18+
16.04.2019 Тексты / Статьи

​Между смехом и страхом

Текст: Татьяна Золочевская

Фотография: Фотография предоставлена пресс-службой Государственного музея истории российской литературы имени В. И. Даля

О выставке «Литературные войны 1920-1930-х годов: РАПП и попутчики» рассказывает обозреватель Rara Avis Татьяна Золочевская.

В выставочных залах Государственного музея истории российской литературы имени В. И. Даля (Дом И. С. Остроухова в Трубниках) до 19 мая продлили выставку «Литературные войны 1920-1930-х годов: РАПП и попутчики», повествующую о малоизвестных событиях литературного прошлого в ретроспекции и реконструкции. Востребованный сегодня формат выставки-исследования сочетает увлекательную форму изложения, интересные визуальные решения и глубину научного материала.

Смех и страх — так можно описать то, чем жила и клокотала литература 1920-1930-х годов, звеня поутру поэтической многоголосицей и перешептываясь в ночи под шум обысков у соседей.

Карикатура и документ, пародия и фотография — эти противоположные полюса визуального ряда воссоздают малоизученный период советской литературы в лицах и буквах.

Узлы

Фотография предоставлена пресс-службой Государственного музея истории российской литературы имени В. И. Даля


Если следовать внутренней логике борьбы тех лет в русле процесса постепенного «огосударствления» литературы, отмахиваясь от страшных синонимов, типа «омертвления», приходящих на ум, самым подходящим образом станет узел. Узлы, слабые и тугие, завязанные на ветхой материи памяти, и предстоит распутать посетителям.

Оказалось, что слово: «узел» вынесено и в название книги куратора выставки, историка литературы Натальи Громовой «Узел. Поэты. Дружбы. Разрывы» (ИД Corpus, 2016), на материале которой и строилась экспозиция.

Наталия Громова

Куратор выставки

Выставка посвящена литературному процессу, не отдельным личностям. И в этом ее сложность. По нашей исследовательской версии, та Гражданская война, которая закончилась в 1920-е годы в стране, поразительным образом перешла в гражданскую войну в литературе. При подготовке выставки мы шли от смысла происходящего, облекая его в конкретные образы.


В Трубниках открывается многомерный интертекстуальный мир, настолько плотный, что поначалу может вызвать легкое недоумение. С чего начать? На какие из десятков кружков обратить особое внимание? Как отследить тот момент, когда смех, так удачно использованный в революционной прессе, перестал быть смешным и сделался страшным оружием?

Но потеряться вы не должны. Везде расставлены маяки. Хотя информации, действительно, много.

Олег Николаев

Сокуратор выставки, художник

Мы готовили экспозицию с июля-августа 2018 года. Работа по отбору материала, представленного в основном в сканах, велась колоссальная. Мы старались выстроить повествование так, чтобы посетитель мог существовать на выставке долго. Чтобы на любой возникший вопрос он нашел ответ здесь, а не в Википедии.


Хочется назвать экспозицию «выставка-вызов». Вызов пыльным томам и закрытым архивам, забытым судьбам и старым текстам, неумолимым доносам и расстрельным спискам. Вызовом было придумать и то, как визуализировать процесс, соединить и развести смех и страх, показав жизнь литературных хамелеонов и их добычи. Задача стояла по-настоящему сложная — наглядно представить полный загадок период истории русской литературы, который изучается и восполняет пробелы до сих пор. Для выставки были подняты и отобраны редкие документы и реликвии из ГМИРЛИ имени В.И. Даля, Международного Мемориала и частных собраний.

Дмитрий Бак

Директор Государственного музея истории российской литературы имени В.И. Даля

Мы стремимся музейными средствами изменить историю российской литературы, это одна из знаковых выставок года. Многие экспонаты демонстрируются впервые.


