18+
29.09.2016 Тексты / Рецензии

​Итак, итог

Текст: Алексей Колобродов

Обложка предоставлена ИД «АСТ»

Литературный критик Алексей Колобродов о журналистике двух известных литераторов: Гарроса и Гениса.

Гаррос А. Непереводимая игра слов. — М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2016, — 544 с. (Уроки чтения)

Генис А. Обратный адрес. — М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2016, — 448 с. (Уроки чтения)

Просто поразительно, сколько сходств открывается у двух писателей разных поколений — Александра Гениса и Александра Гарроса.

Они тезки, но это ладно, у них и фамилии почти одинаковые, а то, что у младшего подавил мягкие звуки грозный сдвоенный р-раскат, так это знак посуровевшего времени: сравните некогда воспетые Генисом (в соавторстве с Петром Вайлем) шестидесятые с девяностыми (реактивное топливо псевдотарантиновских романов Гарроса, написанных в соавторстве с Алексеем Евдокимовым).

И, кстати, о соавторствах. Оба наших героя начинали писательскую карьеру в тандемах, однако еще любопытнее, что с распадом дуэтов и Гаррос, и Генис убедительно доказали свою литературную индивидуальность. По сути, их писательскую продукцию можно разделить поровну — на сделанное в соавторстве и созданное самостоятельно, и если не количественно, то в смысле качества результат будет примерно равным. Во всяком случае, никому не придет в голову шутить про орден покойника, как это бывало после награждения Евгения Петрова в конце 30-х.

Генис и Гаррос — рижане, Ригу они заявляют как единственную малую родину, без оглядки на место рождения и сегодняшнего проживания. Столица независимой ныне Латвии в воспоминаниях двух Александров — территория не ностальгического, но метафизического трипа.

Эссеистика Гарроса и Гениса восходит во многом к жанру травеолога, оба с огромным удовольствием и подробно описывают все по дороге съеденное и выпитое (Гаррос, скорее, второе, Генис — чаще первое)... Впрочем, тут уже надо начинать разговор про их новые книги — вышедшие синхронно в одном издательстве. Иначе к чему вообще городить огород — мало ли на свете похожих людей и даже писателей.

Книги эти — «Непереводимая игра слов» Александра Гарроса и «Обратный адрес» Александра Гениса.

***

И вот тут надо бы зафиксировать близость рассматриваемых текстов, ибо она, разумеется, не ограничивается русской кухней в изгнании (либо в метрополии), или, скажем, либеральным мировоззрением авторов. Тем не менее предлагаю ненадолго отложить этот непростой вопрос, и бегло пробежаться по самим текстам.

«Непереводимая игра слов» — стянутый не столько концептуальным, сколько хронологическим (тексты последней пятилетки) и технологическим (публикации в «интеллектуальном глянце» — «Сноб», GQ и прочее) обручем сборник журналистики одного из лучших отечественных стилистов. Обнаруживается интересное свойство времени в оптике Гарроса — совсем недавние годы с их событиями, страстями и людьми как бы безвозвратно перешли в историческое измерение.

И всё же концепция мерцает, ее пробует сформулировать автор предисловия Дмитрий Быков, и стремительное быковское перо, по ощущению, здесь чуть буксует:

«Его эссе — это не записки у изголовья от нечего делать, а приключения мысли. Я думаю, он это писал не только и не столько ради заработка, хотя журналистика для писателя как раз и есть единственно возможное подспорье, когда не пишется или мало платят за написанное. Просто однажды эссеистика и журналистика показались ему интересней прозы, — и это важный тренд момента. Был период резкого изменения, перестановки акцентов: стало понятно про народ и про всех нас что-то, чего мы до сих пор не знали. И Гаррос выступил точным хроникером этой эпохи, — а художественное мы про нее напишем, когда она закончится».

