О свидетельствах непосредственных заимствований в церковнославянскую Библию из экзотического тюркского таргума, а также об иных свидетельствах иудео-тюрского посредничества в книжной деятельности восточнославянских «жидовствующих» рассказал в своей лекции «Евреи Золотой Орды и ересь жидовствующих» кандидат филологических наук, старший научный сотрудник отдела славянского языкознания Института славяноведения РАН Александр Грищенко. Его выступление состоялось 25 апреля в рамках образовательной программы проекта «Эшколот», при поддержке фонда «Генезис».

Краткий исторический экскурс: «жидовствующие» (иначе говоря, Московско-Новгородская ересь), движение конца XV — начала XVI веков в Новгороде и Москве, отвергающее, по мнению их противников из числа московского и новгородского духовенства, многие догматы православия, возникло в 1470-е годы в только что вошедшем в состав Великого княжества Московского Новгороде. Затем ересь проникла в Москву, вплоть до кругов великого князя Ивана III.

Именно с этим течением связывают ряд сочинений, переведенных с еврейских источников, в том числе библейских книг. Основная часть переводов происходит из соседнего с Московией Великого княжества Литовского (скорее всего, из Киева), но явно из православной среды тамошних восточнославянских книжников, контактировавших с представителями киевской еврейской общины. Общину в то время возглавлял раввин Моше Киевский, впоследствии осевший в крымской Кафе.

Среди памятников того периода особо выделяется Правленое Пятикнижие, или «Пятикнижие жидовствующих», которое еще недавно считалось правленым по еврейскому Масоретскому тексту. Однако сейчас удалось установить, что в появлении «Пятикнижия жидовствующих» существенную роль играл текст-посредник — тоже происходящий из иудейской среды, но написанный на совершенно другом языке. Этим языком был диаспоральный иудео-кипчакский, то есть язык евреев Золотой Орды. Сохранился фрагмент Пятикнижия в рукописи 1470-80-х годов, происходящий из первого собрания караимского писателя и археолога Авраама Фирковича.

Текст, ломающий стереотипы

Этот фрагмент Хумаша (Пятикнижия), значащийся в собрании Фирковича под №143, хранится в Санкт-Петербурге, в Российской национальной библиотеке. (В свободном доступе, правда, в сканах черно-белого микрофильма, рукопись представлена на сайте Национальной библиотеки Израиля). Начинается он с 11 стиха 21-ой главы книги Исход по общепринятой нумерации, связанной с Вульгатой, и обрывается на 15-ом стихе 28-й главы книги Чисел. Как отметил Александр Грищенко, к сожалению, внутри этого текста имеются лакуны.

Важен вопрос создания рукописи: при участии специалиста по водяным знакам на бумаге, сотрудницы Института русского языка Российской академии наук Александры Соболевой, удалось установить, что текст относится к 70-80 годами XV века. При исследовании учитывались не только водяные знаки бумаги, но также и почерк.

Это самая ранняя рукопись на иудео-тюркском языке, который ученые называют старокараимским, смело ломающая стереотипы, в том числе в караимоведении. Однако некоторые исследователи утверждают, что эта рукопись никак не может относиться к XV веку, опираются они на тот факт, что другие известные тюркские переводы Пятикнижия датированы началом XVIII века. Кое-какие рукописи (однако не Пятикнижие) отнесены ко второй половине XVII века.

Однако бумага, язык и почер * — подтверждено сотрудником Национальной библиотеки Израиля Александром Гординым и академиком, ведущим специалистом по истории еврейского письма, руководителем рукописного еврейского проекта Малахи Бейт-Арье , позволяют отнести текст к 70-80-ым годам XV века. Как раз к тому периоду, когда на историческую арену выходит так называемая ересь жидовствующих.

Примечательно, что фрагмент проливает свет на использование средневековыми еврейскими общинами тюркского, а, точнее, старокипчакского языка, на котором говорили в Золотой орде.