В пяти залах Дома И.С. Остроухова, сконструирована многостраничная 3-D книга, собранная из стихотворений, цитат, указов, стенограмм, программок, карикатур, фотографий, пародий, дневниковых записей, доносов — и других подлинных свидетельств литературного быта 1920-1930-х годов. И посетитель попадает внутрь этой книги. И хорошо было бы ему помочь — нарисовать схему, мини-путеводитель вроде дорожной карты по выставке. Своеобразное древо литературы 1920-1930-х с ветвями и отростками, демонстрирующими причинно-следственные связи.

Смех и карикатура

Кукрыниксы. Карикатура. 1930. Изображены: В. Маяковский, И. Сельвинский, неизв., В. Инбер, М. Светлов, Э. Багрицкий, В. Луговской, А. Безыменский, А. Жаров, И. Уткин. Из собрания ГМИРЛИ имени В. И. Даля


Эмблема, заглавный рисунок выставки — ключ к ее пониманию. Это карикатура Кукрыниксов (1930), изображающая бегущих друг за другом писателей, подпирающих пером ножа спину товарища. Если всмотреться, узнаешь известных литераторов: Владимира Маяковского, Илью Сельвинского, Михаила Светлова, Эдуарда Багрицкого, Владимира Луговского, Александра Жарова и других. Бег по кругу, темный овал полыньи, образ узла — литературные пляски 1920-1930-х годов плотней и плотней смыкают ряды, чтобы вытолкнуть кого-то наружу, избавившись от него навсегда.

Любопытно, что «литературные войны» как процесс то сходили на нет, то вспыхивали с новой силой в разные годы того самого десятилетия. Но в основе противостояния лежало безобидное зерно обычной литературной состязательности.

Чтобы расшифровать ее знаки и символы, посетителям предлагается взглянуть на хронологию и визуальные решения, тексты, раскрывающие отдельные периоды 1920-1930-х. Сначала — цветник, россыпь кружков, объединений, групп, характерных для 1922-1929 годов, периода времен НЭПа. Визуальная панорама Москвы представляет в деталях такие сообщества, как «Серапионовы братья», «ЛЕФ» («Левый фронт искусства»), «РАПП», «Перевал», «Узел», «ЛЦК» («Литературный центр конструктивизма»), имажинисты и многие другие.

Как пример приводится издательская артель «Узел», возникшая в 1925-м на основе поэтического кружка. Ее участники уже известные Борис Пастернак, София Парнок, Михаил Зенкевич, Владимир Лившиц, Павел Антокольский вместе с молодыми Ильей Сельвинским, Владимиром Луговским, Алексеем Чичериным собирались раз в неделю у издателя журнала «Недра» — Петра Никаноровича Зайцева в Староконюшенном переулке. За год существования артель прославилась сочинением стихов вне политики. Критик Абрам Лежнев позже писал: «Двери издательств наглухо закрылись перед ошалелыми поэтами. Лишь для немногих счастливцев осталась лазейка... Нет потому ничего удивительного, что полтора десятка поэтов объединились с тем, чтобы издавать свои произведения еще при жизни».

Рождаясь в союзах по «дружбе» и недолговечных объединениях, в эти годы смех еще звучал естественно и был очищен от двусмысленности и горьких нот. Случались, конечно, стычки, курьезы и битвы местного значения за эстетику и право голоса на литературной ниве.

Кукрыниксы. Маяковский и критик. Карикатура на В.В. Маяковского и В.П. Полонского. 1928–1930. Из собрания ГМИРЛИ имени В. И. Даля

Например, история с карикатурой «Маяковский и критик» (1928-1930), изображавшей борьбу Владимира Маяковского и Вячеслава Полонского. Странная стычка, не имеющая серьезной основы, возникла из-за наезда главного редактора «Нового мира» Полонского на поэта по поводу гонораров. Он посчитал, что Маяковский слишком много получает построчно. Маяковского обвинение жутко задело. Еще бы, свою статью Полонский назвал «ЛЕФ или блеф?» Молодые, тогда еще никому не известные Кукрыниксы, показали это «сражение» в смешном виде: Маяковский и Полонский — оба в противогазах — целятся друг в друга. Поэт стреляет из пушки по сидящему Полонскому, в руках у которого баллон с отравляющим газом.

