18+
07.06.2019 Тексты / Авторская колонка

​Вальпургиева ночь

Текст: Фазир Муалим

Фотография: Олег Грицаенко

Поэт и театральный критик Фазир Муалим о юбилейной премьере Венедикта Ерофеева в театре «МОСТ».

«Безумная больница в трёх отделениях» — с таким подзаголовком представлен в программке Московского открытого студенческого театра «МОСТ» спектакль режиссера Евгения Славутина «Вальпургиева ночь» по одноименной пьесе Венедикта Ерофеева. Постановка одновременно явилась и премьерой сезона, и юбилейным показом. Под «юбилейным показом» я имею в виду не только то обстоятельство, что спектакль приурочен к 80-летию знаменитого писателя, теперь уже однозначно можно сказать, обессмертившего свое имя прежде всего поэмой в прозе «Москва-Петушки», но и тридцатилетие со дня первого сценического воплощения трагедии «Вальпургиева ночь». Дело в том, что ещё при жизни Ерофеева, в 1989-м году, пьеса, тогда еще нигде даже не опубликованнач, впервые ожила на подмостках легендарного Студенческого театра МГУ под руководством Евгения Славутина. Тогда спектакль шел четыре с половиной часа. Кто жил в ту «эпоху перемен», помнит, что это было очень любопытное время, когда от любого, иногда рядового, события ожидали грандиозных социальных переломов. Я уверен, что зритель не просто досиживал все 4,5 часа, но и смотрел пьесу на одном дыхании, угадывая смыслы и дополняя ими сцены и диалоги. Когда я готовился к этому разговору, мне попадались отзывы и статьи, в которых свидетели тех дней вспоминали о том, что на первом спектакле вместо номерков в гардеробе зрителям выдавали белые халаты в фойе; отовсюду, откуда возможно, свисали шприцы; а на сцене дико матерились и «психов» били настолько реалистично и по-настоящему, что в голове стучала только одна мысль: «О, какой ужас!». Но именно на такую реакцию и был сделан расчет, как я понимаю. Вызвать отвращение от подобной карательной системы.

Новая версия спектакля, мало того, что почти вдвое сократилась, она еще стала гораздо мягче и камернее. Режиссер исключил многие подробности советской действительности, подсократил мат. Тем не менее тот факт, что пьеса снова востребована, говорит о том, что темы и мотивы ее актуальны и по сей день. Разве что изменились какие-то формальности — географические названия или рамки общественных отношений: вместо милиции — полиция, вместо комсорга — что-то другое, вместо Афганистана — Сирия, к примеру. Хотя последнее, возможно, я за уши притянул. Но в том-то и дело, что пространство ерофеевских и им подобных текстов располагает к «подкладыванию» смыслов. Оно — как траурный костюм: настало время — надевай. В общем, суть проблемы и боль — принципиально не изменились.

Медицинский персонал <...> ведет себя куда более неадекватно, чем те, кого они лечат.

Когда заходишь в зрительный зал, в первую очередь бросаются в глаза белые стены. Они сразу вызывают ассоциации с больницей, ещё более усиливающиеся, когда обратишь внимание на занавес, закрывающий сцену, скорее напоминающий длинную белую больничную простыню. (Сценография Людмилы Казаковой). Перед простыней-занавесом — стол и стулья. Открывается дверь сбоку и доктора выводят больного Гуревича, как будто вводят на допрос. Сами — втроем — садятся за стол, а «больного» сажают напротив, приставив к нему санитара. Начинается «допрос».

