Слово есть, а критики нету
Текст: Владимир Березин
Фотография: из архива автора
Писатель-пешеход Владимир Березин о том, что за термином «критика» вовсе ничего не стоит.
Раньше я платил городовому на углу Крещатика и Прорезной пять рублей в месяц, и меня никто не трогал. Городовой следил даже, чтоб меня не обижали. Хороший был человек. Фамилия ему была Небаба, Семен Васильевич. Я его недавно встретил. Он теперь музыкальный критик.
Илья Ильф и Евгений Петров. «Золотой телёнок»
Время от времени возникают дискуссии о критике. Это дискуссии довольно забавные, потому что участники их совершенно не понимают, о чём говорят. То есть в обществе есть смутное сознание того, что, если создаются книги, фильмы и картины, то существуют люди, которые оценивают всё это в письменной форме. Но такое представление давно устарело, и оно относится к прежним временам. Никакой должности «критика» в современном искусстве нет. Но общество, занимаясь психотерапевтическим выговариванием, по-прежнему норовит стереть границу между непонятным критиком, как наследием прошлого, и честным рецензентом. Сейчас нет никакой критики в том понимании этого слова, которое вошло в словари девятнадцатого и двадцатого века. Существование самого слова, как термина — инерция того времени, когда были «установочные статьи» и назначенные общественным мнением или номенклатурой ЦК ВКП(б) критики. Нет, самого института этой критики — осталась филология и рецензирование.
Честные словари норовят начать разговор о критике с греческого смысла слова «kritike», как «разбирать, судить». Это верно, но мы пользуемся этим словом в понимании «человек, пишущий об искусстве», а профессионально это состояние оформилось во времена Сент-Бёва и Белинского. Теперь мы вернулись к тому, когда все смело и непрофессионально пишут обо всём.
Однако есть несколько типов высказывания.
Первое из них — научное и относится к области филологии (в нашем отечестве употреблялось неловкое слово «литературоведение», так вот филология не в пример точнее и лучше). Это исследование автора, текста и обстоятельств вокруг него, которое связано вполне понятными правилами.
Второе — рецензирование окружающего искусства, в частности, литературы. Среди всего этого есть честные рекламные рецензии, нечестные рекламные рецензии и разной степени профессионализма рассказ о книге. В прежние времена употреблялось выражение «читательский отклик», что означало отсутствие профессиональных претензий к высказыванию. Один из самых знаменитых читательских откликов был на роман «Доктор Живаго», и в нём высказыванию не помешало ни то, что автор не читал роман, ни то, что не существовал сам. Теперь читательский отклик сместился в сторону социальных сетей и реплик на форумах. Мне скажут, что всё-таки существуют разные отделения критики в литературных и прочих творческих институтах, и некоторые люди могут, не отводя глаз, называть себя литературными критиками, театральными критиками, кинокритиками, и даже ресторанными, винными и гастрокритиками.
В этом ничего удивительного — уважение к некоторому институту всегда инерционно. Оно всегда напоминает палеонтологическую метафору о больших существах с маленьким головным мозгом и развитым спинным — им откусят голову, но они продолжают идти.
Дело в том, что фигура критика в прежние времена была выше фигуры писателя. Критик был поставлен смотрящим за писателями и литературной жизнью. Он был проводником высшей силы. В своей критической статье смотрящий-присматривающий объяснял, как нужно относиться к произведению. Конечно, он не был вполне самостоятельной фигурой, но был гонцом откуда-то из облачной дали, из-за зубцов кремлёвской стены. Перед Первым съездом советских писателей Михаил Кольцов (в пересказе Каверина) острил насчёт писательской формы и знаков различий: «Писатели будут носить форму... красный кант — для прозы, синий — для поэзии, а чёрный — для критиков. И значки ввести: для прозы — чернильницу, для поэзии — лиру, а для критиков — небольшую дубинку. Идёт по улице критик с четырьмя дубинками в петлице, и все писатели на улице становятся во фронт» * — Каверин В.Эпилог. — М.: Московский рабочий, 1989. С. 179. .
