Дале Г. Мамины волосы / Пер. с норв.: А. Дарская; ил.: С. Нюхус. — СПб.: Поляндрия Принт, 2022. — 32 с.

По мнению Роберта Планта, чьи волосы, как у Рапунцель, известны, конечно, не меньше, чем спетая им же баллада про длинную лестницу в небо * — Stairway to Heaven («Лестница на небеса») — песня британской рок-группы Led Zeppelin, записанная в 1970 году гитаристом Джимми Пейджем и вокалистом Робертом Плантом и ставшая одной из самых знаменитых композиций в истории рок-музыки. , — такие роскошные кудри нужны непременно тому, кто просто стоит не ветру: «Они же должны развеваться!». Обязаны, если угодно. Вот только им это порой...как будто бы лень или, может... отчаянно страшно и сложно? Как будто бы волосы — против: таких ветряных заморочек, мурашек, ползущих по коже и даже сверкания солнца, и звонкого голоса дочки, урчания беленькой кошки и тиканья старых часов. Как будто бы им тяжело: терпеть это снова и снова. Как будто бы им всё равно, что в них теперь столько «запу́ток», колючих «взъерошек», тугих узелков, огромных кустарников, гнёзд, бурелома, лохматых теней и косматых чудовищ, ворон и драконов, — всего, что грохочет, рычит или стонет, всего, что пронзает, пугает, изводит... Конечно, их можно обрезать — так было бы проще всего. Но память о том, как они развевались, как ярко и мягко они рассыпались, как волосы...да, как они «улыбались», а девочка, глядя на маму, шептала: «Смотри, как они веселятся опять», — она, эта память, не в силах принять, что их так легко можно вдруг потерять... И девочка эта не может понять: что стало с её обожаемой мамой, что нужно ей сделать, чтоб та поднялась?

Дале Г. Мамины волосы

1 2

У Роберта Планта была его группа, была бас-гитара и лестница в небо. У мамы из книги — лишь Эмма в испуге, которой Гру Дале «доверила» сказку, доверила правду, чтоб тут рассказать. О чём эта сказка, где каждая главка как будто фиксирует страхи и мысли — огромные страхи и страшные мысли, но только не мамы, а маленькой Эммы? О том, как она рассердилась вначале: хотелось какао и булочек с маслом, а мама лежала всё утро в кровати и просто смотрела на серую стену, и Эмма тогда ей сказала: «Ну, хватит! Ты гадкая мама, ленивее всех!», и мама расплакалась, словно ребёнок, который остался один в новом доме, и дом этот кажется злобным ужасно, и вряд ли найдётся такой человек, который сумеет пробраться наверх, изгнать с чердака безобразных чудовищ, включить телевизор и кофемашину, обнять его крепко и не отпускать, всегда защищать и во всём помогать. О том, как пришлось превращаться в большую — не маму, конечно, но, в общем, такую, которая знает, которая может, которая как-нибудь маме поможет: распутает эти прокля́тые кудри, ползущие, точно гигантские змеи, по полу гостиной, по кафельной плитке, по креслам и стульям, куда-то сквозь мысли: «А если они нас в итоге задушат?» О том, как искала повсюду расчёску, надеясь всем сердцем, что вычешет горе, и как пробиралась с ней вместе туда, где «злющие волосы» прятали солнце, и как зажимала от ужаса уши, не в силах шагать по рыдающим тучам, и как вдруг увидела в этой чащобе какого-то дяденьку в круглых очочках, и как он схватил её, чтоб не упала, когда ураган налетел на обоих, и как они вместе работали стоя, и грабли в его волосатых руках с великим трудом «укрощали взъерошки», сгребали тревоги, жужжание, мусор, рыхлили, вспушали, редили, лечили, и как она, выждав немного, спросила, прошло ли всё это — прошло ли плохое, и он, улыбнувшись, сказал: «Не совсем», а после добавил: «Конечно, всё будет, поверь мне, малышка, всё будет, как прежде». И Эмма призналась, что рада ужасно, она ведь устала бояться за маму, устала сражаться с её колтунами и всё ещё хочет какао на завтрак.

Когда на часах половина шестого, и люди приходят с работы домой, а ветер, трепавший несчастные листья, утих и теперь лишь играет с травой, и птицы спокойно летят по делам, а змеи, драконы, лисицы и кошки свернулись в клубочки и грезят о чём-то, — тогда вкус какао, конечно, другой: он более плотный, насыщенный, горький — и более взрослый, коричневый, мощный. Как будто какао, как Эмме и маме, как ветру и шторму, и кудрям, и чувствам, и мыслям, и планам, и нервам, и ранам, не выдержать просто таких испытаний без трудного-трудного времени Дале. Оно распирает привычный покой. Оно раздвигает границы страниц. Оно умещает в себе целый мир. Оно, как и грабли, творит эту жизнь, которая сто́ит вложения сил, физической боли, стараний души, которая сто́ит дочерней любви, терпения, воли и тысячи бурь. Ведь в ней потому и бурлит шоколад, мурчит от блаженства довольная кошка, скрипят мелодично качели в прихожей, а рыжие волосы словно танцуют — и много чего ещё в ней происходит: большого, смешного, красивого очень, — что это кому-то действительно нужно. Не звёздам, возможно. Возможно, не солнцу. Не ангелам, скажем. И скажем, не папе. Но Эмме — уж точно. Уж точно и маме. А также тому неизвестному дяде, которого Нюхус и Дале призвали.