Сам Гаррос куда скромнее, и мотивирует появление книжки понятным и естественным желанием спасти тексты от стремительного булька в Лету:

«Срок полноценной, достойной жизни газетной статьи и в прошлую-то, великую бумажную эпоху исчислялся максимум днями; журнальной — в лучшем случае неделями. Интернет разгоняет медийный метаболизм до нечеловеческих скоростей и вносит мизантропические правки: рыдай, газетчик, — теперь твоя заметка <...> сплошь и рядом мертва еще до того, как ее вообще хоть кто-то прочтет. Иногда — прежде, чем ее хоть кто-то напишет».

...тенденция всегда кладет на лопатки автора

Конечно, тут есть простительная толика кокетства. Эссеистика, притворившаяся журналистикой, — мой любимый жанр, и я не один такой.

Журналистика, однако, притворяющаяся чем-то другим или остающаяся собой, жанр по-своему тоталитарный, здесь тенденция всегда кладет на лопатки автора. Что напоминает цирковую французскую борьбу начала века; договорняк — непременное условие шоу. И надо ехать в Гамбург, чтобы установить подлинные ранжиры и иерархии. Потому журналисты мечтают сбежать в литературу, этот Гамбург высокого национального статуса, вот только Гамбург с его трактиром тоже выдуман журналистом и литератором Шкловским.

Впрочем, иногда журналистика с ее жульничествами и уловками — лучший друг и соратник идеологизированного борца. Вот Гаррос пишет, искренне огорчаясь:

«Ну да, мне, например, хотелось думать лет пять назад, что мой добрый приятель Захар Прилепин, — это человек-мост, один из тех, кто соединяет собою такие взаимно непримиримые, но такие зеркально схожие, такие живущие на разрыв, но такие нерасчленимые, сиамские берега — берега русских „либералов“ и „патриотов“; а Прилепин с тех пор не только выбрал свой берег из двух, но и многое сделал для того, чтобы берега эти отодвинулись друг от друга на максимальное расстояние».

Ну да (это я не передразниваю), а другой соседний герой книжки Гарроса, художник, философ и многолистный (солженицынский эпитет) прозаик Максим Кантор — он, что не выбрал (перебежав с одного на другой) и не отодвинул берег? И не может быть здесь упомянут хотя бы для равновесия?..

В свое время у меня была настольная книжка, о которой и сам автор, может, подзабыл. Вячеслав Курицын, «Журналистика. 1993 — 1997». Книжка эта — своеобразный эталон жанра, когда субъект (автор) и процесс — всё, а объект (персонажи) и результат — ничто. Правда, подобный радикализм прояснился только со временем. Перечитываешь густонаселенную курицынскую книжку, и в какой-то момент обнаруживаешь, что из ее героев, кроме автора, в относительной известности и еще более относительной адекватности сохранилось пять-шесть фамилий. И полторы-две жизненные реалии. Что ж, тем интереснее.

В сборнике Гарроса почти про наше время, есть и сквозной сюжет — попытка соединить в экспозиции мифологического героя и отечественного производителя. Борца, гения. Победителя и пораженца в одном лице.

Гаррос пишет очерк про Алексея Германа (старшего, и ныне покойного; эссе «Время Германа») на фоне «Истории арканарской резни», уже практический снятой, но еще неизвестной публике. Автор максимально сжато дает и производственный роман с камбэками и носорожий портрет мастера, с апелляциями к Майку Тайсону и Бобби Фишеру, и обязательную в подобных случаях философию о Стругацких и фашизме, и всенепременных Босха-Брейгеля ... В общем, не столько киноманеру Германа копирует, к тому времени похоронившую саму себя, сколько тяжело работает мускулами от забора и до обеда... Не зная результата. Но результат ему чрезвычайно важен, Гаррос ждет от этого кино примерно того же, чего Николай Гоголь от второго тома «Мертвых душ» — во всяком случае, присутствует знакомая экзальтация. Гаррос отнюдь не поборник мифа о Сизифа, как в оригинальном варианте, так и в интерпретации экзистенциалиста Камю.

