18+
11.10.2017 Тексты / Авторская колонка

​Антропологическое письмо. Часть 5

Текст: Андрей Бычков

Фотография из архива автора

Тайное и явное. Пример Чехов «Дама с собачкой».

Сегодня мы поговорим о том, какие знаки подает нам окружающий мир, поверяя и проявляя нашу интимную духовную и душевную жизнь. И — о нашем разладе, по-видимому, фундаментальном, с этим миром, если, конечно, мы не святые и не великие посвященные, а мы, увы, не те, и не другие. Художник скорее слаб, чем силен, и сегодня все больше предпочитает говорить о слабости и о неудаче, о поражении, в этом его странный путь, попытка самому остаться живым и хоть как-то сопротивляться, в отличие от своего героя. Но тогда мы должны заплатить свою цену. В сумерках сегодняшних дней мы должны платить все больше и больше за свое избранничество. Все это, конечно, не простой разговор. Великие умы посвящали этому годы размышлений <...>. Я думаю, есть два взгляда на эти вещи. Солнечный и лунный. Из тех мыслителей, к которым мы сегодня прислушиваемся, к солнечной позиции ближе Хайдеггер. Если угодно, это позиция силы, в античном, разумеется, понимании. Хайдеггер говорит о том, что бытие в наличии, и оно дает нам себя, дарует свою истину. Другой, не менее значимый сегодня философ, Левинас, настроен более пессимистично, он говорит, о нашей забытости Богом, о заброшенности в этот непонятный мир по непонятной причине, и не интеллектуальным волением своего «я» можем найти мы своего бога и выйти к тем рубежам, где бытие будто бы дается. Речь, скорее, должна вестись об оставлении наших «солнечных» усилий, о некоем расслаблении «я». И Бога нужно искать не в себе, Бог, как говорит Левинас, это Другой. Мы должны признать наше изначальное поражение, нашу заброшенность, обделенность, пустыню, все это — то самое «вот» Левинаса, наша судьба. И никакого «дается», «вырывается», «побеждается» <...>.

Антона Павловича Чехова интересовал человек в своей слабости, все эти исконные русские идеалисты, интеллигенты и неудачники, но в которых всегда человеческого больше во много-много раз, чем в «солнечных» победителях. Если с Толстым мы могли бы заговорить о какой-то странной силе (даже Иван Ильич делал усилие, чтобы признать ложь своей жизни и протиснуться в освобождающую силу смерти), то с Чеховым мы зачарованы нашей слабостью в лице его таких хрупких, ранимых, таких светлых и добрых, прекрасных душой и не способных противостоять жестокости жизни героев. Нам остается только сочувствовать им, оплакивать как каких-то истинных всечеловеков — как подлинных самих себя. Это и Гуров, такова и Анна Сергеевна из чеховского рассказа «Дама с собачкой», поразительного по своей тонкости, пронзительности чувства.

Чехов — не Гуров. Если говорить о героях, то он, скорее, Тригорин из «Чайки»

Немного о самом Антоне Павловиче. Давайте посмотрим на портрет Чехова кисти Левитана — какой же Чехов сильный человек! Взгляните, какой это волевой открытый и даже страстный мужчина, он совсем не таков, как на этих общеизвестных фотографиях, в каких-то интеллигентских очках. Чехов — не Гуров. Если говорить о героях, то он, скорее, Тригорин из «Чайки». Хищный и тонкий охотник за деталями, сюжетами, характерами.

Чехов был активнейшим человеком своего времени. В двадцать четыре года уже уездный врач, только бесплатных больных принимал по тысяче в год, не говоря о платных. И всегда его занимало душевное состояние пациента. По собственному признанию, стал бы он психиатром, если бы не сделался писателем. Часто можно услышать, что Чехов был плохой врач и потому отличный писатель. Думаю, что он был и хороший врач в античном понимании, потому что интересовался душой больного, а не просто прописывал по внешним признакам лекарства, резал и накладывал повязки, как это в большинстве своем делают врачи. По зловредности судьбы в те же 24 года, как он начал лечить, у него открылось кровотечение из правого легкого. И умер он рано, в сорок четыре, умер от обострения туберкулеза, которым был болен с гимназических лет. И, тем не менее, он был сильный. Он не только лечил других и себя (медовый месяц с Книппер в туберкулезном санатории в Башкирии), и при этом еще был плодовитым и блестящим писателем, но он и без конца хлопотал, помогая другим, строил школы, устраивал читальни, библиотеки. «Вообще всякое строительство увлекает его, так как оно, по его представлению, всегда увеличивает сумму человеческого счастья», — пишет Чуковский. Во время путешествия на Сахалин Чехов организовал перепись населения, только собственноручно заполнил около десяти тысяч карточек. Привычен к труду он был с самого детства, ему вместе с братьями приходилось вставать в 5 утра, чтобы петь в церковном хоре, потом все вместе они шли в лавку помогать отцу. С 16 лет Чехов сам зарабатывал себе на жизнь частными уроками. Вероятно, в этом понуждающем к действию его волевом начале был заложен еще в пластичном возрасте и свой принудительный механизм со стороны властного деспотического отца. А может быть, и наследственность — дед Антона Павловича был крепостным и нещадно трудился, чтобы выкупить себя и свою семью из рабства. Идеалами Чехова были справедливость и доброта. При этом он не был моралистом <...>.

