18+
22.03.2019 Тексты / Авторская колонка

​Чёрный монах

Текст: Фазир Муалим

Фотография: Александр Антчак

Поэт и театральный критик Фазир Муалим о «Золотой Маске» и новых чеховских миражах на современной сцене.

Я придерживаюсь некоторых странных принципов. Например, ни за что не стану искать информационного повода для того, чтобы поговорить на ту или другую тему. А иной раз, даже напротив, из упрямства проигнорирую его. Так, в Москве уже второй месяц идут фестивальные спектакли Российской Национальной театральной премии «Золотая Маска», а я делаю вид, будто и слыхом не слыхивал. Ну и что с того, что это самое крутое событие в театральной жизни страны — а я пойду в какой-нибудь маленький театр, не попавший в список номинантов. Ведь, как говорил персидский поэт и мистик Руми: «И для рубина, и для простой гальки — для всего есть место на Его холме». А когда это же событие становится небольшим, но интересным и приятным происшествием в твоей жизни — почему бы не воспользоваться и не представить в качестве важной новости? Тогда можно из принципиального человека вмиг сделаться беспринципным. Крайности сходятся, как известно.

Итак, меня познакомили с одним из участников фестиваля — Коми-Пермяцким драматическим театром города Кудымкара. Да-да, именно познакомили с театром. За несколько часов удалось не только посмотреть спектакль, но и поговорить с режиссером, посидеть за чашкой кофе с ведущим актёром театра, прогуляться до Арбата с молодыми исполнителями. Всё-таки нет ничего более удивительного, чем актёрская профессия. Вот ты идёшь рядом с человеком, который совсем недавно был в коже другого, что называется. Общаешься с ним, но чувствуешь какую-то неловкость, как будто говоришь с больным, только что высвободившимся от приступа сумасшествия. Невольно настораживаешься: можно ли — и кому из них — поверить?

Но это лирическое отступление — обратимся к спектаклю. Режиссёр из Санкт-Петербурга Вера Попова поставила пьесу драматургов Элины Петровой и Анастасии Федоровой по мотивам повести Чехова «Чёрный монах».

Егор Семёнович Песоцкий (заслуженный артист РФ Анатолий Радостев), бывший опекун Коврина, живёт в деревне со своей дочерью Таней (актриса Екатерина Порсева). Егор Семёнович занимается садоводством, и «говорят, садом себе состояние нажил». Все его мысли заняты только этим фруктовым садом. Молодой девушке, разумеется, скучно с отцом. И когда к ним в гости приезжает воспитанник отца, а ныне магистр философии Андрей Васильич Коврин (артист Андрей Минин), Таня, понятное дело, влюбляется в него. Они женятся, чему Песоцкий несказанно рад «и даже счастлив», потому что родится внук, из которого он сделает садовода, чтобы продолжить дело жизни. Однако не всё складывается так гладко, как представляется вначале. Коврину, увлекающемуся психологией, начинают являться галлюцинации. Однако для нас, зрителей XXI века, в этом нет никакой неожиданности: так или иначе, но сюжет нам давно знаком, потому что мир в наше время настолько открыт и пропитан культурой, что даже тот, кто ни одного рассказа Чехова не читал, всё равно живёт в чеховском пространстве и все ходы просчитывает. (Подставьте вместо Чехова любое другое великое имя — будет то же самое).

Поэтому режиссёр делает иной ход. Чёрный монах (артист Андрей Майбуров) появляется перед нами уже в самом начале вместе с Ковриным, как его двойник, который может его довести либо до гениальных свершений, либо до умопомешательства. Черный монах Майбурова — вполне себе современный (нам) юноша в спортивном костюме с капюшоном. Правда, ходит он босой, но это как раз придаёт его образу определённую легкость, нереальность, призрачность. Они вдвоём с Ковриным начинают спектакль с обращения к зрителю о том, что неплохо бы выключить телефоны. Причём, на двух языках, так как театр двуязычный. То есть обычная предварительная процедура вплетена тут в «тело» действия. Это всё равно что если бы персонажи пьесы стояли бы у дверей и проверяли билеты на входе. Чем не шаг к помешательству, а вернее сказать — к смешению двух реальностей? Кстати, вовлечение зрителя в игру — один из излюбленных приёмов режиссёра. Так, актёры часто уходят в зал, а в одной из сцен Песоцкий даже идёт по рядам, как по грядкам в саду.