В РАППстве

Ситуация изменилась в 1929-1932 годы. С приходом к власти сталинской команды в 1927 году произошел первый трагический поворот в литературной жизни. За каждым крупным писателем и его судьбой встал политический опекун. Так, за Александром Воронским и Борисом Пильняком стоял Михаил Фрунзе, за Осипом Мандельштамом и Борисом Пастернаком — Николай Бухарин. Когда покровители гибли или отворачивались, это обрекало и подопечных. Начиналась эпоха идеологического террора, власть стремилась управлять литературным процессом. Пришло время, когда начали ломаться судьбы всех несогласных.

РАПП («Российская ассоциация пролетарских писателей», 1926-1932) выдвинулась на первый план. По сути ее заявлений стало манифестом: «Работая в Федерации советских писателей, мы разоблачали буржуазные элементы, входившие в Союз писателей... мы откалывали лучшие элементы попутничества от буржуазного руководства этого союза... За последний год в РАПП вступил ряд наиболее близких нам попутчиков (Маяковский, Багрицкий, Луговской и т.д.)».

Фотография предоставлена пресс-службой Государственного музея истории российской литературы имени В. И. Даля


Во многом укреплению РАППа способствовала и вышедшая в «Правде» 4 декабря 1929 года передовица «За консолидацию всех сил пролетарской литературы», в которой РАПП объявлялся литературным орудием партии. В 1930 году последовал новый призыв: «Напряженность ситуации заставляет сделать выбор: либо окончательно перейти в лагерь честных союзников пролетариата, либо быть отброшенными в ряды буржуазных писателей...»

Стоит ли говорить о том, что исход писателей из своих литературных организаций в РАПП был массовым: только в сентябре 1929 — феврале 1930 года заявление о вступлении подали: Иосиф Герасимов, Владимир Маяковский, Михаил Светлов, Владимир Луговской, Артем Веселый и другие.

Одним из основателей РАППа стал Леопольд Авербах, ответственный редактор журнала «На литературном посту» (1926), выступавшим за «вытеснение попутчиков». Чтобы понять, что это за фигура, достаточно вспомнить, как Юрий Олеша называл Авербаха «литературным фельдфебелем». «Одним Авербахом семерых побивахом», — из фельетона Александра Архангельского. Именно тогда зародилась и прижилась мрачная формула: «все писатели находятся у Авербаха „в литературном РАППстве“».

РАППовцы выработали свой язык и унифицированный стиль. А затем начали откровенную травлю «попутчиков» — Андрея Платонова, Михаила Булгакова, Бориса Пильняка, Осипа Мандельштама, Анны Ахматовой. Все знают стихи Ахматовой, но, по словам Наталии Громовой, плохо представляют то трагическое время, в которое рождалась ее поэзия.

Наталия Громова

Куратор выставки

Ахматова открывала с утра газету и читала, что «она тепличное растение, взращенное помещичьей усадьбой», и ее «надо выполоть, как сорняк». В октябре 1929 года она вышла из Всероссийского Союза писателей в знак протеста против травли Евгения Замятина и Бориса Пильняка, написав: «За такую скоморошину, откровенно говоря, мне свинцовую горошину ждать бы от секретаря.


Однако и среди РАППовцев были разные люди. Самый необычный, по мнению Наталии Громовой, — драматург Александр Афиногенов, автор пьес «Страх», «Ложь» и «Машенька». Среди экспонатов выставки можно увидеть стенограмму обсуждения «Страха». В пьесе речь идет об известном профессоре, в фигуре которого угадывается академик Павлов.

Во времена идеологического террора наивный Афиногенов пытался найти ответ на вопрос: как справиться со страхом, пронизавшим жизнь. Однако сам он, несмотря на то, что один из персонажей пьесы говорит: «Мы живем в эпоху великого страха», имел в виду страх без политического подтекста. Зато Николай Павлович Акимов, будущий известный театральный режиссер, в качестве иллюстрации к пьесе изобразил кролика внутри удава, недвусмысленно намекая на происходящее. В итоге пьесу сняли.

