18+
26.02.2018 Тексты / Авторская колонка

​Стрекоза должна умереть

Текст: Владимир Березин

Фотография из архива

Писатель-пешеход Владимир Березин о порочных красавицах, морских свинках, вампирах и муравьях.

Услуживают гостям русские женщины, натуры сплошь инфернальные. Как теперь называют, «вампы».

Тэффи. «Ресторанчик»

Один из самых интересных литературных образов — это образ роковой красавицы.

Причём даже не просто роковой, а такой женщины «с порчинкой», причём под порчинкой понимается внебрачный секс * — Здесь следовал разбор книги одной внезапно известной современной куртизанки, но сам текст и его идея оказались (не так внезапно) скучны. Поэтому имеет смысл обратиться не к современному творчеству, а к вполне классической литературе. . Это довольно странное обстоятельство, потому что роковая красавица может идти к успеху от одного расчётливого законного брака к другому. К тому же всё время происходит путаница — честный, но скучный обыватель невольно соединяет неумных соблазнительниц и соблазнительниц умных.

Или ему кажется, что женщина, потерявшая рассудок в страсти, пошедшая на убийство — это и есть женщина-вамп, женщина-вампир, роковая красотка. Нет, женщину-вамп, высасывающую деньги и саму жизнь из мужчин всегда выделяет наличие ума. Ирен Адлер тут на раз побивает Настасью Филипповну, что похожа на случайно залетевшую в комнату птицу, что бьётся о стены, мечется и неотвратимо приближается к смерти. Обречена и первая женщина в каком-нибудь фильме «бондианы», это второй достанется слава и любовная сцена в конце. А первая будет непоправимо мертва, едва пройдёт треть фильма. В общем, это всегда балансирование между «Ларисой Огудаловой» и «Настасьей Барашковой».

Но есть пример лучше. Алексей Толстой в 1925-1927 годах написал знаменитый роман «Гиперболоид инженера Гарина», в котором гиперболоид похож на морскую свинку, которая не морская и не свинка. Во-первых, не гиперболоид, ведь к тексту даже приложен чертёж, испортивший не одно поколение школьных мозгов; во-вторых, его придумывает не Гарин, а Манцев (который, как вы помните, там свалился с дирижабля) — это образ Дедала. Дедал-Манцев — настоящий учёный, это он придумал идею гиперболоида, и он же придумал приспособить его для буровых работ. Это именно он знал, что существует оливиновый пояс и тому подобное. А в пару ему существует Икар-Гарин, который шалил и буйствовал, довёл дело до ручки, и, как полагается настоящему Икару, рухнул в море.

Но это другая история, а нас интересует то, что в этом романе есть образ роковой женщины по имени Зоя, что, кстати, означает «жизнь». Надо сказать, что у Алексея Толстого ничего не пропадало, и два самых известных фантастических романа двадцатых годов проросли из мусора авантюрных рассказов.

Зоя сгустилась оттуда же — из эмигрантской прозы, в которой был архетип красивой русской женщины, выплеснутой из России вместе с водой контрреволюции.

Алексей Толстой представляет свою героиню уже в Париже, причём это напоминает явление Брэт Эшли в «Фиесте» Хемингуэя. Богатый человек, американский магнат Роллинг «остановился, брюзгливо поджидая спутницу, которая говорила с молодым человеком, выскочившим навстречу автомобилю из-за колонны подъезда. Кивнув ему головой, она прошла сквозь крутящиеся двери. Это была знаменитая Зоя Монроз, одна из самых шикарных женщин Парижа. Она была в белом суконном костюме, обшитом на рукавах, от кисти до локтя, длинном мехом чёрной обезьяны. Её фетровая маленькая шапочка была создана великим Колло * — Тут впору воскликнуть, цитируя советскую комедию: «Джексон оказался женщиной!». В Париже не было знаменитого Колло, а были сёстры Калло (Callot Soeurs), то есть дом моды, основанный в 1895 году четырьмя сестрами Калло. В 1937 году он закрылся, его пытались возродить после Второй мировой войны, но безуспешно, и, наконец, его реанимировали в конце девяностых. Но надо понимать, что Алексей Толстой был человек достаточно циничный, когда дело шло о точности детали: его читатель не мог его проверить много лет, и уж подавно автор «не счислял ничего по календарю». .

Её движения были уверенны и небрежны. Она была красива, тонкая, высокая, с длинной шеей, с немного большим ртом, с немного приподнятым носом. Синевато-серые глаза её казались холодными и страстными» * — Толстой А. Гиперболоид инженера Гарина // Полное собрание сочинений в 15 т. Т. 5. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1947. С. 8. .

