18+
02.10.2017 Тексты / Авторская колонка

​Выкликание буревестника

Текст: Владимир Березин

Фотография: из архива автора

Писатель-пешеход Владимир Березин о разных призывах и том, как прожорливо время.

Пожирает всё кругом:
Зверя, птицу, лес и дом.
Сталь сгрызёт, железо сгложет,
Крепкий камень уничтожит,
Власть его всего сильней,
Даже власти королей.

Дж. Р. Толкин. «Хоббит или Туда и обратно».

Много лет назад, будучи подростком, я читал в журнале «Знание — сила» статью о теории вероятностей и комбинаторике. Это была очень хорошая статья, но автор её был популяризатор науки, а не предсказатель. Оттого в тексте вышел прекрасный образ: там говорилось, что так как Вселенная бесконечна, где-то там, вдалеке, найдётся всё — в том числе (тут следовало перечисление) и, тут автор делал паузу — даже «Праздничные призывы к столетию Великой Октябрьской социалистической революции».

Смысл этой фразы был понятен, отдавая поклон пострадавшим за теорию множественности миров, говорилось, что там есть и то, что предстоит нам в будущем.

Когда я подрос, то обстановка вокруг стала совсем другой, а уж теперь мало кто помнит, что за странный обряд связан с этими призывами. Дело в том, что накануне праздника 7 ноября во всех главных газетах, на первой полосе печатали «Призывы ЦК КПСС по случаю <...> годовщины Октябрьской революции». До 1943 года они назывались «Лозунги ЦК ВКП(б)». Два раза в год (потому что призывы печатались ещё и накануне Первомая), всякий мог прочитать список этих речёвок из нескольких десятков позиций вроде: «Работники химической промышленности! Улучшайте технологию производства, расширяйте ассортимент и повышайте качество химических продуктов! Больше минеральных удобрений и других химических продуктов для народного хозяйства!» или «Советские профсоюзы! Шире развертывайте социалистическое соревнование за выполнение и перевыполнение пятого пятилетнего плана! Распространяйте опыт новаторов производства! Проявляйте неустанную заботу о дальнейшем повышении материального и культурного уровня жизни рабочих и служащих! Да здравствуют советские профсоюзы — школа коммунизма!»

В моём детстве это уже были звонкие, но бессмысленные слова. Время вымыло из лозунгов ярость и отчаянную решимость прошлого. Это уже были просто заготовки для транспарантов.

И вот что наличествовало на другом краю Вселенной — этот список кричалок из не наступившего времени.

Интересно, что тогда, в семидесятые, я был уверен в блоковской неумолимости будущих событий — всё обязательно так и произойдёт. И повторится — аптека, улица Горького, парад, демонстрация.

Блок, кстати, написал своё стихотворение про ледяную рябь канала и «всё будет так» 10 октября 1912 года. «Живи ещё хоть четверть века» — через четверть века был 1937 год, и всё было не совсем так.

Сейчас, в год столетия, этот юбилей, который я, читая старую статью, считал бесконечно отдалённым, оказался на расстоянии вытянутой руки.

...по поводу юбилея говорится очень много, и я вижу, как вокруг самого события возникает целое облако мифов

Лозунги вместе с призывами исчезли куда-то — может быть, их публикует какая-то партийная пресса, но я этого не наблюдаю.

Но по поводу юбилея говорится очень много, и я вижу, как вокруг самого события возникает целое облако мифов. Не то, чтобы я сам знал правду, но когда посмотришь фильм «Ворота Расёмон» или прочитаешь рассказ «В чаще», то уже не удивляешься этой многоголосице.

В романе Андрея Белого «Петербург» есть печальный герой — муж одной петербургской дамы. Он офицер, подпоручик и дома как бы в гостях. Он где-то заведует провиантом, рано уходит, поздно приходит и не вполне принят в обществе своей жены, только скромно кивает на слова «„революция — эволюция“: молодые светские люди про себя его называли армейчиком, а учащаяся молодежь — офицером-бурбоном (в девятьсот пятом году Сергей Сергеич имел несчастие защищать от рабочих своей полуротою Николаевский Мост)». В этой фразе «имел несчастье защищать» описание множества предреволюционных мыслей, которые, оторвавшись от людей, образуют странное облако.

Вот идёт скучная жизнь, полная несправедливостей (и она действительно наполнена несправедливостями), и очень хочется, чтобы провалилась она куда-то, и всё началось заново.

