Кристиан Гречо: «Ноэ не прав — любовь обогащает»
Беседовала: Вера Бройде
Фотография: Szilagyi Lenke
Знаменитый венгерский писатель о любви, счастье и взрослении.
Истории, которые рассказывает Гречо — писатель, драматург, редактор и поэт, сумевший получить все самые престижные литературные награды, вручаемые в Венгрии, — однажды, по его словам, произошли на самом деле. «Хотя я привираю, когда записываю их. Я бы хотел спросить себя — ребёнка и подростка, которым был когда-то, о чём он думает сейчас и почему он думает об этом. Я бы хотел понять, что между нами общего. В каком-то смысле эта книга — исследование личности, моей и Журки, нашей, общей... Хотя, конечно, я не Журка», — спустя секунду замечает Гречо. А говорит он о мальчишке из романа, который открывается новеллой, вышедшей в России отдельной книгой, под названием «Его первая любовь», в переводе Татьяны Иосифовны Воронкиной.
— Не будь вы Кристианом Гречо, хотелось ли бы вам им стать?
— О... Знаете, мы все, наверное, себя находим, пока растём, пока взрослеем. Мне кажется, что то наследство, которое мы получаем от семьи, в какой-то мере заставляет нас вести себя вот так, а не иначе, раздумывать над тем, что делать дальше, что делать с ним — с таким наследством, как примириться с ним: с тем, что внутри и что снаружи. Я помню те моменты жизни — их было, если честно, пожалуй, слишком много, — когда я вдруг ловил себя на мысли, что не хочу быть тем, кто есть. Да и сейчас порой ужасно недоволен какой-нибудь своей чертой: хотелось бы заполучить другую, вместо этой. Но мне приходится готовить из тех ингредиентов, которые имею под рукой.
— Вы помните, когда вдруг осознали, что стали тем, кем стали?
— Когда меня кому-то представляют, то говорят, что я — писатель. И это правда, но не вся: ведь я ещё и Он, то есть другой — какой-то человек, чья жизнь порой никак не связана с существованием писателя... Однажды, впрочем, мы с ним пересеклись. Мне только что исполнилось четырнадцать, когда я переехал из деревни, где родился, в город. Там, в городе, мне предстояло поселиться в общежитии. Впервые в жизни я покинул дом, семью. Впервые в жизни я почувствовал себя отрезанным от детства. Тот мир, в который я тогда попал, был чуждым — слишком новым, холодноватым и колючим, а мир, который я привёз в самом себе из моего села, — простой, неловкий, неуклюжий и наивный, я вдруг возненавидел. Мне было очень тяжело в то время. Я сочинял стихи и даже выпустил два сборника, которые постигла неудача. Сейчас я убеждён, что те стихи не получились потому, что я никак не мог прийти к согласию с самим собой. Писательский успех пришёл ко мне тогда, когда я отыскал обратный путь — к родному дому и к себе... Вообразите: воскресенье, обед в кругу семьи, мой дед рассказывает что-то: историю, которую он мне уже рассказывал, которую я слышал уже раз двести или триста. Вот только прежде я её не слушал — точнее, слушал с кислой миной, зевал от скуки, прикрывал глаза. А тут... тут я смеюсь. На этот раз я почему-то рассмеялся... Я понял вдруг, что дед не сумасшедший, как мне казалось раньше. Тот мир, который он описывал в своей истории, давно пропал, исчез и больше не вернётся — его не существует, но дед... Мой дед его как будто воскрешает, когда рассказывает мне об этом мире, он потому о нём и говорит так часто... В тот миг я ощутил, что приближаюсь к самому себе — к писателю и к человеку, которым мне хотелось стать. Как будто линии пересеклись в одной прекрасной точке. С тех пор прошло уже лет двадцать. Но я уверен: тот мой смех, тот миг, то воскресенье, — всё это так же важно, как для кого-то — день помолвки или свадьбы, рождение детей или победа сборной на чемпионате.
— Те изменения, которые претерпевают с возрастом все люди на земле — приятны ли они, или, напротив, неприятны, — но эти изменения почти всегда необратимы. И несмотря на то, что Журка спал и видел, как вырастет на десять сантиметров, он в тайне ото всех, быть может, даже в тайне от себя, мечтал остаться тем же, кем он был: невозмутимым и весёлым мальчиком. И я хочу спросить, о чём вы сами, как и Журка, сожалели, когда росли, когда взрослели? С чем не желали расставаться навсегда?
— Я представляю себе жизнь как линию. Прямую линию. Когда ты маленький, то каждый новый день приносит что-то в твою жизнь, чего в ней прежде не было. И ты растёшь, как на дрожжах, ты обретаешь опыт, становишься всё больше, больше, больше — одновременно двигаясь вперёд, к чему-то, что находится вдали от точки, из которой началось движение. И всё бы ничего, но наступает день, когда ты понимаешь, что достиг предела: и ты уже не вырастешь, твой чемодан уже набит, в нём больше не осталось места для новых впечатлений, — а точка, что маячила вдали, сама к тебе как будто начинает приближаться. Выходит, обретая опыт, ты в то же время что-нибудь теряешь. Об этом уравнении я и пытался рассказать в той части своего романа, которую Татьяна Иосифовна Воронкина перевела на русский. «Его первая любовь» — это история о том, как Журка потерял ту жизнь, которая зовётся райской. Он покидает рай в тот миг, когда вдруг понимает, что его подруга — та девочка, с которой столько связано, с которой они вместе выросли, ходили в детский сад и в школу, играли, бегали, болтали, молчали и смеялись, — о чём-то, очень-очень важном для него, вообще-то, и не знает, не думает, а если думает, то думает иначе. В тот миг он словно бы откусывает яблоко, из-за которого Адама с Евой выгнали из рая. Когда я был подростком, мне не хотелось, как и Журке, уходить из рая. Я понимал, что происходит, но я не знал, как быть, куда идти, где можно спрятаться, а где расправить плечи, как строить жизнь. Тогда-то я и стал её выдумывать. И это помогло.