Ну, в общем, не женщина, а мечта поэта. Здесь было всё, не «Природа одарила её щедро. Тут было всё: и арбузные груди, и нос, и мощный затылок» * — Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев // Собрание сочинений в 5 т. Т. 1. — М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2003. С. 155.
, конечно, но главное — холодная страсть.

Дальше Алексей Николаевич рассказывает, как Зоя Монроз стала любовницей американского химического короля. И, в общем, хорошо зная, как смотрят люди на красавиц-содержанок, позволяет себе немного поразмышлять о мироустройстве: «Только дураки да те, кто не знает, что такое борьба и победа, видят повсюду случай. „Вот этот счастливый," — говорят они с завистью и смотрят на удачника, как на чудо. Но сорвись он — тысячи дураков с упоением растопчут его, отвергнутого божественным случаем.

Нет, ни капли случайности, — только ум и воля привели Зою Монроз к постели Роллинга. Воля её была закалена, как сталь, приключениями девятнадцатого года. Ум её был настолько едок, что она сознательно поддерживала среди окружающих веру и исключительное расположение к себе божественной фортуны, или Счастья...

В квартале, где она жила (левый берег Сены, улица Сены), в мелочных, колониальных, винных, угольных и гастрономических лавочках считали Зою Монроз чем-то вроде святой.

Её дневной автомобиль — чёрный лимузин 24 НР * — Толстой тут использует несколько марок машин это A.L.F.A 24 HP, который выпускался итальянской фирмой (будущей Альфа-Ромео), в (1910-1913), вторая машина Rolls-Royce 80 HP не существует (ближе всего к ней знаменитый Rolls-Royce Silver Ghost 30/50 HP (1907-1926) или Rolls-Royce Phantom I 30/50 HP (1925-1931). 80 НР – это вовсе невозможное обозначение, так как это так называемые налоговые лошадиные силы. Удивительно на этом фоне то, что «электрическая каретка» - вполне реальное средство передвижение. Начало ХХ века – время чрезвычайного распространения электромобилей, сравнимых по ресурсу с транспортом на двигателе внутреннего сгорания. В Париже того времени нередки были грузовики с электромоторами. А Detroit Electric 1915 года был действительно очень похож на карету без лошади. Сгубила производство электромобилей только Великая Депрессия.
, её прогулочный автомобиль — полубожественный рольсройс 80 НР, её вечерняя электрическая каретка, — внутри — стёганого шелка, — с вазочками для цветов и серебряными ручками, — и в особенности выигрыш в казино в Довиле полутора миллионов франков, — вызывали религиозное восхищение в квартале.

Половину выигрыша, осторожно, с огромным знанием дела, Зоя Монроз „вложила" в прессу.

С октября месяца (начало парижского сезона) пресса „подняла красавицу Монроз на перья". Сначала в мелко-буржуазной газете появился пасквиль о разоренных любовниках Зои Монроз „Красавица слишком дорого нам стоит!" — восклицала газета. Затем влиятельный радикальный орган, ни к селу ни к городу, по поводу этого пасквиля загремел о мелких буржуа, посылающих в парламент лавочников и винных торговцев с кругозором не шире их квартала. „Пусть Зоя Монроз разорила дюжину иностранцев, — восклицала газета, — их деньги вращаются в Париже, они увеличивают энергию жизни. Для нас Зоя Монроз лишь символ здоровых жизненных отношений, символ вечного движения, где один падает, другой поднимается". Портреты и биографии Зои Монроз сообщались во всех газетах: „Её покойный отец служил в императорской опере в С.-Петербурге. Восьми лет очаровательная малютка Зоя была отдана в балетную школу. Перед самой войной она её окончила и дебютировала в балете с успехом, которого не запомнит Северная столица. Но вот — война, и Зоя Монроз с юным сердцем, переполненным милосердия, бросается на фронт, одетая в серое платьице с красным крестом на груди. Её встречают в самых опасных местах, спокойно наклоняющуюся над раненым солдатом среди урагана вражеских снарядов. Она ранена (что, однако, не нанесло ущерба её телу юной грации), её везут в Петербург, и там она знакомится с капитаном французской армии. Революция. Россия предает союзников. Душа Зои Монроз потрясена Брестским миром. Вместе со своим другом, французским капитаном, она бежит на юг и там верхом на коне, с винтовкой в руках, как разгневанная грация, борется с большевиками.