Почерк — византийский, алеф — ашкеназский

На одном из стихов 28 главы «Книги чисел» лектор продемонстрировал связи — культурные, исторические, конфессиональные, — тех, кто этот перевод делал. Транслитерация предложений из отрывка: [Ки от чихты Хешбон-дан] — «Ибо огонь вышел из Хешбона», [Ялын шахарындан Сихон-нынг] — «Пламя из города Сихона», [Куйдырды Ар-ны Моав-нынг ийлари] — «Сожгло дома Ар-Моава», [Арнон мечитларыны] — «Мечети Арнона». Слово «мечит» представляет собой кипчакскую передачу арабского «маджид», то есть «мечеть». Именно в кипчакских языках, в том числе золотоордынском, это слово фиксируется в подобной форме. А со второй половины XV века она закрепляется уже и в русских текстах.

В оригинале, в Масоретском тексте, есть выражение [Баалей армот арнон], то есть «Владыки высот Арнона». Учитывая, что термин «баал» имеет не только нарицательное исходное значение «господин, владыка», но и более позднее — «идол» (хаананский, финикийский), вероятно, переводчик на тюркский язык решил, что здесь «баал» — некое языческое святилище Арнона, нечестивое, которое он решил обозначить словом «мечеть». И подобное может говорить о том, что тюркоязычные иудеи, делавшие этот перевод, уже находились в мусульманской среде, с которой были не совсем в ладах. Возможно, из-за этого они затем и переселились в славянский ареал.

Для сравнения — более поздний перевод из издания XIX века, подготовленного Мордехаем Тиришканом, караимским крымским купцом-меценатом. В этом же отрывке содержание передано во многом той же лексикой, но вместо «мечети» и привычного для подобных переложений семитского заимствования, мы видим слово [сахаб], что значит «владелец, хозяин». [Да арнон бамалерининг сахабларыны] — «И владельцев холмов Арнона». То есть перед нами перевод, а не интерпретация, которую содержит текст, датированный четырьмя столетиями ранее.

«На это — на разницу между переводом, сделанным в караимской, крымской среде, и между текстом XV века, который пока как будто непонятного происхождения, но составлен на хорошем литературном языке Золотой Орды», — Александр Грищенко обратил особое внимание. Что касается почерка, то он относится к восточному или византийскому типу, который выдает, прежде всего, начертание курсивного алефа. Но при этом в нескольких местах встречается неожиданно ашкеназский алеф. По версии профессора Дана Шапиры, это означает, скорее всего, что писец владел и ашкеназским почерком, но ему нужно было копировать рукопись в восточной традиции; иногда сказывалась усталость, он ошибался и давал ашкеназский алеф.

Волею хана Тохтамыша

Вышеупомянутому ученому Шапире принадлежит давняя, еще 2002 года, гипотеза о золотоордынском происхождении тюркоязычных караимов Восточной Европы, изложенная в статье «Караимы в Литве и Галицко-Волынской земле до XVIII века». В основном, эта гипотеза опиралась на лингвистические данные — на то, что в караимском языке XVIII-XIX веков было две системы произношения: тракайская в Литве и Галицко-Луцкая в Волыни и в Галиции. Профессор соотносил эти два диалектных различия с диалектными нюансами старокипчакского языка, которые уже существовали в Золотой Орде.

Шапира предположил, что караимы — самые известные тюркоязычные иудеи —появились в Восточной Европе из низовьев Волги, куда их в конце XIV века согнал хан Тохтамыш, который разорял в то время Северный Иран. И вот из Персии к Волге Тохтамыш привел некие еврейские общины. А, поскольку известны были, в основном, караимские тюркоязычные общины евреев (а не раббанитов), то речь шла, прежде всего, о караимах. И эта гипотеза подтвердилась с определением датировки рукописи Фирковича №143 (до этого эксперты не знали, насколько она древняя и насколько архаичен ее язык).

Логично, что на кипчакский язык, именно на эту ветвь тюркских языков еврейские общины перешли, скорее всего, на территории Золотой Орды. Вряд ли в Крыму, потому что массовое заселение полуострова тюркоязычными караимами или даже раббанитами произошло лишь в самом конце XV века, а именно после 1482 года; они стекались туда из Киева, известного тогда центра караимской и раббанитской учености, разоренного и сожженного ханом Менгли Гиреем.

А во второй половине XV века была ситуация, когда в Киеве жили бок о бок и православные христиане, носители восточнославянского языка и церковнославянской книжности, и, по крайней мере, два типа иудейских общин: караимской и раббанитской. Какие языки они использовали? Точно неизвестно. Но, судя по тому, что есть текст из собрания Фирковича, они обращались в том числе и к старокипчакскому. И сразу возникает вопрос: этот перевод — караимский или раббанитский?

