т. 6 — М.:Издательство Академии наук СССР, 1937-1956. С. 123. .

Но всё же меня, как человека немолодого, эта мысль об обыкновенных биографиях в необыкновенное время взволновала.

Рассуждения об опыте поколений всегда довольно абстрактны (и, как всякая абстракция, красивы и неточны по сути), тут частное было распространено на широкий класс объектов. Более того, здесь можно легко поменять знаки, и выйдет также весомо и непротиворечиво: человек, живший в СССР и переживший крах системы, плохо адаптируется к переменам. С таким багажом трудно взвалить на себя риски предпринимательства или, скажем, сделать выбор в пользу другого авантюрного проекта.

То есть это такое необязательное словоговорение в духе Объяснения Жизни для того, чтобы покорить временную аудиторию. Но у меня примета — как появляются слова «стратегия жизни» и особенно слово «выбор» в смысле «жизненного выбора» — так жди бессмысленных нравоучительных высказываний.

Осмысленное высказывание — это что-то типа «30% мышей адаптируются к сильному стрессу и живут на год дольше». А вот что такое иметь стратегию? Прижать уши, бояться, надеяться на отеческую ласку государства — это тоже стратегии. У всех есть какие-то стратегии. Просто в присутствии катастрофы всё становится ярче: одни быстро вжимают уши в плечи, другие носятся взад-вперёд. Можно подумать, мало кто надеется, что проблемы решатся сами, так нет — довольно много людей делает ставку именно на это. Даже перед газовыми камерами некоторые думали, что обойдётся. И то скажу — человек, живший в СССР, и встретивший его исчезновение в пятнадцать, двадцать пять, сорок пять и шестьдесят пять лет — всё разные примеры. Один из них адаптируется, а другой нет, и парадоксы скрыты даже в возрастной шкале. Более того, бессмысленна конструкция типа «Имел внутреннюю силу — пережил, не имел — не пережил».

Есть люди без всякого движителя вовсе, пережившие удивительные приключения в причудливые годы

Между 1917 и 1920 годом на голову многих людей посыпались обломки трёхсотлетней империи. Те, кого не придавило — выжили, некоторые предприняли авантюрные проекты, некоторые сдохли (не умерли, а именно — сдохли) — в лагерях, в коммунальных квартирах, от старости, дворниками в Пензе, шофёрами в Париже... А некоторые дожили до преклонных лет — чистенькими парижскими старичками и московскими старушками в доме на Котельнической набережной. Так что передо мной была ровно та же ловушка абстракции, когда нет вопроса, нет содержательного утверждения.

Когда говорится, что у всех, переживших 1991 год есть особый опыт адаптации, то это неверно.

Нет такого опыта-движителя. Есть люди без всякого движителя вовсе, пережившие удивительные приключения в причудливые годы. С обыкновенными и необыкновенными биографиями в разные времена. Многие люди завели своё дело, потому что так делали все в их окружении. Некоторые получили бизнес по наследству — от старших поколений, потому что завод стало можно передать по наследству, как приватизированную квартиру. Кто-то стал бизнесменом по партийной или комсомольской линии. Кто-то — благодаря дружеским связям. И это бывает во все времена — это неразрывная смесь личных качеств и обстоятельств.

Итак, я имел дело с типичной речью с кафедры после представления «Сейчас условный коуч объяснит Смысл Бытия». Тьфу, прочь, брысь, анализ Горенфельда, который нынче называется «коучинг» (со всеми родовыми особенностями суждения) в смысле стилистической позиции!

Я при этом знавал массу людей, что опечалились от того, что их наука кончилась, поторговали носками, да и померли, безо всякого прорыва в будущее. Моя любимая история по этому поводу, приведённая в одних математических воспоминаниях, такая: среди столпов Московской математической школы был Дмитрий Евгеньевич Меньшов. Ещё в шестидесятые годы на каком-то юбилее его попросили рассказать о рождении Московской математической школы. И он сказал: «В 1915 году мы занимались функциональными рядами, а в 1916 году — ортогональными рядами. А потом наступил тысяча девятьсот семнадцатый год. Это был очень памятный год в нашей жизни, в тот год произошло важнейшее событие, повлиявшее на всю нашу дальнейшую жизнь: мы стали заниматься тригонометрическими рядами...»