От миража получился другой мираж, потом от другого — третий

Ещё один повторяющийся приём — «многоголосие»: одновременно несколькими голосами произносятся разные тексты. Это даёт ощущение, что одна речь «отбрасывает тень» в виде другой, а та, в свою очередь — ещё одной. И невольно проводишь параллель — приём отображает идею: «Тысячу лет тому назад какой-то монах, одетый в черное, шел по пустыне, где-то в Сирии или Аравии... За несколько миль от того места, где он шел, рыбаки видели другого черного монаха, который медленно двигался по поверхности озера. Этот второй монах был мираж. Теперь забудьте все законы оптики, которых легенда, кажется, не признает, и слушайте дальше. От миража получился другой мираж, потом от другого — третий, так что образ черного монаха стал без конца передаваться из одного слоя атмосферы в другой».

Из этой же идеи (мираж — от миража) вытекает и то, что в постановке, в общем-то, нет одного главного героя. До конца спектакля не понимаешь, о ком он, а в конце, когда «от автора» начинает говорить Варвара (артистка Галина Кудымова), до тех пор, казалось бы, совсем вторичный персонаж, работница в доме Песоцких — тогда вообще запутываешься, кто главный герой, а кто второстепенный. Те же миражи — сценка со стаканом молока, повторяющаяся многажды ближе к финалу таким образом, что на книжной полке оказывается семь или восемь «дублей» одного и того же стакана. Но на это и сделан расчёт — разрушить иерархию, смешать предмет с тенями его, запутать.

Актёры каждый свою линию, на мой взгляд, выдерживают замечательно. Анатолий Радостев играет ранимого добряка, наподобие героев Евгения Леонова, хотя и достаточно приземлённого. Екатерина Порсева — романтическую девочку, которую жизнь превратила в серую, нервную, неинтересную женщину. Персонаж Андрея Минина — мятущийся, пожелавший усидеть на двух стульях, как говорится, но потерпевший фиаско. По нему изначально видно, что все его поиски истины закончатся поражением.

Однако несколько слов хочу сказать о том, чего мне не хватило или, наоборот, показалось избыточным. Прежде всего, некоторый излишний натурализм. Например, в сцене первой брачной ночи, когда Таня снимает одежды. Или постоянное выплёскивание героями на себя жидкости — то молока, то вина, то воды. Или на кухне — когда пекут настоящие блины, и идёт запах по всему залу, а в то же время наливка из бутылок, хотя и разливается, не пахнет совершенно. То есть не всегда едина логика существования предмета в спектакле.

Книжные полки как основная декорация — перегиб, мне кажется, в сторону того, чтобы сделать главной темой Коврина или его «голову». Опять же, при полном отсутствии в декорациях условного сада, который в речи то и дело фигурирует.

Слава богу, в наше время критическое слово не воспринимается уже как донос или кляуза и, «как счастливы Будда и Магомет или Шекспир, что добрые родственники и доктора не лечили их от экстаза и вдохновения», так счастливы и вдохновенны должны быть творцы (в данном случае — создатели спектакля), которые чужое мнение воспринимают спокойно и адекватно, либо вовсе игнорируют.

Другие материалы автора

Фазир Муалим

​Богадельня

Фазир Муалим

​Баба Шанель

Фазир Муалим

​Осенняя история

Фазир Муалим

​Сцены из семейной жизни