Афиногенова ожидала трагическая, но странная судьба. В 1937-м году одного за другим забирали его товарищей, и он, в ожидании своего часа, поселился в Переделкино, на даче. Ничем не занятый, писал дневники, подружился с Пастернаком — единственным человеком, который от него не шарахался. Он мечтал написать о Пастернаке, и даже сделал соответствующую запись в дневнике: «Для романа — обязательно о двух человеческих типах: Пастернак и Киршон. Киршон — это воплощение карьеризма в литературе... Пастернак. Полная отрешенность от материальных забот. Желание жить только искусством и в его пульсе».

Почему-то Афиногенова оставили в живых, его поздняя пьеса «Машенька» имела успех. Погиб он в 1941-м году, в одну из первых бомбежек. Пастернак писал о том, что произошедшее — огромная тайна судьбы, избежав репрессий, умереть по воле случая.

Беломор-канал и литературные колхозы

Фотография предоставлена пресс-службой Государственного музея истории российской литературы имени В. И. Даля

В 1932-ом наступил неожиданный конец «РАППства», организацию разогнали. В этот период литературные силы окончательно объединились под крылом государства — пришло время подготовки и проведения писательского съезда, а также создания Союза писателей, «своеобразного министерства литературы», — по словам Дмитрия Бака. В эти годы РАППовцы и попутчики объединяются для того, чтобы проводить в жизнь «линию» партии. За этим они едут в многочисленные командировки на стройки коммунизма, фабрики и заводы.

Торжеству утопии посвящен зал, визуализирующий период 1932-1936 годов. Начинается эпоха так называемых литературных колхозов. Чтобы наглядно показать посетителям, направления писательских поездок, была создана специальная рваная карта, состоящая из листков А4 и старых железнодорожных билетов, образца 1930 года.

Фотография предоставлена пресс-службой Государственного музея истории российской литературы имени В. И. Даля.


Однако бригадный метод существования и письма подходил далеко не всем. Например, Пастернак сбежал из Свердловска в 1932 году, будучи не в силах проживать на высокопоставленной даче, когда кругом царят разруха и голод. Из воспоминаний Зинаиды Николаевны Нейгауз * — вторая жена Бориса Пастернака и первая жена Генриха Найгауза. : «По приезде в Москву Борис Леонидович пошел в Союз писателей и заявил, что удрал с Урала без задних ног и ни строчки не напишет, ибо он видел там страшные бедствия: бесконечные эшелоны крестьян, которых угоняли из деревень и переселяли, голодных людей, ходивших на вокзалах с протянутой рукой, чтобы накормить детей».

Но случались и смешные истории. Так, в 1933-м году писатели: Вячеслав Шишков, Алексей Толстой и Самуил Маршак отправились смотреть подъем затонувшего в 1916 году корабля, да так и ничего не написали. Хотя славно поохотились и порыбачили.

В литературе же в это время гремел грандиозный проект по написанию книги о Беломор-канале.

На отдельной стене — цитаты, фотографии, стихи, истории вокруг поездки — в контуре теплохода. В поездке приняло участие 120 писателей, по итогам 36 действительно что-то написали. Отдельные главы принадлежат перу Максима Горького и Михаила Зощенко. При этом 12 из 15 глав написаны «бригадами» от 3 до 11 авторов.

Фотография предоставлена пресс-службой Государственного музея истории российской литературы имени В. И. Даля


Главы эти повествуют о том, как советская власть перевоспитывала уголовные элементы, боролась с инженерами-вредителями. Сюжет «перековки» был заложен и в самом оглавлении книги: сначала канал строят «Заключенные» (глава 4), в 7 перед читателем возникают уже «Красноармейцы», а в финале, в главе 14, самое время сказать «Товарищи». Однако работа велась не бесконтрольно. К каждому писателю был приставлен чекист, который следил за тем, как идет беседа со специально подготовленным, «обработаным» «героем» книги. У поэта Николая Клюева есть такие строчки, написанные в 1934-м: «То Беломорский смерть-канал, его Акимушка, с Ветлуги Пров да тетка Фекла...». При жизни автора они не были опубликованы, но много раз им читались. Приложены к протоколу допроса от 15 февраля 1934 года как вещественное доказательство «антисоветской агитации».