Я как-то писал роман на заказ, а поскольку контроль за мной был слаб, я сделал его центонным, вдобавок насовав туда тревожащих меня мыслей. Люди там жили и выживали после непонятного катаклизма (это известный сорт романов, которые называются неприлично-коряво «про постапокалипсис», что не термин, а тест на трезвость. И вот в этом романе один из героев говорил: «Сразу после Катаклизма множество людей — из тех, кто спасся — было в эйфории. Для них это было освобождение. Ведь раньше они мучились, переживали, суетились. В их жизни было начальство, семьи (где часто счастья никакого не было), и, главное, соображение о том, что они — неудачники. Они недостаточно зарабатывают, у них не сделан ремонт, недостроена дача... И тут — бац! Всё исчезло. Конечно, жизнь теперь была не сахар, и болеть стали больше, но те, кто по-настоящему болел, быстро вымерли.

А вот те, кто пришёл в такое упрощённое состояние, чувствовали себя очень комфортно. Это был второй шанс для неудачников — и, главное, никакого офисного рабства. Ведь у нас масса людей занималась не своим делом — просиживала штаны в конторах, с нетерпением ждала пятницы, чтобы радостно напиться, пить всю субботу и воскресенье, сносить упрёки нелюбимых жён или мужей, с ужасом думать, что дети непослушны, попали в дурную компанию, понимать, что годы уходят, а ничего не сделано. Узнавать с завистью, что сверстники разбогатели, уехали за границу и вообще — успешнее тебя. Нервные мучения всегда тяжелее физических — к физическим ты привыкаешь или умираешь, в зависимости от их тяжести. А тут, после Катаклизма, в одночасье, разом успех стал осязаем. Успех — это то, что ты жив, что ты получил пайку.

Революция — дело людей молодых, не обременённых прочными обязательствами перед семьёй и службой

Это новое Средневековье, о котором так долго говорили. Ну, ты не знаешь, но поверь, что говорили. И это гораздо более простая цивилизация, чем была. В ней есть все те же связи начальник-подчинённый, но теперь это хозяин-работник. Марксизм — ты не представляешь, вообще, что такое марксизм, но поверь, моё поколение всё было на нём воспитано, так вот марксизм снова стал настоящим, мир — понятным. Вот они, вот мы. Вот еда, а вот одежда» * — Березин В. Путевые знаки. — М.: АСИ, Астрель, 2010. С. 25. .

Революция — дело людей молодых, не обременённых прочными обязательствами перед семьёй и службой. Крестьянин мало желает перемен, ему хватает перемен погоды. Хороший мастеровой опасается беспорядка, а вот именно простой горожанин становится главной подготовительной силой революции. Это уж потом в неё включатся крестьяне и мастеровые.

В 1905 году редкий интеллигент не жертвовал на что-то революционное. На слуху у нас известные имена, вроде студента Шмита, который получив в наследство фабрику на Пресне, отдал огромные деньги на то, чтобы вооружить рабочую дружину. Сестра его дала денег на бомбы. На это дело шли деньги Рябушинского и Морозова, который, между прочим говорил: «Я не дон Кихот, конечно, и не способен заниматься пропагандой социализма у себя на фабрике. Но я понимаю, что только социалистически организованный рабочий может противостоять анархизму» или «У нас везде все неладно, — на фабриках, на мельницах, а особенно в мозгах. Консерватизм, некультурность, непорядки. Требования рабочих законны. Революция неизбежна... Ленинское течение волевое и вполне отвечает объективному положению дел десятков богатейших людей» * — Ерман Л.. Борьба большевиков за вовлечение народных учителей в револю- ционное движение в 1905 г. // Советская педагогика. — 1965. № 4. С. 184-190. . Савинков потом вспоминал, что на оружие жертвовали американские банкиры. Горький ездил по Америке, занимаясь, помимо прочего, сбором средств. Собирали деньги гимназисты и студенты, даже врачи и профессора.

Интересен именно этот феномен — деньги собирали даже не те, кто потом будет воевать в гражданской войне, но и те, кого просто выведут к оврагу в качестве заложников. Тех, кого сожрёт революция в самом начале или оставит на потом. В этом было какое-то упоение, из рода того, что описано Пушкиным — «и бездны мрачной на краю».

Человеку свойственно испытывать восторг от предгрозовой погоды.

В старых статьях и книгах сохранился настоящий опыт выкликания революции. Он присутствует всегда — не всегда, правда, получая такой размах.