Результат, как мы знаем все в курсе, воспоследовал, в прокате — под каноническим названием «Трудно быть богом», и... ну да, ну да. Вы меня поняли и печально вздохнули. Три часа бессмысленной ненависти к миру и человеческому в себе, да еще весьма слабо выплеснутой, с перерывами на никотиновый кашель.

Гаррос честно не хотел выкидывать слов из песен и рассчитывал в равной мере, как на читательское одобрение, так и читательские смешки

Следующий очерк — о съемках «Сталинграда» («Баталист»), тоже на сегодняшний день давно и широко прокатанного. Роднянский, Бондарчук, безусловно, такой эсхатологический натуги нет, как в эссе о Германе, но многое преподносится через-чур торжественно — ожидание, придыхание... А результат... Ну, вы тоже всё видели.

Другое дело, что для интеллигентного сознания случай Бондарчука-Роднянского выглядит катастрофичнее: если относительно Германа можно, чуть конфузясь, говорить о финальном шедевре и непонятом завещании мастера, то как объяснишь провал «Сталинграда»?

Вроде бы начав волшебной сказкой, Федор Бондарчук быстро перевел ее в сказку срамную, похабную. Это хорошо заметно, когда исчезают все мотивации, обнуляются действия, боевая работа предстает нагромождением чепухи и абсурда, и только для того, чтобы показать, когда и где могло случиться зачатие, и почему у 70-летнего ребенка — пять отцов.

Думаю, Гаррос честно не хотел выкидывать слов из песен и рассчитывал в равной мере, как на читательское одобрение, так и читательские смешки; сарказмы постфактума. Вот репортаж из осиротевшего после гибели хоккейной команды «Локомотив» Ярославля («Без команды»). Тут интересный слом канона — вроде бы по сюжету и объему должен быть один главный герой, и такой, разумеется, есть — «нападающий и моральный авторитет „Локо“ Ваня Ткаченко». Но хоккеиста, красавца гагаринского типа, кумира мальчишек и тайного благотворителя — для статьи, так или иначе, обличающей российские порядки и показуху, маловато будет. Поэтому появляется резервный, зато вполне живой персонаж — кандидат в мэры Евгений Уралшов, на момент написания материала известный громким выходом из «Единой России». Далее, уже за пределами очерка Гарроса, бегущей строкой — в мэры Ярославля Уралшов действительно избрался; через год, летом 2013-го был арестован по обвинению в получении взятки, особо крупный размер, отстранен, «Матросская тишина», осужден в 2016-м на 12,5 лет строго режима. Естественно, что поначалу либеральные СМИ отчаянно шумели о «политической мотивированности» уралшовского дела; однако еще естественней, что политическая мотивированность вовсе не исключает реального мздоимства, либеральным СМИ это как раз очень хорошо известно, и о Евгении Уралшове забыли задолго до вынесения приговора. И, пожалуй, книжка Гарроса — самое значительное упоминание об Уралшове за последние годы, и с еще более долгим послевкусием.

А почему автор захотел его вставить в книжку, я (да и сам Гаррос) уже говорили.

***

Об Александре Генисе говорить куда труднее, поскольку говорить здесь, по большому счету, нечего. Его квазидовлатовская манера, та «легкость необыкновенная в мыслях» (за которой, безусловно, стоит долгая и тяжелая огранка стиля), не оставляет возможности дальнейшей, читательской, работы над текстом.

Обложка предоставлена ИД «АСТ»

Сам Сергей Донатович (разумеется, один из героев генисовской книжки), в свое время отчеканил: «Отсутствие чувства юмора — трагедия для писателя. Вернее, катастрофа. Но и отсутствие чувства драмы — такая же беда (случай Вайля и Гениса)».

Собственно, это сказано даже не про Гениса с Вайдем (у того, в книжках эссе «Карта Родины» и «Стихи про меня» драма без труда обнаруживается), а про феномен глянцевой журналистики вообще. (Кстати, Довлатова вполне уместно назвать одним из ее отцов-основателей).