Отвечая на него, следует знать, что Дан Шапирасделал несколько важных открытий касательно этого фрагмента Пятикнижия, в частности, о четырех растениях, которые нужно использовать в первый день праздника Суккот. Это «плод дерева украшенного», «ветви пальмовые», «отростки дерева широколиственного» и «тополя». Есть разные переводы. В достоверно караимском переводе Тиришкана, который опирается на предшествующую, именно крымскую традицию, «плод дерева украшенного» на этом тюркском языке звучит как «йемишин» (это аккузатив, винительный падеж), [йемишин сили агачнинг], «плод чистого дерева». У Фирковича также в тексте «йемишин» — плод, но не чистого дерева, а известного всем в раббанитской традиции этрога. Далее находим «лулав» — [лулавин тэмар-нинг]. «Лулав» в тексте XV века — пальма, а в достоверно караимской традиции это [хурмалар япракъларыны], то есть «фиников листья».

Третья разновидность растительности у караимов называется «ветвью густолиственного дерева» [бутагын къалын-япракълы теракнинг], а во фрагменте — «бутакин». В принципе, это то же самое, что и «ветвь», только в несколько иной фонетике, [бутагин — бутакин], но не широколиственного дерева, а ѓадаса — [ѓадас-нинг]. Тот самый ѓадас, который также исключительно в раввинистической традиции используется в качестве атрибута Суккота. Что касается четвертого признака: здесь заимствования из Масоретского текста, слово «арава»; [арава-син чогракъ-нинг] означает «арава источника». Речь идет о каком-то дереве, растущем над водой, — то ли иве, то ли тополе. Караимский перевод дает нам «тополь», [талларин ёзяннинь] — «И тополей реки».

Могли ли в XV веке караимы настолько усвоить эту раббанитскую традицию — в собственном переводе Библии, даже и не в переводе, а, скорее, в толковании, в объяснении, давать такие яркие, осязаемые символы именно раббанистского празднования Суккота? Скорее всего, нет.

Подобное один из наиболее ярких показателей того, что текст из собрания Фирковича №143 был написан не караимскими авторами, а раббанитскими, но на языке, который сейчас принято называть старокараимским.

Открытия Востокова и Горского

К собственно славистике, к той ее части, которая неожиданно нашла свое приложение к этой иудео-тюркской традиции. И переходим к так называемому правленому Пятикнижию, которое открыл еще в 40-е годы XIX века основатель славянской филологии Александр Христофорович Востоков, когда описывал рукописи Румянцевского музеума. Он обнаружил, что две из них, №27 и №28, содержат странное членение текста на синагогальные недельные главы и множество исправлений, как он писал, «имена по правописанию еврейскому».

Чуть позже к двум другим рукописям из этой группы обратился священник, церковный историк и богослов, ректор Московской духовной академии Александр Горский. Его перу принадлежит статья «О славянском переводе пятокнижия Моисеева, исправленном в XV веке по еврейскому тексту», котораядо 90-х годов XX века была самым полным изложением того, что же в этих списках содержится. Горский нашел огромное количество исправлений по Масоретскому тексту, а также по комментариям Раши. Но до того в соответствии с арамейскими таргумами и некоторыми более поздними раввинистическими переводами обнаружил комментарии. И пришел к выводу, что, если рукописи идут с конца XV века, то они все появились позже начала деятельности «ереси жидовствующих», а, значит, возникли, скорее всего, у этих групп. Версия Горского нашла научное подтверждение и поддержку других ученых, хотя были и противники гипотезы, в частности, Анатолий Алексеевич Алексеев, завкафедрой библеистики Санкт-Петербургского университета.

По утверждению Грищенко, наиболее известны 20 рукописей Пятикнижия, правленного по Масоретскому тексту. Самая древняяредакция славянского перевода Восьмикнижия вообще (из которой потом было выделено Пятикнижие),— скорее всего, хронографическая редакция и относящаяся к ней промежуточная каждая имеют по три списка. Собственно русская редакция — тоже три. Более поздняя — 9, включая Геннадиевскую Библию, знаменитый первый полный библейский свод на церковнославянском языке, известный по рукописи 1499 года. Это рукопись, названная по имени архиепископа Геннадия Новгородского, одного из главных гонителей «ереси жидовствующих». Есть еще несколько списков южнославянской редакции, но их относительно немного, и они явно позднего происхождения. Оказывается, что правленных по еврейским источникам рукописей с конца XV века и до 3-й четверти XVI века было больше всего. Это самая популярная редакция первых книг христианского Ветхого Завета с исправлениями в тексте, глоссами на полях.