...желание бури присуще хорошим людям, — что сто лет назад, что ныне

Я знал одного хорошего человека. Знал я его мало, но успел полюбить, потому что он и вправду был хорош. На дворе стоял 2008 год, и вот он написал в своём блоге: «Боженька, Боженька! Сделай, пожалуйста, так, чтобы <...> Охуенный Экономический Кризис, чтобы все эти сыторожие менеджеры и аналитики снова пошли на бульвары пить дешёвое пиво, чтобы всякие борзые понаехалитуты свалили в свои Кислодрищенски и Учкекены, потому что им нечем платить за жильё. Чтобы Успешные Предприниматели опять стали челноками, а Колумнистки гламурных изданий — уличными минетчицами. Боженька, сделай, пожалуйста, так, чтобы этот <...> свинячий мир возомнивших о себе насекомых рухнул. Боженька, ради такого я даже готов поголодать с полгодика. Ну пожалуйста». Запись эта собрала в те дни почти две тысячи комментариев и множество ссылок с типовой эмоцией «да за это палец с левой руки не жалко».

Рассказана эта история к тому, что желание бури присуще хорошим людям, — что сто лет назад, что ныне. Не потому что они разрушители, а потому что они хотят лучшего мира. Более того, эта эмоция удивительно похожа на брожение умов столетней давности — тогда Господь смилостивился и удовлетворил коллективные просьбы. Случился и кризис, и многое другое, что перевернуло мир.

В этом месте хорошо процитировать уже забытую повесть Фазиля Искандера «Кролики и удавы», среди прочих аллегорических персонажей, есть некий Поэт, прообраз которого читателем вполне угадывался: «В характере Поэта причудливо сочетались искреннее сочувствие всякому горю и романтический восторг перед всякого рода житейскими и природными бурями.

Кстати, Король пришел к власти благодаря одной из бурь, которые неустанно воспевал Поэт.

— Это не совсем та буря, которую я звал, — говаривал Поэт, в первое время недовольный правлением Короля...

Одним словом Поэт ужасно любил воспевать буревестников и ужасно не любил созерцать горевестников. Увидит буревестника — воспоёт. Увидит горевестника — восплачет. И то и другое он делал с полной искренностью и никак при этом не мог понять, что воспевание буревестников непременно приводит к появлению горевестников. Бывало, не успеет отрыдать на плече горевестника, а уже высмотрит из-за его поникшего плеча взмывающего в небо буревестника и приветствует боевую птицу радостным кличем.

Он был уверен, что его поэтический голос непременно взбодрит буревестника и напомнит окружающим кроликам, что кроме любви к свежим овощам, есть у них высшее предназначение — любовь к буре. Кролики иногда прислушивались к его голосу, сравнивая любовь к овощам с любовью к высшему предназначению, и каждый раз удивлялись, что любовь к овощам они ясно ощущают в своей душе, а любовь к высшему предназначению они чувствуют очень смутно, точнее, даже совсем не чувствуют.

В старости Поэт все так же восторгался при виде буревестника, но, ослабнув зрением, стал за него иногда принимать обыкновенную ворону. И Король, чтобы Поэт не конфузился перед рядовыми кроликами, велел приставить к нему глазастого крольчонка-поводыря, чтобы тот его вовремя останавливал.

Кстати, крольчонок этот оберегал Поэта и от всяких колдобин и ям, когда они гуляли в пампасах, потому что Поэт все время смотрел на небо в поисках буревестника и не замечал вокруг себя ничего.

— Разразись над миром... — бывало, начинал Поэт, но тут его перебивал глазастый крольчонок:

— Дяденька Поэт, это не буревестник, это ворона!

— Ах, ворона, — отвечал Поэт, несколько разочарованный. — Ну, ничего, призыв к буре никогда не помешает!» * — Искандер Ф. Кролики и удавы // Собрание сочинений в 6 т. Т. 5 — М:. Фолио, 1997. С. 352.

Но мы опять отвлеклись, а надо о жизни Поэта и Короля рассказывать по порядку. К тому же вся эта история, в сущности, гораздо грустнее, и надо соответственно снизить тон.

С одной стороны, «Он над тучами смеется, он от радости рыдает!», а с другой стороны, никто не думал, как это всё обернётся.

«Песня о Буревестнике», обязательный элемент советской школьной программы (она сейчас напрасно из неё исключена), как известно, была написана после разгона студенческой демонстрации у Казанского собора в Петербурге 4 марта 1901 года. Это часть не менее аллегорического, чем повесть Фазиля Искандера, рассказа «Весенние мелодии», в котором все птицы символизируют различные социальные позиции — вплоть до знаменитых гагар. Собственно, сама «Песнь...» принадлежит молодому представителю семейства вьюрковых, отряда воробьинообразных — Чижу.

В результате 17 апреля Горького арестовали, а затем выслали из Нижнего Новгорода. Проводы писателя вылились в массовую демонстрацию. В мае журнал «Жизнь» был закрыт.

