18+
09.09.2021 Тексты / Рецензии

​Жертвуя пешкой, конем и слоном

Текст: Вера Бройде

Обложка: предоставлена ид КомпасГид

О тайно слепнущей Мари и явно крепнущем Викторе в книге Паскаля Рютера «Сердце на Брайле» пишет обозреватель Rara Avis Вера Бройде.

Рютер П. Сердце на Брайле / Пер. с фр. М. Пшеничниковой. — М.: КомпасГид, 2021. — 304 с.

Носки должны быть белыми. И чистыми. И крепкими. Точь-в-точь как те высокие, отборные арийцы. Они должны бросаться, как коршуны, в глаза. И храбро, благородно, спокойно покорять: внушать благоговение и трепет с восхищением. С «достойными носками» дела пойдут на лад — уж это непременно. Ну, то есть... как сказать? Рассчитывать на чудо, надев их перед школой, наверное, не стоит: они же не помогут в решении задач с тремя большими скобками и парой неизвестных, в ответе на вопрос о климате Бретани, политике Германии, создании «Джоконды», улыбке мушкетера и тени на стене в пещере у Платона. И все же... Это что-то. Носки нужны как флаг, которым машет дяденька на старте «Тур де Франс». Носки — предтеча гонки, которая продлится с начала сентября до са́мого июля. А может быть, и дольше... Кто знает? Может быть, отец Викто́ра прав: вся жизнь как та петля на самой длинной гонке, а этот тухлый год — один из тех этапов, которые проложены в горах? Короче говоря, носки должны помочь добраться до вершины, не съехать, как в тот раз, закончить чертов класс, порадовать отца и самого себя... Ну, да — наверно, глупо, наивно, несерьезно вот так вот рассуждать, и все же... лучше верить — а хоть бы и в носки, чем вяло шлепать в гору, не глядя на деревья, на небо и цветы, смотреть себе под ноги в свалявшихся гармошкой коричневых носках, и просто «расплываться», теряя свои силы, желания, мечты, теряясь совершенно и в мире, и в пути. По крайней мере, тут: в начале велогонки, в начале сентября, в начале целой жизни и этой вот истории, рассказанной Викто́ром, — у каждого носка особенная роль, значение которой нельзя преуменьшать.
Хотя носки Мари белее облаков, натянуты, как следует, и явно без прорех, она-то в них, конечно, не видела тот знак, который как-то раз, отчаявшись измерить всего лишь два бедра у равных треугольников, увидел наш герой — талантливый бездельник, «поэт» и «классный клоун» по имени Викто́р. Но он-то был уверен — почти уверен в том, что ей, с ее носками и умными глазами, «особыми мозгами» и рыжей головой, все явно нипочем. Не трудно догадаться, что тот, кто сам себя давно зовет болваном, тут был слегка не прав. А впрочем, все вокруг, включая самых близких — и самых-самых умных, и сведущих во всем — не видели того, что прятала внутри — за рыжими кудряшками, за темно-серой радужкой своих огромных глаз — похожая на куколку, на фею и на гения, отчаянно хорошая, опрятная и сложная, такая идеальная и «четкая» Мари...

Наверно, все их беды приходят от того, что просто люди слепы: не видят ничего. С глазами, как у рыб, все мчатся по шоссе, стараясь в этой гонке не вылететь с дороги, и держат ту дистанцию, которая позволит остаться им в седле. Когда-нибудь потом, устав или приехав, они ведь и не вспомнят, что листья были желты, а тучи, как мешки, набитые соломой, висели в вышине. Мари теряла зрение, теряла связь с реальностью, в которой жили те, что вместе с ней решали, какой из треугольников чуть более прямой, склонялись над тарелкой, где плавала лапша, смеялись над учителем, забывшим про «усы» от выпитого утром стакана молока. По версии Викто́ра, так вышло неспроста: Мари-Жозе ослепла, поскольку, как ни грустно, она была сильна, а «если ты силен — интрига пропадает». И тут в игру вступает... Ну, да — конечно, Он. Чтоб сделать гонку зрелищной, Господь придумал трюк, который по-французски зовется точно так же, как слово «гандикап», но кроме «преимущества» — для тех, кто позади, несет с собою боль — для тех, кто впереди. Кошмарное препятствие специально для Мари — не так ли это выглядит для всех со стороны? А впрочем, разве важно, как выглядит преграда? Тем более что зрение слабеет с каждым днем... Вы знаете, что может быть важнее — важнее гандикапа, преграды, слепоты? Лишь то, что чьи-то шансы повысятся в пути.