Доктор. Ваша фамилия, больной?
Гуревич. Гуревич.
Доктор. Значит Гуревич. А чем вы можете подтвердить, что вы Гуревич, а не... Документы какие-нибудь есть при себе?
Гуревич. Никаких документов, я их не люблю. Рене Декарт говорил, что...
Доктор. Имя-отчество?
Гуревич. Кого? Декарта?
Доктор. Нет-нет, больной, ваше имя-отчество!...
Гуревич. Лев Исаакович.
Доктор. Родители живы?...
Гуревич. Живы.
Доктор. Интересно, как их зовут.
Гуревич. Исаак Гуревич. Маму — Розалия Павловна...
Доктор. Она тоже Гуревич?
Гуревич. Да. Но она русская.
Доктор. И кого вы больше любите, маму или папу? Это для медицины совсем немаловажно.

Уже с первой сцены, с первой фразы мы понимаем всю абсурдность ситуации. Мы видим перевернутый мир, где (первое, что приходит на ум) некие люди, объявив себя нормальными и образцово здоровыми, «лечат» других, признав в них или даже просто заподозрив, ненормальность и болезнь. Медицинский персонал, показанный в исполнении актёров театра «МОСТ» гротескно и карикатурно (доктор — Анатолий Сафронихин, санитарка Тамарочка — Елена Плужникова, медбрат Боренька — Борис Томберг), ведет себя куда более неадекватно, чем те, кого они лечат. Исключение — дежурная сестра Натали (актриса Анастасия Сысоева). Вот о ком можно было бы сказать «луч света в темном царстве», если бы за полтораста лет до того не было сказано это о другом персонаже. Диалоги Натали с Гуревичем волшебным образом выстраиваются в поэтические строки, в «шекспировские ямбы». Хотя чего удивляться: в психушке возможно всё.

Главный герой пьесы Гуревич (актёр Георгий Антонов) — вполне себе обычный, рядовой, в здравом уме, но не в меру задумавшийся (оттого и спился, вероятно) советский человек.

Действие происходит в начале 80-х годов днем и вечером 30-го апреля и в ночь на 1 мая. Весь советский народ за окнами больницы готовится к международному дню солидарности трудящихся, а в самой больнице события выстраиваются таким образом, что балом правит вальпургиева ночь. Собственно, действием можно назвать только трагический финал пьесы, когда все герои погибают. А все, что происходит до того — это абсурд, то есть антидействие. Гуревич, которого положили в третью палату, знакомится с ее обитателями. Из-за белой простыни-занавеса выскакивает молодой человек в ярко-красной рубашке. Это Алёха (Евгений Панфёров), оруженосец старосты; он сдвигает занавес, открывая перед нами палату с двухъярусными кроватями. Староста палаты Прохоров (Андрей Рогозин) то и дело устраивает суд над кем-то из «подчиненных» и строит грандиозные планы по созданию «мира высшей справедливости». Постепенно мы узнаем историю каждого больного. Тут и деревенский старичок Вова (Юрий Огульник), у которого как раз сейчас в саду «расцветают медуницы». И сирота Сережа (Илья Покровский), чью маму то ли убил, то ли не убил Пашка-комсорг (Дмитрий Панов). И пожирающий всё, что попадется под руку, включая шахматные фигуры (но пожалевший белого ферзя, потому что «он такой одинокий») Витя-гроссмейстер (Роман Зуев).

Автор постановки Евгений Славутин рассказывает, что он стремился к сведению воедино двух принципиально несовместимых жанров — трагедии и фарса — обозначив такое соединение как жанр паратрагедии. «В любом случае спектакль должен вызывать и смех, и, одновременно, состояние отчаяния, и оставлять надежду».

Всё, конечно, зависит от восприятия конкретного зрителя. Но что касается меня, о надежде я бы стал говорить только в том смысле что герои «отмучились» и теперь «у них райская жизнь». По просмотру спектакля остается чувство безысходности, но каким-то странным образом окутанное в легкость и воздушность, которую, и вправду, несложно принять за обещание надежды. За ожидание.

Другие материалы автора

Фазир Муалим

​Дым славы

Фазир Муалим

​Возвращение Федры

Фазир Муалим

​«Вишнёвый сад» в Пятигорске

Фазир Муалим

​Театр эпохи авангарда