В книге Олега Волкова «Погружение во тьму», где он рассказывает о своей лагерной жизни, есть рассказ инженера Ивана Сергеевича Крашенинникова, который сообщал, что «сел за великого пролетарского писателя». То есть, объяснял сам Крашениников: «Как сформулировано в обвинении, за его дискредитацию. Это я так неудачно свои именины отпраздновал. Были гости, все свои, между прочим: друзья по работе, старые приятели. Зашел заговор о Горьком... Нечистый и дернул меня сказать — не нравится мне, мол, его язык: вычурный, много иностранных слов... Да еще приплёл Чехова, назвавшего „Песню о Буревестнике“ набором трескучих фраз. А в газетах только что протрубили, на все лады размазали слова Корифея, — голос инженера сошёл на еле внятный шепот, глаза шарят вокруг, — „Девушка и смерть“-де — переплюнула „Фауста“ Гете!.. Кто-то за моим столом смекнул — шмыг куда надо и настучал. Меня через день загребли».

Буревестник подманен, он клюёт свою кровавую пищу за окном. Жизнь кончается в золотой темнице

Эта ссылка на Чехова восходит к рассказу Сереброва-Тихонова * — Тихонов (Серебров) Александр Николаевич (1880-1956) — писатель. Окончил Петербургский горный институт, выступал в печати как критик. Был одним из организаторов кружка пролетарских писателей. Заведовал издательством «Всемирная литература», а в тридцатые годы — издательством Academia. , который, ещё будучи студентом, записал в имении Морозова слова Чехова в ответ на его, Сереброва похвалы «Буревестнику»: «Извините... Я не понимаю... — оборвал меня Чехов с неприятной вежливостью человека, которому наступили на ногу. — Вот вам всем нравится его „Буревестник“ и „Песнь о соколе“... Знаю, вы мне скажете — политика! Но какая же это политика? „Вперед без страха и сомненья!“ — это еще не политика. Куда вперед — неизвестно?! Если ты зовешь вперед, надо указать цель, дорогу, средства. Одним „безумством храбрых“ в политике ничего еще не делалось.

От изумления я обжегся глотком чая» * — Серебров А. (Тихонов). О Чехове // А.П. Чехов в воспоминаниях современников: сборник. — М.: Гос. изд-во художественной литературы, 1947 С. 297.
.

В конце двадцатых и начале тридцатых Горький напишет свои знаменитые статьи, которые сейчас напоминают сгусток угрюмого казённого ужаса. Он похож на Фауста, у которого за спиной стоит Мефистофель.

Буревестник подманен, он клюёт свою кровавую пищу за окном. Жизнь кончается в золотой темнице.

Горький будет писать это странным, барабанным языком — будто сочиняет не главный писатель страны, а превращённый человек. Одна из его знаменитых фраз сначала выглядела по-другому — её переделали для заголовка в «Правде». В «Известиях ЦИК СССР и ВЦИК», что вышли в тот же день заголовок выглядел как «Если враг не сдаётся, — его истребляют». Так было в тексте: «Внутри страны против нас хитрейшие враги организуют пищевой голод, кулаки терроризируют крестьян-коллективистов убийствами, поджогами, различными подлостями, — против нас всё, что отжило свои сроки, отведённые ему историей, и это даёт нам право считать себя всё ещё в состоянии гражданской войны. Отсюда следует естественный вывод: если враг не сдаётся, — его истребляют» * — Горький М. Если враг не сдаётся — его уничтожают (1930) // Собрание сочинений в 30- т. Т. 25. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1953. С. 228.
.

Это сцены какого-то странного и страшного спектакля, будто в свете прожекторов идёт какая-то игра с тенью. Горький тогда написал много чего другого — и программные статьи о литературе и образовании, и заметки в защиту писателей от РАППа, и очерки о новых людях, но в памяти остались именно эти статьи «„Механическим гражданам“ СССР» и «Ещё о механических гражданах» (1928) и прочие. При этом писатель был удивительно точен. Между делом он описывает то самое брожение мыслей накануне революции: «Картины голода солдат, развала армии, бездарности командования — всё это возбуждало у гуманистов сладкую надежду: скоро — конец, Романовы уступят, у нас будет настоящая конституция, мы будем губернаторами» * — Горький М. О разных разностях (1928) // Собрание сочинений в 30- т. Т. 24. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1953. С. 502. . Что при этом думал писатель — мы не узнаем никогда, было ли это игрой или убеждениями — непонятно. Статьи остались как памятник — мрачный, будто поднятый со дна корабль.

Но не он один звал буревестника — все его звали, все хорошие люди. И я был бы среди них.

Другие материалы автора

Владимир Березин

Verbatim

Владимир Березин

Сеньор из общества

Владимир Березин

​Новая елка

Владимир Березин

​Пустяки или Дело житейское