Вопрос о том, «за что?», здесь даже не стоит. Вопрос о том, «когда?», подняв однажды руку, как будто зависает — на день или главу, а после эту руку послушно опускает. Вопрос о том, «и как?», Викто́р с Мари решают, ну, словно он такой же, как эти уравнения: со скобками, дробями, квадратами и степенями. А что, в конце концов, еще им остается? Отсчитывать шаги, делить пространство школы на равные квадраты и двигаться вперед, к финалу «велогонки»: экзаменам в колле́же — для «умника» Викто́ра, и страшному концерту — для умницы Мари, родители которой пока еще не знают, что «это» с ней случилось, а если вдруг узнают — прощай консерватория, прощай мечта Мари. Карабкаться, ползти, брести или скакать, скользить по краю пропасти, лететь или бежать — быть может, вы не знали, но ровно те же подвиги стоят перед фигурами на шахматной доске. Вопрос, однако, в том, кто в этой паре пешка? Вы скажете: Викто́р. И он так тоже скажет. Мари-Жозе кивнет, но как-то... как-то странно. Конечно, это ей нужна теперь защита — впервые в ее жизни, ей просто нужен кто-то, умеющий понять, способный поддержать, не бросить, подсказать. Всего лишь кто-то чуткий, а также кто-то смелый, и кто-то очень щедрый, и преданный, и ловкий, и хитрый, и надежный. И только олух скажет, что в пешке эти качества как раз и раскрываются. Викто́р и был тем олухом. По крайней мере, прежде — до встречи со слепой, влюбленной в него девочкой, с которой он зигзагами теперь идет по полю, прикидываясь пешкой, конем или слоном... Хотя на самом деле он был, скорее, принцем в урановых доспехах и новых, белых-белых, до середины голени натянутых носках, которые бросались, как коршуны, в глаза... А может, дело в том, что, сблизившись с Мари, он стал таким же четким, как те ее черты, которые когда-то, еще в начале гонки, как будто бы случайно попали в объектив... Да нет, к чему лукавить? Кому — помимо всех, «заявленных» Рютером к участию в «петле», — мы, словно эта парочка, пытаемся солгать? Важнейший из вопросов стоит, как астронавт, покачиваясь в такт подувшему из кратера сухому ветерку, — вопрос о том, что чувствуешь, когда впервые в жизни становишься другим. Вы спросите: «Каким?», — надеясь, очевидно, услышать: «Поумневшим», а может, «Повзрослевшим», а может быть, «Прозревшим». Но это, право, слишком! Рютер не учит жить. И даже не пытается к чему-нибудь склонить. И если б у него имелся рычажок, подняв который, он бы мог сгустить немного краски, «включить» церковный звон, возвыситься над нами, героями и «трассой», то вряд ли бы он стал тянуть его, как тот — писатель или бог, из греческой трагедии, из фильма про любовь.

История Рютера смешно идет вперед: как будто бы не видит, куда она идет. Наверное, вы скажете — сурово и визгливо, что это, между прочим, ужасно некрасиво: смеяться вот сейчас, в такой тревожный миг, как будто слепота — лишь повод пошутить. Конечно, нет, не повод. Конечно, неприлично... Но выглядеть солидно, торжественно и чинно, когда, крутя педали, краснея, точно рак, гримасничая так, как хочется любому, взбираешься на гору, — не то чтобы похвально, а в целом — нереально. И главное, не весело, не искренне, неправильно. По крайней мере, здесь: в истории о жизни, о смехе, о пути, поломках и блуждании, авариях и помощи, в истории о памяти, хранящей, как в каморке, и старые сокровища, и детские надежды, и планы, и мечты. Веселый велогонщик питается доро́гой, которая со временем становится тяжелой — точь-в-точь как этот камень на сердце у Викто́ра. Дорога, как и он, петляет, расширяется. История Рютера все время превращается. А маленький Викто́р уже не притворяется: ни пешкой, ни слоном, ни розовым конем, ни умником, который перед сном читает исключительно Платона, ни рок-звездой, как Игги Поп, ни Майком Тайсоном, кусающим противника за ухо. Но вы не думайте: он тут. Викто́р по-прежнему герой. Герой на шахматной доске, герой на велике, в пути. Герой, который с помощью Мари сумел в себе найти того... ну, знаете — «другого»: влюбленного Викто́ра. Викто́ра не могучего и вовсе не всесильного, чуть более серьезного, чуть менее счастливого. Викто́ра, осознавшего, как хрупок его мир и сколько в нем прекрасного, достойного того, чтоб ехать, чтоб сражаться.

Другие материалы автора

Вера Бройде

​Любимое платье ферзя

Вера Бройде

​Вторая жизнь законченного пса

Вера Бройде

​Лисий крик в долине крабов

Вера Бройде

Зелёная папайя, коричневый банан