Здесь же представлены фантастические фотографии Родченко, запечатлевшие голодных оборванных 15-16-летних подростков — новых строителей СССР.

В этой поездке побывал и Виктор Шкловский, мечтающий увидеть своего брата, талантливого лингвиста. Вот что он вспоминает: «По разрешению Ягоды, с его письмом я ездил на Беломор, на свидание с братом, сидевшим в лагере. Письмо Ягоды сделало лагерное начальство очень предупредительным, за мной ухаживали. Когда я уезжал, спросили: „Как вы себя у нас чувствовали?“ Огражденный от неприятностей письмом Ягоды, я ответил: „Как живая чернобурая лиса в меховом магазине“. Они застонали...».

Апогеем единения стал Первый съезд советских писателей (17 августа −1 сентября 1934 года). В этом же зале представлены части трибуны с цитатами из выступлений, в основном напоминающих доносы. В нижней части пародийные и шуточные телеграммы, карикатуры из художественно-оптимистического альманаха «Крокодил» под названием «Парад бессмертных». Все они найдены в пресс-бюро дома, где проходил съезд.

Такой карнавальный замес, с явным трагическим подтекстом свидетельствовал — смех стал несмешным, сатирическим, вывернутым наизнанку.

Громкие дела и процессы

Фотография предоставлена пресс-службой Государственного музея истории российской литературы имени В. И. Даля


Пугающе реалистично на вставке воссоздана атмосфера событий 1937-го года: видеоинсталляция демонстрирует стук печатающей машинки — стенографируют судебный протокол. Так, открывается новый период — процессы над известными литераторами, преследования и репрессии. Это время, когда расстановка сил коренным образом изменилась, грань между попутчиками и врагами революции стерлась. Одни гибнут, другие, сумев пробиться в высшие эшелоны литературы, остаются в живых. В этом зале представлено множество документов, донесений, допросов, среди которых и уже упоминавшийся горькие страницы дневника драматурга Александра Афиногенова.

Становится очевидным — смеха нет, он вытеснен трагедией и страхом.

На противоположных стенах на черном фоне — длинные списки мелким шрифтом: выжившие и расстрелянные. В углу — коллажи с чудовищными заголовками газет.

Царственное слово

Фотография предоставлена пресс-службой Государственного музея истории российской литературы имени В. И. Даля


Завершается выставка разделом, посвященным книгам, которые все пережили, выйдя в «большое время». Многие из них действительно преодолели трагическое и даже смертельное сопротивление. Это и известные нам имена: книги Анны Ахматовой, Осипа Мандельштама, Андрея Платонова, Евгения Замятина, Николая Заболоцкого, Бориса Пильняка, Исаака Бабеля и незаслуженно забытых: Владимира Зазубрина, Леонида Добычина, Артема Веселого, Бенедикта Лившица, которые, наконец, переизданы.

Фотография предоставлена пресс-службой Государственного музея истории российской литературы имени В. И. Даля


«Ржавеет золото и истлевает сталь, крошится мрамор — к смерти все готово. Всего прочнее на земле печаль и долговечней — царственное слово»,— закрывает выставку цитата Ахматовой.

И ты понимаешь, все то искреннее и вольное, что истреблялось и душилось в литературе 1920-1930-х годов, выжило, несмотря ни на что....

Другие материалы автора

Татьяна Золочевская

​«Плохая идея» для Астрид Линдгрен

Татьяна Золочевская

​Андрей Битов: История с географией

Татьяна Золочевская

​О чем молчит «Промзона»?