Основные признаки этой редакции: деление на синагогальные главы, причем не на 54, как в стандартной Торе, а на 52, глоссы и эмендации (их несколько сотен, глоссы на полях, эмендации и исправления в тексте) и особое Оглавление.

Зачем Рахиль украла астролябию

Если говорить о тюркизмах в вышеупомянутых рукописях, то, к примеру, экземпляр, хранящийся в Санкт-Петербурге, в библиотеке Академии наук, и датированный примерно 90-ми годами XV века, содержит фразу: «Отдаша Иосифа в Египет». Это из описания продажи Иосифа братьями в рабство. Над словами «в Египет» стоят красные киноварные завитки — традиционный знак сноски. И на полях киноварью написано «Мисюрьда» или «Мисирьда», что логично, учитывая арабское название Египта — Миср. Но что такое «да»? Это тюркский аффикс местного падежа— локатива. То есть «Мисирьда» по-тюркски значит просто «в Египте», и ни в каких иных известных нам языках «да» не присоединяется к основе собственного существительного, хотя слова «Мисюрь», «Мисирь» уже были известны в середине и в конце XV века в восточнославянской книжности, но тем не менее эта глосса встречается в двух рукописях, и, скорее всего, она маркирует дальнейшую тему повествования в Египте.

Решающую роль в определении источника этой правки сыграла другая глосса, из рукописи №453 собрания Тихонравова, первой трети XVI века, чуть более поздней. [Лаван же отыде стрищи овець своих] — «Лаван пошел стричь овец своих». [Украде же Рахиль стурлаби отца своего] — «Рахиль украла нечто у отца». Кто-то гораздо позже, судя по почерку, в XVII веке написал вместо «стурлаби» «кумиры», то есть идолы. [Изыска имение Ияковле и не обрете, и в имению обою рабыню], то есть Лаван их в итоге нагнал — беглого Якова с Рахилью и прочими его женами. [И приде же в имение Рахилино, Рахиль же вземши стурлаби и положи под седло вельблуже]. Это совершенно известный сюжет, причем здесь написано «стурлаби», а тут на полях написано «Кумиры» почерком того самого времени, XVI века.

Слово «стурлаби» встречается во многих списках, например, в самой ранней рукописи, датированной 1494 годом, которую точно держал в руках Иосиф Волоцкий. «Стурлабы, стурлаби». Для сравнения: в наиболее раннем списке славянского перевода Пятикнижия, Лаврском Пятикнижии, датируемым рубежом XIV-XV веков, вместо «стурлабей» — «кумиры». В еврейском тексте, естественно, идет использование термина «терафим», которым обозначались небольшие божки, домашние идолы. И, судя по всему, «кумиры» были в старославянском переводе, которые зачем-то были заменены какими-то непонятными «стурлабами».

Ключ к «стурлабам» нашелся в толковании Авраама Ибн Эзры; в его русском переводе Семена Парижского из издания под редакцией Мациха некто утверждает, говоря о терафимах, что это «кли нэхошет» — медный инструмент для вычисления частей часа. Но надо еще иметь в виду, что словосочетанием «кли нэхошет» Ибн Эзра называл не просто медный инструмент, у ученого есть отдельный трактат «Сэфер ѓа-кли нэхошет», что значит «Книга об астролябии». И в этом самом трактате он указывает другое название астролябии — «ацтурлав», на иврите, естественно, заимствованное из арабского. Поэтому тут более резонно переводить «астролябия для исчисления частей часа», тем более что прибор и был предназначен для измерения длины светового дня в определенной широте.

В самом деле, Рахиль, праматерь еврейского народа, не могла быть идолопоклонницей, равно как и ее отец. Они не могли погнаться за идолами. В более поздней караимской традиции всему дается уже вполне рациональное объяснение. Зачем Рахэль украла у Лавана астролябии? Чтобы он не мог использовать их как «навигаторы» и, соответственно, не способен был быстро нагнать беглецов. Лишив отца астролябии, дочь таким образом сбила его со следа.