Революционный восторг — удел молодых и безбытных, презирающих удобства

Но это хорошо, если тебе не нужно опытное поле, экспедиция или циклотрон. Хорошо, если твоя наука довольствуется листом бумаги или доской с куском мела. В других случаях — хуже.

Революционный восторг — удел молодых и безбытных, презирающих удобства, чтобы умирать на сырой земле (здесь и далее — слова Светлова) Им нечего терять, они не укоренены в жизни.

В прошлом веке у России было три потрясения, из которых не все вышли. И что? Попадая, в какую-то трагедию, или, как красиво говорят учёные люди, ситуацию распада социальных тканей, миллионы, десятки, сотни миллионов людей оставили воспоминания, документы и просто статистику.

Рассудительные люди, владеющие статистикой, говорят, что в начале нынешнего века детские психологи удивлялись тому, что подростки тянулись к семейным ценностям, а не к ценностям улицы, бунта и перемен. Эта жажда перемен была у старших братьев, у тех кто родился во время застоя, а некоторым кажется, что нынешние взрослые дети — как раз наследие социальных бурь девяностых. По закону поршня, нам прогнозируют новых радикалов, когда набоятся и нанежатся эти.

Вряд ли историку будет что-то новое в этой картине.

Человек меняется мало — он, всё так же — двуногое существо без перьев. Случается катаклизм — одни помирают, другие начинают болеть и помирают быстрее, третьи приучаются есть существ своего вида и выживают, иные выживают, спрятавшись в норку и изменив рацион.

В том самом пассаже олигарха-коуча нет проблемы, как не было содержательной темы в восторгах вокруг него — только фейерверк метафор.

Мне ведь в нем интересна не только судьба поколений, и даже не тот самый олигарх (моя бывшая жена у него работала референтом), а то, как устроены суждения о поколениях. Я бы сравнил то время со временем войны (моё поколение пишет этот оборот без уточнений). В 1941-1945 годах в армии и партизанском движении произошла бешеная ротация. (Да, я понимаю, что это было не добровольное движение, в отличие от бизнеса девяностых). Была даже теория (едва ли, впрочем, верная), что побеждать научились, только когда в среднее звено управления пришли новые люди. Отбор (и естественный, и искусственный) был стремительным.

Но был ещё один биографический момент — я обнаружил, занимаясь по работе биографиями воевавших людей, что очень часто бывший командир полка становился снова завучем школы, герой-майор — завклубом, знаменитый диверсант — заведующим военной кафедрой в институте. Военный лифт имел обратимое движение — не все, конечно, уезжали обратно на довоенный этаж, но многие опускались именно туда.

Таких историй про бизнес я слышал множество — литература и кино обычно предлагают нам линейное развитие персонажей, сбитые лётчики редко становятся героями телесериалов — разве в том случае, что в первой серии они сбитые, а во второй сидят в колонии строго режима вместе с каким-то батюшкой Фарио, а потом, превратившись в Монтекристу, вершат правосудие. Оттого кажется, что если уж человек имел лихие деньги в лихое время, то ныне, если он не рулит миллионами, то подстригает розы на острове Тенерифе.

Но нет, множество людей, подержавшись за большие деньги и большую власть, стали после таксистами, мелкими клерками, живут арендой купленной тогда квартиры. Время стирает их тихой лапой, они ещё иногда взбрыкивают, попадая в криминальные хроники, будто списанные с рассказа Алексея Толстого «Гадюка». Да что там — парижские водители, штабс-капитаны и полковники, были сравнительно мирными, не то, что таксист с военной травмой, показанный Мартином Скорсезе.

И тут никуда не деться от русской литературы — среди тех парижских шоферов был, по крайней мере, один, большой писатель.

Опыт жизни в двух мирах, о котором говорил олигарх, вовсе не универсален.

Вот выезжает на пригорок мальчик Аркадий Голиков. На груди у него полевой бинокль, сбоку — шашка, справа — кобура с наганом.

А в степи перед ним едет белый бронепоезд, в котором сидит мальчик Гайто Газданов.

Они не видят друг друга, потому что время смутное, и что они про него потом напишут, так потом и будет.

Другие материалы автора

Владимир Березин

​Монтажный цех Ильи Кукулина

Владимир Березин

​Правильно положенная карта

Владимир Березин

​Хотение

Владимир Березин

​Смерть патриарха