Такое чувство, что за дверью этой детской, за этой занавеской в невинных маргаритках, за старым шкафом и за жёлтым креслом — за всем, что выглядит до чёртиков обычным и вряд ли может поразить, — на самом деле прячется подвох. Да-да, вот именно подвох! Не потерявшийся носок или забытая ракетка для пинг-понга, не серая жвачка, намеренно приклеенная там, где кто-нибудь — какая гадость! — её случайненько найдёт, не мелочь или жалкая оплошность, а что-то... куда более серьёзное. Ну, вроде временно́го парадокса, из-за которого нарушится тот самый, известный всем и каждому, пространственный континуум, и неизбежная реакция, которая окажется цепной, запустит механизм по скручиванью в страшную петлю двух измерений формы бытия, что приведёт к вселенской катастрофе... Хотя, конечно, этот случай — как вы, должно быть, помните из фильма — всего лишь худший вариант возможного развития событий. Но есть ведь и другие, среди которых, как хот-дог для босерона, как плюшевый намордник для кота, как дерево, упавшее на землю и всё равно растущее — теперь не ввысь, а влево, — настойчиво приковывает взоры как будто не серьёзный, как будто даже детский вариант, предложенный Таллеком в истории про мальчика и пса.

А ведь вначале тут всё кажется «нормальным» — ну, вроде как в той комнате, где тоже не было предметов, способных раскачать спиральную галактику, или хотя бы вызвать у смотрящего какие-то сомнения, вопросы, опасения. Всего лишь маленький щенок с большими шоколадными глазами. Всего лишь мальчик с красным поводком. Всего лишь встреча двух существ, мечтавших друг о друге бог знает сколько лет. Всего лишь несколько заметок, написанных как будто от руки, про привыкание к соседу («он занимает слишком много места») и к этой новой жизни, в которой вас отныне двое («и каждый день мне с ним приходится гулять»); про странные открытия («ему не нравится хрустящий корм») и повседневные дела («мы вместе смотрим телевизор, и он обычно засыпает, свернувшись рядом, на диване»), про залежи таинственных загадок («недавно вот завёл такую моду — с утра пораньше убегать и долго где-то прятаться. А мне — его искать! Почти что целый день. В конце концов он возвращается, но я себя всё время спрашиваю: „Где? Где он гулял всё это время без меня?“») и самые неловкие признания («вообще-то, мне порой надоедает его любимая игра: бросать мне палочку, чтоб я её нашёл, принёс ему и снова бросился за ней, с восторгом, как и в первый раз, а после — снова, и опять, и так до бесконечности — пока он не устанет»).

Не сразу, нет — совсем не сразу вас принимаются тихонько щекотать, царапать и щипать, терзать, кусать и грызть большие подозрения. Но вы не поддаётесь: по крайней мере, не спешите, как обычно, переворачивать страницы, чтобы скорее всё узнать. Напротив — вы листаете назад: чтоб уточнить, перепроверить и понять. Наверно, если повнимательней рассматривать огромные картинки, которыми Таллек снабдил рассказ того, кто с вами «напрямую» говорит, то лёгкая двусмысленность, проворно набирающая вес, исчезнет, как картофельные чипсы из пакета. Посмотрим, кто тогда, давным-давно, лишь на второй странице, залез от страха под комод, и, распластавшись на полу, мигал своими фарами, как сломанный автобус? А кто «сходил с ума», когда его не брали на прогулку, не выводили на свободу или, к примеру, оставляли одного? Кто больше всех на свете волновался, что на каникулах, на море, его так просто потерять? Кто спал в кошачьей будке, чтоб быть к нему поближе? И кто, в конце концов, всему его учил? И кто — ну, кто, вообще, сказал, что быть рассказчиком имеет право только тот, кого природа наградила даром слова? Собаки тоже ведь умеют говорить. И разве это их беда, что люди не считают нужным учить другой язык, когда он не английский, испанский или русский? И Оливье Таллек, придумавший всё это, предстал здесь перед нами не только как художник, не только как писатель, не только как насмешник, не только как мечтатель, но как его Сиятельство Собачий Переводчик.

Иллюстрация из книги Оливье Таллека

1 2