Как подчеркнул Александр Грищенко, слово «стурлаб» хорошо вписывается в перечень тюркизмов, обнаруженных среди глосс и эмендаций правленого Пятикнижия. Все их можно разделить на три части: собственные имена арабского происхождения, нарицательные имена арабского, персидского и иного происхождения и собственно тюркизмы.

В мире животных

Ученый коснулся и темы названий в Пятикнижии так называемых чистых, кошерных, животных.

В еврейском тексте поминается некий «земер» — горный баран, газель, антилопа, в греческом он переводится как жираф, камелопардалис, (камелос — верблюд, пардалис — барс, соответственно, верблюдобарс). Изображение — верблюд с длинной шеей и в пятнышках. Из этого перечня в числе кошерных животных был жираф, но славянский переводчик знал только «камелос» и перевел верблюдобарса как верблюда — несмотря на то, что двумя стихами ниже он помянут в списке нечистых животных. Старославянских переводчиков это не заботило.

В XV веке верблюд был заменен на сайгака, осталась, как вполне кошерная, буйволица. Но дальше шли «плотунъ и язвъ». Кто такой «плотунъ», неизвестно, ученые предполагали, что это некто, делающий плотину, по всей видимости, бобер. Но он некошерен даже в православной дониконианской традиции. Староверы до сих пор считают бобра нечистым. Слово «язвъ» обозначает барсука.

В ходе правки «плотун и язвъ» заменены на «тура», «верблюд» на «сайгака», итоговый перечень получился такой: тур, зубр, лось, сайгак; слова идут или в тексте, или на полях.

Возвращаясь к тюркскому Пятикнижию начала XVIII века, мы находим [согъагъни] — сайгака, который с последнего места в списке переместился на первое, [да юрню] — оленя, [бойволну] — буйволицу. [Да поле коюн] — полевую овцу и единственное заимствование из еврейского текста — [дишон] — антилопа. [Лосну] — лося («ну» — это показатель аккузатива) и [зубрани] — зубра (тоже с тюркским аккузативом).

И вот как это выглядит в целом: сайгак заменил оленя, буйвол остался на своем месте, лось тоже, зубр и сайгак поменялись местами. «Плотунъ», «пураргъ» (искаженное греческое «пигаргос», впоследствии замененный на зубра, — это те фрагменты, которые менялись в правленом Пятикнижии).

И еще тюркизм — название саранчи, очередного представителя фауны, кстати, в этом контексте вполне кошерного. Оригинал соответствует трем греческим названиям, это слова «гусеница», «акриды» или «пруги» и напротив этих названий идет глосса, например, на полях или в исправлениях в тексте «саранча» или «саранца» с цоканьем, возможно, новгородским, возможно, и с отражением тюркского диалектного различия в этом более позднем караимском языке.

«Саранча», но в форме «саранчка» есть внутри текста, правда, в другом месте, в «Книге чисел» в отрывке о богатырях. [Анда курды ол бахатырлырне] — «И тогда увидели богатырей». Это были сыновья Онака, и «были мы как какие-то саранчи [саранчкалар] в наших глазах. И такими стали мы в их глазах». Здесь слово «саранча» записано с огласовкой, оно читается здесь как «саранчка». У Фасмера: «Русская саранча возникла из кипчакского саранчка». «Ка» было воспринято как уменьшительно-ласкательный суффикс, что вполне обычно в восточнославянском ареале, даже в еврейской традиции, когда, к примеру, имя Ривка начинает передаваться как Рива, Малка как Мала. Отбрасывается псевдоуменьшительный суффикс, и из «саранчка» получается большая «саранча».

Резюмируя, ученый отметил, что через тюркское посредничество, через иудео-тюркский перевод, по меньшей мере XV века, множество старых языковых традиций — и таргумически-арамейских, и арабских, и персидских — попали в правленое славяно-русское Пятикнижие. Было ли обратное влияние? Сложно ответить однозначно. Есть некоторые показатели того, что в рукописи № 143 из собрания Фирковича, по сравнению с более поздней караимской традицией, есть текстуальные заимствования из славянского текста Пятикнижия. Но это уже другая история.