Ее друг умирает от сыпного тифа. Французские моряки увозят её на миноносце в Марсель. И вот она в Париже. Она бросается к ногам президента, прося дать ей возможность стать французской подданной. Она танцует в пользу несчастных жителей разрушенной Шампаньи. Она — на всех благотворительных вечерах. Она — как ослепительная звезда, упавшая на тротуары Парижа".

В общих чертах биография была правдива».

Париж быстро узнал русских манекенщиц с дворянскими родословными

Тут надо оговориться: в двадцатые годы прошлого века самостоятельная женщина смотрелась несколько иначе, чем сейчас. Это особый типаж, и для него не обязательно было танцевать малоодетой, как Мата Хари. И даже не обязательно было заниматься литературой, как Эльза Коган, вышедшая замуж за французского лейтенанта, покинувшая Россию, а потом превратившаяся во французскую писательницу Эльзу Триоле. Или проходить мимо спецслужб, как мимо струй дождя, как знаменитая Мария Будберг. Она прожила, кстати, 82 года — и за это время была Закревской, Бенкендорф и Будберг. Чекисты арестовали её в постели английского дипломата, готовившего заговор, затем она стала любовницей Горького и Уэллса.

Достаточно было принимать решения самостоятельно. А русским эмигрантам приходилось это делать быстро и часто действительно самостоятельно. «Красивая женщина из России, где теперь ад, а красавица с нами — это вообще стереотип двадцатых». Париж быстро узнал русских манекенщиц с дворянскими родословными. Но быть манекенщицей — успех временный, век их недолог, это лишь ступенька перед замужеством.

Итак, что рассказывает нам Алексей Толстой? Он рассказывает нам книгу «Как заполучить миллионера», только делает это на полутора страницах, и куда менее скучно, чем современные куртизанки. Вот так: «В Париже Зоя быстро осмотрелась и пошла по линии: всегда вперед, всегда с боями, всегда к самому трудному и ценному. Она действительно разорила дюжину скоробогачей, тех самых коротеньких молодчиков с волосатыми пальцами в перстнях и с воспаленными щеками. Зоя была дорогая женщина, и они погибли. Очень скоро она поняла, что скоробогатые молодчики не дадут ей большого шика в Париже. Тогда она взяла себе в любовники модного журналиста, изменила ему с парламентским деятелем от крупной промышленности и поняла, что самое шикарное в двадцатых годах двадцатого века — это химия.

Она завела секретаря, который ежедневно делал ей доклады об успехах химической промышленности и давал нужную информацию. Таким образом она узнала о предполагающейся поездке в Европу короля химии Роллинга.

Она сейчас же выехала в Нью-Йорк. Там, на месте, купила, с душой и телом, репортера большой газеты, — и в прессе появились заметки о приезде в Нью-Йорк самой умной, самой красивой в Европе женщины, которая соединяет профессию балерины с увлечением самой модной наукой — химией и даже, вместо банальных бриллиантов, носит ожерелье из хрустальных шариков, наполненных светящимся газом. Эти шарики подействовали на воображение американцев.

Когда Роллинг сел на пароход, отходящий во Францию, — на верхней палубе, на площадке для тенниса, между широколистной пальмой, шумящей от морского ветра, и деревом цветущего миндаля, сидела в плетеном кресле Зоя Монроз.

Роллинг знал, что это самая модная женщина в Европе, кроме того, она действительно ему понравилась. Он предложил ей быть его любовницей. Зоя Монроз поставила условием подписать контракт с неустойкой в миллион долларов.

О новой связи Роллинга и о необыкновенном контракте дано было радио из открытого океана. Эйфелева башня приняла эту сенсацию, и на следующий день Париж заговорил о Зое Монроз и о химическом короле.

Роллинг не ошибся в выборе любовницы. Ещё на пароходе Зоя сказала ему:

— Милый друг, было бы глупо с моей стороны совать нос в ваши дела. Но вы скоро увидите, что как секретарь я еще более удобна, чем как любовница. Женская дребедень меня мало занимает. Я честолюбива. Вы большой человек: я верю в вас. Вы должны победить. Не забудьте, — я пережила революцию, у меня был сыпняк, я дралась, как солдат, и проделала верхом на коне тысячу километров. Это незабываемо. Моя душа выжжена ненавистью» * — Толстой А. Гиперболоид инженера Гарина // Полное собрание сочинений в 15 т. Т. 5. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1947. С. 123.
. Дальше происходит вот что — они сходятся, подписав контракт с неустойкой в один миллион долларов. Но Зоя Монроз хочет быть не любовницей, а личным секретарём (в разных изданиях романа эта история рассказывается по-разному). Она окружает его нужными людьми, она работает с журналистами и депутатами, и наконец, миллионер признаёт её победу. Роллинг назначает её секретарём с окладом двадцать семь долларов в неделю. К этому прилагаются автомобили, меха и яхта.