Рассказ «Дама с собачкой» написан Антоном Павловичем в тридцать девять лет. Гуров — главный герой — скорее всего, немного старше. Это рассказ о любви, но о какой? Ведь не с любви все начинается, по крайней мере, у Гурова. Самое чудесное в этом рассказе, что любовь вдруг захватывает Гурова, когда он уже распрощался с «дамой с собачкой». И его даже охватывает легкое раскаяние, что для него это было всего лишь еще одно похождение, и что она, эта молодая женщина, с которой он больше не увидится, не была с ним счастлива. И вдруг, несмотря на то, что прошло уже больше месяца, воспоминания не отпускают его, а, напротив, захватывают все больше и больше, и Гуров вдруг осознает, что то, что было «еще одним похождением и приключением», превращается в любовь. Эта странная любовь потом разгорается теперь в нем все ярче и ярче, бросая его снова навстречу Анне Сергеевне. Почему же это произошло? Как случилось, что обычная курортная история в воспоминаниях героя вдруг кристаллизовалась в столь яркий до нестерпимости фантазм любви, который теперь уже не может разрушить никакая действительность? И не виновата ли здесь сама действительность с ее, как сказано у Чехова, «осетриной с душком»? Серые, ненужные будни, властная глупая жена, которую он презирал и которой изменял, скучная служба в банке, и клубы с картами, обжорством и пьянством. «Что за бестолковые ночи, какие неинтересные, незаметные дни, — говорится в рассказе, — бескрылая жизнь, какая-то чепуха...» И здесь, в отличие от этой жизни внешней, явной, и лживой, что было его, Гурова, оболочкой, как сказано в тексте, проявляется и находит себя и другая жизнь, тайная и правдивая, находит в чувстве к Анне Сергеевне. В этом послание всего рассказа. Тайное и явное, истина и ложь. Истина, как бы она ни была горька. Ведь это по-своему несчастная любовь, ни Анна Сергеевна, ни Гуров не в состоянии справиться с социальными условностями, и соединиться как муж и жена в новом брачном союзе, отторгнув от себя прежнее ради своей любви. Да и что это за любовь? «Анна Сергеевна и он любили друг друга, как очень близкие, родные люди, как муж и жена, как нежные друзья <...> Они простили друг другу то, чего стыдились в прошлом, прощали все в настоящем...» Это не страсть по-французски, не война между полами, не самоутверждение и не отражение в другом. Это любовь между мужчиной и женщиной, но любовь, прежде всего, во Христе <...>

...поразительный драматургический поворот: любовь начинается с середины, когда, казалось бы, все уже завершено. В этом весь гений чеховского решения

Итак «что» этого рассказа — о любви. Посмотрим на «как» этого рассказа. При подготовке в печать, особенно для собрания сочинений, Чехов многое вычеркивал. Он удалял уточнения обстоятельств, деталей, оставляя лишь легкие касания, он минимизировал текст и в то же время делал некоторые ходы и характеристики более неопределенными. Так, в частности, в первых вариантах Гуров был циничнее, а Анна Сергеевна более наивной. Интересно, как складывался сюжет. Чехов, на мой взгляд, являет нам больше аполлонический тип художника. Он действительно разрабатывает сюжет, тогда, в те времена, это было еще действительно возможно. Здесь Чехов шел параллельными путями. С одной стороны в его записных книжках мы видим накопление деталей и наброски совсем другой истории из провинциальной жизни, а с другой — пассаж о тайном и явном как концептуальное ядро. И то, и другое примерно за два года до того, как он взялся и за месяц написал этот небольшой рассказ. Здесь, конечно, и высшие силы, вдохновение — летом 1899 года влюбленный Чехов встречался со своей будущей женой <...>. Чехов часто шел и от внешнего, чтобы раскрыть внутреннее состояние героев или даже «внутреннейшее» (словечко Сведенборга), он всегда искал архетипическую деталь, которая одна бы могла высветить весь образ душевного настроения героя. Такова, например, чернильница со всадником с отбитой головой, которую Гуров находит в номере гостиницы, куда он заехал, чтобы встретиться с Анной Сергеевной, в каком-то смысле это он сам <...>. В рассказе много также деталей и атмосферных, настраивающих на общую тональность произведения — море в Ореанде или руки губернатора в театре. Все эти детали выверены легко, даны в одно касание, и это во многом благодаря бессмертной чеховской интонации. «Тебе доверен голос, а не то, что он говорит», — как сказал Бланшо. И еще, у того же философа: «Выражать невыразимое, оставлять его невыраженным». Вот искусство, его цель и средства. За одну чеховскую фразу «И под звуки плохого оркестра, дрянных обывательских скрипок он думал о том, как она хороша» — можно отдать все романы «духовных разночинцев», как прошлого, так и настоящего, всех этих горьких и лимоновых. <...> Но самое потаенное и самое являющееся, сама суть свершения рассказа, его метанойя даны нам через поразительный драматургический поворот: любовь начинается с середины, когда, казалось бы, все уже завершено. В этом весь гений чеховского решения <...>.

Наше задание будет звучать так: «Мое тайное и мое явное». В нашей мастерской мы начинаем с эксгибиционизма, чтобы лучше понять свою антропологию. Потом мы постепенно начнем переодеваться в наших героев. Но сегодня давайте начнем с себя.

Другие материалы автора

Андрей Бычков

​Памяти Мамлеева

Джеймс Джойс

​Джеймс Джойс. Помалкивай, лукавь и ускользай

Андрей Бычков

​Несите нам вино!

Андрей Бычков

​Антропологическое письмо. Введение. 4’33″