«Обратный адрес» — как я уже сказал, книга-травеолог, в мемуарном и отчасти мистифицирующем ключе. Чередуются, своеобразным нон-стопом, ландшафты и байки про них, портреты родственников и знаменитостей (которые в подобном контексте тоже вроде как родственники) и опять же, байки про них. Не оставляет ощущение, что всё это давно читано-перечитано, и не потому, что Генис компилирует новые тексты со старыми (хотя и поэтому тоже), а потому что манера, доведенная до своеобразного и почти безжизненного совершенства, окончательно отправляет под лавку содержание и смыслы.

Собственно, литература Гениса сделана в формате MP-3, в первые тексты еще вслушиваешься, а дальнейшее (и нередко повторяющееся) идет фоном. С присущим данному формату отчасти пластмассовым звуком.

Говорить о Генисе трудно, но им легко иллюстрировать особенности подобного рода журналистики/эссеистики. Например, Александр Александрович тоже пишет про Германа-старшего, который, разумеется, почтительно упомянут в издательской аннотации, в ряду Бродского и Довлатова.

Правда, натуга тут невозможна — все результаты Генис с удовольствием фиксирует: на излёте перестройки в царскосельском ресторане, совсем как при большевиках, обнаружились миноги, а еще через несколько лет Герман-старший завязал пить и признался президенту Ельцину, что Родину-таки любит: «Как не любить?»

Единственное место в книжке, по-настоящему меня взволновавшее — это мифология села Духовницкое в Саратовской области — поскольку я глубоко интересуюсь историей поволжского старообрядчества, а этот райцентр — один из основных в раскольничьем поясе Волги и Иргиза. Тут есть своеобразный символизм — пишет Александр Александрович чаще о краях далеких и экзотических (теперь Киев с Луганском, в силу известных причин, можно к таковым причислить), а интереснее то, что под боком.

Необходимо процитировать. Речь идет о бревнах Ноева Ковчега, обнаруженного русским авиатором В. Росковитским на Арарате, и доставленных на Волгу в суматохе начавшейся революции.

...для выкладывания очередных пазл-ковриков Генису уже мало собственных текстов, и в ход идут чужие

«...несколько уцелевших бревен ковчега сумели все-таки доставить на Волгу тайком от взявших верх большевиков-богоборцев. Об этом рассказал последний участник экспедиции солдат Федор Батов, скончавшийся в 1969 году.

— Чтобы скрыть от безбожных властей драгоценные бревна, — вспоминал солдат, — их использовали для постройки баржи купца Неметова.
Но вскоре судно отобрали, чтобы перевозить арбузы трудящимся. А в начале 1930-х баржа села на мель и вмерзла в лед возле небольшого приволжского села Духовницкое. Председатель райисполкома Безруков велел разобрать судно и построить здание школы из спасенных бревен. В этой сельской школе появились странные учителя, как-то: преподаватель трех языков бывший полковник царского генштаба Михаил Золотарев, приятель Бунина филолог Ленге и Прасковья Перевозчикова, служившая фрейлиной у матери Николая II.

— Возможно, — предполагает волжский археолог-самоучка Алексей, избегающий называть свою фамилию, — в задачу именитых педагогов входил перевод рунических надписей.

Так или иначе, бревна ковчега оказывали бесспорное ментальное воздействие на учащихся школы. Из ее стен вышли 60 докторов наук и несколько академиков, включая физика Гурия Марчука, последнего советского президента Академии наук.

Кроме того, в духовницкой школе учились 38 профессоров, 29 заслуженных деятелей науки и летчик-космонавт Александр Баландин. Большая часть ученых стала физиками-ядерщиками, вероятно, потому, считают местные, что ковчег был на атомном ходу.

<...> я точно знаю, что всё это — правда.

Во-первых, с тех пор как в перестройку магические бревна растащили неизвестные, школа в Духовницком перестала поражать мир талантами. Во-вторых, в этой школе учился мой тесть Вениамин Иванович Сергеев, который звал себя Веня и был самым необычным человеком из всех, кого мне довелось встречать».