Остались люди, изучающие текст научным образом, и люди, рефлексирующие по поводу текста
В Литературной энциклопедии издания тридцатых годов писали: «Наглядным примером служит наше время. Рабочий класс диктует художнику свои требования. И если художник откажется от строительства социализма, если он запутается в проблемах реконструктивного периода и преподнесет художественную чепуху, пролетариат откинет такого художника, и художник вынужден будет отказаться от литературно-художественного творчества, или встать на сторону врагов пролетариата СССР. Враги же предъявят художнику свои твердые требования, — не удовлетвори их художник, они его вышвырнут с большей беспощадностью, чем пролетариат»
*
— Лебедев-Полянский П.Критика // Литературная энциклопедия. Т. 5. — М.: Издательство Коммунистической академии, 1931. С. 668.
.
Так вот это всё ушло, провалилось прочь — правда, ценой изменения самого института чтения. Остались люди, изучающие текст научным образом, и люди, рефлексирующие по поводу текста. Часто это одни и те же люди — сейчас голодно, и не стоит отказываться от работы, которую ты можешь выполнить.
Специфика современной литературы заключается в том, что в ней довольно мало откровенно плохих книг. Более того, если находят книгу нелепую и ужасную, то тут у читателя начинается радость. Её цитируют, пересказывают, потому что нелепость смешна. Но большая часть книг плоха тем же, чем абстрактная живопись — читатель не может понять, что перед ним. Стоит ли кричать голому королю, чтобы он прикрыл срам, или дело в том, что это он, читатель, недостаточно умён (это обидная мысль) * — Это Павел Басинский в интервью Николаю Караеву говорит: «Критик — как андерсеновский мальчик, он должен прийти и сказать, что король голый, даже если он не голый, понимаете, или не до конца голый...» . В современной литературе (как отечественной, так и зарубежной) очень много книг с актуальными сюжетами, хорошо отредактированными (там не встретишь «Подъезжая к станции, с меня слетела шляпа»), но все они — однотипны. Их, этих типовых книг, перепроизводство, и стоит ли впрягаться в долгосрочную ипотеку такого чтения? А то и вовсе перед читателем непонятно что, и он замирает в недоумении — хорошая перед ним книга или нет? Никак не понять. Он не хочет выглядеть нелепо, и оттого рад согласиться с мнением авторитета. Ему хочется быть Шепиловым, примкнуть к чему-то, пусть даже не понимая аргументов.
Правда, это мало имеет отношения к тексту, а больше — к социологии литературы. Есть даже целые сообщества, что любят книгу, не читают её, или, наоборот, сообщества, что книги презирают, с гордостью сообщая, что их стошнило на первой странице. (Это, кстати, очень странная современная привычка — сообщать о своей физиологии, как о заслуге).
Иногда «критик», то есть рецензент — это собеседник в разговоре о книге.
В этом разговоре есть правила приличия: рецензенту не стоит напоминать о себе. Начинать рассказ с эпизода из собственной жизни, даже если он удит с автором рыбу. Показывать, как он образован и сыпать в свой текст разноязычные цитаты без перевода. Отвлекаться на текущую политику и красоты мироздания. Это, конечно, всё равно происходит — и происходит из-за того, что рецензент иногда считает себя критиком старого извода, из тех времён, когда о критике в энциклопедиях писали: «область литературного творчества на грани искусства (художественной литературы) и науки о литературе (литературоведения)» * — Краткая российская энциклопедия. Т 2. (К-Р). — М.: Оникс 21 век, 2003. С. 334. .
И вот рецензенту хочется превратиться в писателя на десять минут, тем более, что не перевелись ещё ответы обиженных производителей в духе «критик — это человек, который рассказывает, как сделал бы он, если бы умел». На это давно отвечают, что не нужно быть курицей, чтобы судить о качестве яичницы.
Есть ли власть у рецензента? Да, есть — знаменитых рецензентов раз-два и обчёлся, чтобы он не сказал о книге, это всё равно прочитают. Многие книги были бы не замечены без них — это правда. Эти книги не стали бы обсуждать, а обсуждение — высшая награда для писателя. Сейчас нет книг, которым, как драгоценным винам, придёт свой черёд. Если они не будут прочитаны вовремя, они превратятся в уксус. Или винный подвал просто будет засыпан бульдозером при строительстве шоссе. Всё произойдёт только здесь и теперь — и вот поэтому власть рецензента велика.
А критики вовсе нет — нет установочных статей, как нужно писать, никакой критик не переметнулся от обкома к продюсеру. Тот инструмент, что работал в политизированном обществе XIX века, а потом в тоталитарном ХХ, оказался просто не нужен продюсерам. Капиталист вышвырнул не художника, а критика, потому что теперь нужен специалист по продажам, а не идеологический смотрящий.