Капитан яхты, которая только номинально принадлежит ей, сразу же влюбляется в Зою — это образ зеркальный известному «Я, словно бабочка к огню, стремилась так неодолимо, в любовь, в волшебную страну, Где назовут меня любимой» * — Рязанов Э. Романс Ларисы // Полное собрание сочинений: стихотворения, новеллы и роман в одном томе. — М.: Эксмо, 2017. С. 173. . Кулаками и капитанской властью он будет стоять на стороне своей госпожи, ради которой предаст и богача, что является формальным хозяином всего этого великолепия.

Только вот умная содержанка встречает такого же беспринципного авантюриста Петра Петровича Гарина.

Именно Гарин считывает её подлинную историю, полную унижения и страха.

Она говорит: «Я многого не могу простить людям». Ганин напоминает ей: «Например, коротеньких молодчиков с волосатыми пальцами?» — «Да. Зачем вы вспоминаете об этом?». И тут он добивает Зою Монроз, она же мадам Ламоль простым анализом: «Не можете простить самой себе... За пятьсот франков небось вызывали вас по телефону. Было. Чулочки шелковые штопали поспешно, откусывали нитки вот этими божественными зубками, когда торопились в ресторан. А бессонные ночки, когда в сумочке — два су, и ужас, что будет завтра, и ужас — пасть ещё ниже... А собачий нос Роллинга — чего-нибудь да стоит» * — Толстой А. Гиперболоид инженера Гарина // Полное собрание сочинений в 15 т. Т. 5. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1947. С. 217. .

Она медленно, с усмешкой, отвечает ему, что никогда не забудет этого разговора.

Потом русская авантюристка спросит капитана, не считает ли он её сумасшедшей. Тот ответит, что не подумает так, что бы она ему не приказала.

В награду она назначит его командором ещё несуществующего ордена божественной Зои.

«Не знаю, Янсен, не знаю, — проговорила она, касаясь другой рукой его затылка, — иногда мне начинает казаться, что счастье — только в погоне за счастьем... И ещё — в воспоминаниях... Но это в минуты усталости... Когда-нибудь я вернусь к вам, Янсен... Я знаю, вы будете ждать меня терпеливо... Вспомните... Средиземное море, лазурный день, когда я посвятила вас в командоры ордена «Божественной Зои»... (Она засмеялась и сжала пальцами его затылок.) А если не вернусь, Янсен, то мечта и тоска по мне — разве это не счастье? Я вышвырнула, как грязные перчатки, миллиарды Роллинга, потому что все равно они не спасли бы меня от старости, от увядания... Я побежала за нищим Гариным. У меня закружилась голова от сумасшедшей мечты. Но любила я его одну только ночь... С той ночи я не могу больше любить, как вы этого хотите. Милый, милый Янсен, что же мне делать с собой? Я должна лететь в эту головокружительную фантазию, покуда не остановится сердце... (Он поднялся со стула, она вдруг ухватилась за его руку.) Я знаю — один человек на свете любит меня. Вы, вы, Янсен. Разве я могу поручиться, что вдруг не прибегу к вам, скажу: «Янсен, спасите меня от меня самой».

Гладя голову своего Янсена, она шепчет: «Ах, друг мой, никто не знает, что Золотой остров — это сон, приснившийся мне однажды в Средиземном море, — я задремала на палубе и увидела выходящие из моря лестницы и дворцы, дворцы — один над другим — уступами, один другого прекраснее... И множество красивых людей, моих людей, моих, понимаете. Нет, я не успокоюсь, покуда не построю приснившийся мне город. Знаю, верный друг мой, вы предлагаете мне себя, капитанский мостик и морскую пустыню взамен моего сумасшедшего бреда. Вы не знаете женщин, Янсен... Мы легкомысленны, мы расточительны...» * — Толстой А. Гиперболоид инженера Гарина // Полное собрание сочинений в 15 т. Т. 5. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1947. С. 256.
. Но Янсен убит, как должен быть убит не очень умный и предусмотрительный романтик.

