18+
21.12.2015 Тексты / Авторская колонка

​​Пять историй

Текст: Лев Пирогов

Фотография: из личного архива автора

Литературный критик Лев Пирогов о «русском Корлеоне» и четырёх историях Борхеса.

Если бы Борхес жил в наше время и смотрел телевизор, он бы наверняка написал своё знаменитое эссе «Четыре цикла» чуточку по-другому. Историй всего пять. Об обречённом городе, возвращении, поиске, принесении богом себя в жертву — и «Крёстный отец».

Набор сюжетных коллизий этой гангстерской саги кочует из фильма в фильм, из сериала в сериал, не особо стараясь выдать себя за что-то другое: так зрители классического театра (неважно, нынешнего или античного) с аппетитом идут на новую пьесу, в сотый раз рассказывающую старый хорошо известный сюжет.

Искусство всегда интересовалось разбойниками, но ни одному из них, даже Робин Гуду, не удалось лечь в основу архетипического сюжета

Коллизии эти заимствованы из биографии нью-йоркского гангстера Чарльза «Лаки» Лучано, а образ героя — поди теперь разберись, какая черта на самом деле была присуща «Счастливчику», а какая позаимствована его биографами из удачного киновоплощения: искусство, согласно Аристотелю и «ленинской теории отражения», не только отражает, но и преображает действительность.

Искусство всегда интересовалось разбойниками, но ни одному из них, даже Робин Гуду, не удалось лечь в основу архетипического сюжета. Или ксенотипического, строго говоря. А дону Майклу Корлеоне — удалось. И дело тут не только и не столько в той роли, которую довелось сыграть США в ХХ веке, а мафии — в становлении самих США, сколько в запросе на новую «историю». О чём же она?

О том, что зло — это не такое уж и зло, если взглянуть на него изнутри, его собственными глазами. Что зло достойно сочувствия, сопереживания, сострадания.

«Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо», — говорил Мефистофель. Истолковывается это обычно так: зло должно существовать, чтобы человек мог выбирать между ним и добром, реализуя свободу воли, а потому существование зла в конечном счёте может и должно служить доброму делу. Грубо говоря, мы изображаем зло в искусстве, чтобы люди видели «как не надо».

Эта конструкция в новой «истории» выворачивается наизнанку: Майкл Корлеоне — часть той силы, что вечно желала добра и именно поэтому была обречена творить зло. Он не хотел вставать во главе преступной «семьи» — ему пришлось. Он не хотел убивать сперва врагов, а потом предателей — ему пришлось. Он не хотел становиться палачом своей семьи (в угоду её же безопасности и процветанию) — пришлось.

Это, разумеется, никакая не американская или, там, итальянская проблематика. Она общечеловеческая — и вызрела самыми разнообразными плодами в ХХ веке. «Добро должно быть с кулаками», помните?

Позволю себе напомнить эпизод из фильма, прежде чем провести одну параллель. Во второй части трилогии Майкл ссорится с женой, уставшей быть женой гангстера, — вернее, она ссорится с ним, а он ей кричит: «Я не желаю об этом слышать!» Это секунда слабости. Человек, вся жизнь которого — война, хочет понимания и покоя хотя бы в семье. Видя, что криком не удаётся умерить пыл жены, Майкл берёт себя в руки и начинает спокойно увещевать её: всё будет хорошо, мы справимся, у нас будет ещё сын, мы переживём это, дорогая. Великолепная игра актёров даёт понять нам, что в этот момент он неискренен. Что он «работает» — делает то, что ему приходится делать всегда: решать возникшую проблему. Там, где её нельзя решить насилием или угрозами, надо прибегать к манипуляции, и он пытается женой манипулировать.

Она не верит ему, и уже в следующее мгновение сообщает, что сделала аборт, то есть сообщает о предательстве. Именно с этого момента Майкл, который и так уже был не пупсик, уничтожил предавшего его брата, идёт вразнос. Больше для него нет ничего святого, нет никаких барьеров, перед которыми бы он затормозил — не то что остановился. Есть только «проблемы» и он — человек, который должен эти проблемы «решить». Больше ничего нет.

Я разумеется, не открываю Америки, заметив, что массовый интерес к «гангстерским сагам» продиктован интересом к теме «физиологии власти»

Мне вспоминается другой человек, решивший много проблем и совершивший много жестокостей, о котором известно, что он лишь раз в жизни плакал — на похоронах покончившей с собой жены, горестно обвиняя её в предательстве. Человек этот гораздо известнее, чем Лаки Лучано, и даже с его киношным воплощением может помериться популярностью, — речь, конечно, о Сталине.

Сталин был, насколько это позволяли ему обстоятельства, демократическим руководителем: да, «решал проблемы» — устранял опасности и соперников, но уничтожение оппозиции (а ведь именно этого — а не насилия над народом не могут ему простить главные обвинители), — так вот, «окончательное решение вопроса» с оппозицией началось после двух событий: смерть жены (внутренний импульс, отсечение «человеческих» мотивов) и убийство Кирова. Была ли оппозиция к нему причастна, вопрос отдельный, но он считал, что была.

Хочешь понять, «как со Сталиным» — посмотри, как с Крёстным отцом

Я разумеется, не открываю Америки, заметив, что массовый интерес к «гангстерским сагам» продиктован интересом к теме «физиологии власти». Демократический ХХ век создал у масс иллюзию, что они причастны к государственной власти (ну, или хотя бы она — к ним), что эта тема их «касается». А истории возникновения преступных кланов демонстрируют внутреннюю логику государственной власти на упрощённых моделях. Собственно, любые образы искусства в отношении прототипической действительности — это упрощённые (концептуализированные, прояснённые) модели и есть. Хочешь понять, «как со Сталиным» — посмотри, как с Крёстным отцом.

Итак, историй всего пять. Об осаждённом городе, который знает, что обречён, но продолжает жить и сражаться, — это история первая. Она — о смертном человеке.

Вторая о возвращении: в гостях хорошо, а дома лучше, даже если мы не всегда знаем, где наш дом. Она — о смысле жизни.

Третья — о поиске; оставим на совести Борхеса то, что он поставил её после второй. Поиск — это то, откуда мы возвращаемся.

Четвёртая — о власти. Бог — не волшебник, способный сделать нас счастливыми так, что мы этого не заметим (а если не делает — значит, не хочет, значит, недостаточно добрый). Нет, это путь дьявола (помните искушение в пустыне Христа?), а Бог оставляет человеку свободу воли и чаще всего именно этим обрекает его на страдания. Бог — идеальная Власть — хочет, чтобы человек сам был таким, как Он, а для этого и Ему приходится быть таким, как человек: приносить себя в жертву — страдать.

Пятая история — о дьяволе, стремящемся к благу — возникла тогда, когда смыслом этих страданий мы стали видеть благополучие, а не свободу. Чем больше добра хочешь ты совершить, тем большим Траблыднором (не помню, как это там в «Гарри Поттере») становишься.

Мораль тут проста: «Живут не для радости, а для совести». Для совести — не сдаются, возвращаются, ищут и приносят себя в жертву. Для совести, а не для стяжания благ земных, которым суждено сгореть в осаждённом городе.

Другие материалы автора

Лев Пирогов

​Сам себе эксмо

Лев Пирогов

​Важнейшим из искусств является балалайка

Лев Пирогов

​А утки летят уже высоко

Лев Пирогов

​Правило Паниковского