Гречо К. Его первая любовь. / Пер. с венг. Воронкиной Т. — М.: КомпасГид, 2016. — 72 с. (Молодежная литература)
— Герои вашей книги подчас не понимают, зачем они ведут себя вот так, хотя должны, казалось бы, иначе, и почему не плачут или плачут, и отчего грустят или смеются. Им или вам — кому труднее и важнее угадать причины изменений в их настроении и поведении?
— Хочу я того или нет, но в каждом из моих героев заключена большая часть меня. Их бесконечные попытки убежать от злой судьбы — «своей» судьбы, прожить «другую» жизнь, отправившись по ложному пути, — они и мной предпринимались много раз. Но я, в отличие от Журки, каким он был в той, первой, части, — я вижу, что Лили не виновата перед ним. На самом деле девочка всего лишь повзрослела, он просто этого тогда ещё не понял. Да и не мог, наверное, понять. Но я описываю мир и жизнь такими, какими их воспринимал ещё не повзрослевший Журка: мне важно показать его обиду, его растерянность, его непонимание.
— Что значит «повзрослеть», как вы считаете?
— Когда я потерял отца, то осознал, что стал куда взрослее, чем хотел бы... Хотя мужчина никогда не вырастает в полной мере. Он в глубине души всегда ребёнок. У женщин с этим по-другому. Они, как правило, взрослее нас. Я и сегодня, если честно, замечаю, что отстаю чуть-чуть, когда общаюсь с умной женщиной.
— А ваше восприятие любви с годами потеряло ту воздушность, которой отличается походка впервые испытавших это чувство?
— Да, отношение к любви со временем меняется, как впрочем, и к другим потребностям, желаниям и чувствам. Сегодня я люблю иначе, чем когда-то. Сегодня я ценю любовь, которая рождается в ответ. После развода я не мог представить, что снова полюблю. Любовь — это доверие, и мне казалось, я его лишился, то есть лишился веры в то, что я когда-нибудь ещё кому-нибудь доверюсь. Всё изменила встреча с женщиной, которая вернула мне доверие... Сейчас я точно знаю, что любовь в конце концов угаснет, если в неё, как в печку, не подбрасывать поленья. Когда я был моложе, я этого не знал — я только грелся, сидя у печи, и ничего не делал.
— Вы полагаете, любовь к другому человеку лишает самобытности и власти над собой?
— Недавно я ходил в кино на фильм «Любовь», который снял Гаспар Ноэ. Не знаю, так ли он задумал, но мне вдруг показалось, что любовь до крайней степени насмешлива. Всех, кто ей отдаётся без остатка, она бездушно превращает в клоунов, в зависимых от секса, от обладания предметом страсти наркоманов. Но я так не считаю. Я не согласен с тезисом о том, что это чувство делает людей похожими, неотличимыми между собой. Любовь многообразна, как и люди, которые способны на неё. Когда вы любите кого-то, то вы сначала неосознанно, затем вполне сознательно перенимаете его или её черты: те, что вам нравятся, те, что вам видятся особенно красивыми. В конце концов, вы дополняете друг друга, вы превращаетесь в гиганта, который обладает силой, добротой, умом не одного, а двух людей. Я думаю, Ноэ не прав — любовь обогащает человека.
— Любовь порой приносит счастье. Порой приносит боль. А что вас делает счастливым?
— Процесс творения... Хотя он тоже сопряжён с мучением. Мне нравится выдумывать, искать слова, которые смогли бы выразить значение мгновений или взглядов, передавать те ощущения, которые стремились ухватить, запечатлеть Монэ и Писсаро, Толстой — в «Карениной», Тургенев, Бунин... Мне близок этот мир... Хотя он полон испытаний, сомнений, самых разных сложностей, серьёзных вызовов, печалей. Наверно, дело в том, что я люблю решать задачи. Я потому и переехал в Будапешт, прекрасно зная, сколько это вызовет проблем.
— Из-за чего же вы тогда грустите?
— Ох... Я боюсь, что мой ответ покажется таким же, как и тот, который относился к счастью. Порой мне очень тяжело писать — особенно когда это роман, а не эссе. Ты пишешь до тех пор, пока не понимаешь, что лучше не напишешь. Такое понимание приходит через месяц, через полгода, через год, а иногда и вовсе не приходит. И ты собой всё время недоволен. Ты пишешь, пишешь, пишешь — пока не начинаешь ненавидеть то, что написал! Поэтому я никогда не перечитываю свои уже опубликованные книги: я знаю, что в них есть слова и выражения, а то и целые абзацы, которые моя рука потянется исправить. Когда ты пишешь книгу — рискуешь провести всё время, которое тебе отмерено, за этим делом. Работа над романом бесконечна.