...мы знаем, что лишь немногие стрекозы, достигнув известных высот, начинают вынужденные пляски или погибают

Когда герои «Гиперболоида» оказываются, в конце концов, на необитаемом острове, то единственное, что остаётся ей от прошлого, как раз лестницы и дворцы. Робинзон Крузо спас с разбитого корабля целый материальный мир, зеркало своей цивилизации. Зоя обнаруживает в выброшенных прибоем ящике с утонувшей яхты «пятьдесят экземпляров книги роскошного издания проектов дворцов и увеселительных павильонов на Золотом острове. Там же были законы и устав придворного этикета мадам Ламоль — повелительницы мира... Целыми днями в тени шалаша из пальмовых листьев Зоя перелистывала эту книгу, созданную её ненасытной фантазией. Оставшиеся сорок девять экземпляров, переплетённых в золото и сафьян, Гарин употребил в виде изгороди для защиты от ветра. Гарин и Зоя не разговаривали. Зачем? О чём? Они всю жизнь были одиночками, и вот получили наконец полное, совершенное одиночество. Они сбились в счете дней, перестали их считать. Когда проносились грозы над островом, озерцо наполнялось свежей дождевой водой. Тянулись месяцы, когда с безоблачного неба яростно жгло солнце. Тогда им приходилось пить тухлую воду...

Должно быть, и по нынешний день Гарин и Зоя собирают моллюсков и устриц на этом островке. Наевшись, Зоя садится перелистывать книгу с дивными проектами дворцов, где среди мраморных колоннад и цветов возвышается её прекрасная статуя из мрамора, — Гарин, уткнувшись носом в песок и прикрывшись истлевшим пиджачком, похрапывает, должно быть, тоже переживая во сне разные занимательные истории» * — Толстой А. Гиперболоид инженера Гарина // Полное собрание сочинений в 15 т. Т. 5. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1947. С. 285. .

Толстой милосерден в этом финале — милосерден не только к выжившим героям, но по большей части к зрителю. Авантюристы получили по заслугам — пожизненную крепость. Стрекоза пела о дворцах и лестницах, спускающихся к морю, а теперь пусть попляшет на выжженном солнцем острове.

Так же милосерден де Лакло в финале «Опасных связей», когда обезображивает маркизу де Мертей оспой. Дюма милосерден к читателю, потому что над головой Анны де Бейль, называвшейся также леди Кларик, Шарлоттой Баксон, баронессой Шеффилд, леди Винтер, графиней де Ла Фер, свистит меч бетюнского палача, который пришёл не за заработком, а на субботник.

Стрекоза должна умереть.

Зрители и слушатели, будто казаки из рассказа Бабеля «Соль», объясняют, что делать со спекулянткой, обманувшей солдата: «И я действительно признаю, что выбросил эту гражданку на ходу под откос, но она, как очень грубая, посидела, махнула юбками и пошла своей подлой дорожкой. И, увидев эту невредимую женщину, и несказанную Расею вокруг неё, и крестьянские поля без колоса, и поруганных девиц, и товарищей, которые много ездют на фронт, но мало возвращаются, я захотел спрыгнуть с вагона и себе кончить или её кончить. Но казаки имели ко мне сожаление и сказали:

— Ударь её из винта.

И сняв со стенки верного винта, я смыл этот позор с лица трудовой земли и республики» * — Бабель И. Конармия. — М.: Правда, 1990. С. 76. .

Но мы знаем, что лишь немногие стрекозы, достигнув известных высот, начинают вынужденные пляски или погибают. Случайность — это как раз необитаемый остров и пятьдесят томов в сафьяне и золоте. Смертность велика именно на подходах. А вот женщина, продававшая себя за пятьсот инфляционных франков, зубами прогрызшая и грудью проложившая себе дорогу, редко оказывается в одной набедренной повязке.

Нет, обыватель-муравей радостно узнаёт какую-нибудь новость про наркотики, смертельную болезнь или автомобильную катастрофу, которые сшибают стрекоз на землю.

Но чаще всего они доживают свою жизнь в ветшающих дворцах, посреди садов.

Разве приедет какой рачительный инженер, ставший предпринимателем и предложит вырубить сад под строительство коттеджного посёлка.

Всюду жизнь, как на картине художника Ярошенко.

Другие материалы автора

Владимир Березин

​Под блюдом

Владимир Березин

​Всегда кто-то неправ

Владимир Березин

​История с математикой

Владимир Березин

​Ужас