Бывают, разумеется, причудливые совпадения, но в «тестя Веню» я не слишком верю. Во-первых, истории о чудесной школе, построенной из бревен купеческой баржи, и редкостном урожае гениев, давно кочуют по краеведческим сайтам. Во-вторых, еще в феврале 2012 года, На довольно желтом портале «Московский монитор» был опубликован материал Платона Сергеева «Ежедневное чудо: Ноев ковчег», конспект которого, куда более совершенный по стилю, собственно, и предлагает нам знаменитый литератор Александр Генис (а он впервые опубликовал эссе «Семейное, или Ноев Ковчег» в декабре 2015 в «Новой газете»). У Сергеева в «Мосмониторе» присутствует уже всё — и авиатор, и руны, и арбузы, и купец, и анонимный археолог Алексей, и фамилии/титулы преподавателей, и букеты академиков, профессоров и космонавта. Несколько напоминающие шукшинскую статистику выдающихся земляков из рассказа «Срезал».

(Кстати, Гурий Марчук — уроженец Оренбургской области действительно начинал трудовую деятельность в Духовницком, и, возможно, учился в легендарной школе, а вот космонавт Александр Баландин родом из подмосковного Фрязина, там и получил среднее образование).

В общем, понятно. Хотите называйте подобное плагиатом, хотите — очередным пересказом бродящей по свету байки, я же вижу распространеннейшее в современном журнализме явление — компиляцию. Наверное, для выкладывания очередных пазл-ковриков Генису уже мало собственных текстов, и в ход идут чужие — это я пишу, дабы не употреблять сочетание «гонит строку». Словом, момент показательный.

***

Обе книги, что ни говори, нужные и своевременные. Яркие фактурно, стилистически талантливые, занятно сконструированные, они объективно свидетельствуют о конце глянцевой журналистики в России, в том виде, какой мы знали ее более двадцати лет. С обильным либеральным словоговорением, призванным не столько разрешить, сколько заболтать «проклятые вопросы». С героями, которые уходят на огромные сроки, и параллельно — в тотальное забвение, и поди определи, кто тут более жесток — власть, обрекающая на первое или общество, приговорившее ко второму... С сатирически огромным зазором между многобюджетным процессом и провальным результатом. С MP3-звуками, от пластмассы которых уже и собственным рукам противно. С пересказом тусовочных баек, а когда и этот, казавшийся неиссякаемым, ресурс, оказался исчерпан, в ход пошли перепевы «антологии таинственных случаев» из желтой прессы. Тоже по-своему верно: желтая пресса — обезьяна глянцевой, и также погружается в кризис.

Гаррос, безусловно, многое понимает, в том числе про конец глянца, и прибегает в своей портретной галерее к жанру иному, внежурналистскому — «утопии». (Подзаголовки его очерков — «Утопия Захара Прилепина: великая глушь»; «Утопия Славы Полунина: мельницы нирваны мелют медленно»; «Утопия Веры Полозковой: зарифмуй это» и прочее). Однако утопия — это не только беллетризированные варианты трудовых книжек и перечня наград, даже не «I have a dream», это, прежде всего, образ будущего показанный через определенные социальные практики. Макет большого строительства. А вот это отсутствует совершенно; ибо сколь угодно яркий авторский стиль и глянцевый формат — весьма ограниченный инструментарий для стройки.

И вообще, какая, извините, стройка? Мы не про стройку, мы про дизайн и евроремонт. В лучшем случае перестройку. Горбачевскую или медведевскую. То есть про настоящее.

Однако иногда наступают времена, когда настоящее заканчивается — резко и оглушительно.

...Спасибо издателям и авторам — в книжном виде такие вещи нагляднее.

Другие материалы автора

Алексей Колобродов

​Дорожно-литературный рэп

Алексей Колобродов

​«Авиатор»: под крылом из фанеры

Алексей Колобродов

​«История» одного «Гения»

Алексей Колобродов

​Поэты, играющие в прятки