Читатель: А по-моему...

Даниил Хармс. Четыре иллюстрации того, как новая идея огорашивает человека, к ней не подготовленного * — Хармс Д. Четыре иллюстрации того, как новая идея огорашивает человека, к ней не подготовленного / Собрание сочинений в 4 т. Т 2. — СПб.: Азбука, 2000. С. 320. [i].

Есть чрезвычайно интересная проблема, тем не менее находящаяся как бы на периферии внимания.

Это проблема читательского отклика.

В те времена, когда литература была делом священным и даже чем-то магическим, когда писателей было мало, а читателей много, сформировался некий ритуал поведения для последних.

Читатель писал письмо писателю. Иногда это было публичное письмо — поздравление с юбилеем, или, наоборот, требование писателя призвать к ответу, примерно наказать или вовсе вывести к оврагу.

Теперь все эти способы рефлексии сохранились, и к ним даже добавились короткие реплики в Сети.

Литература потеряла большую часть мистического уважения, да и сам институт чтения утратил былые масштабы

Поменялось ещё кое-что в пейзаже — писателей стало очень много, текстов на рынке избыток, и наблюдается их перепроизводство.

Литература потеряла большую часть мистического уважения, да и сам институт чтения утратил былые масштабы.

Но читателю по-прежнему трудно промолчать.

Он потратился, купил книгу, уделил личное время чтению, и хочет как-то отреагировать. Выпустить пар эмоций, так сказать.

Иногда это простое психотерапевтическое выговаривание, иногда желание социального общения, ну и прочие понятные движения души.

Есть довольно известная маска обиженного писателя, который восклицает: «О, эти ужасные профаны! Они не доросли ещё до понимания моих книг!»

Эта маска давно и заслуженно высмеивается. Высмеивается и даже мягкий вариант её — писатель старался, страдал, мучился, а читатель обзывает его книгу коротким неприличным словом. Или даже его мучили власти, он страдал в узилище... А читатель говорит что-то неприятное, мимоходом обесценивая его жизнь и труды.

Но мир жесток, мало приспособлен для жизни, и это отмечали поэты, которых внезапные печальные открытия довели до смерти.

На самом деле ситуация куда сложнее (и интереснее), потому что есть читатели квалифицированные и не квалифицированные.

Чтение — довольно трудная работа, сходная с лабораторной. Причём это относится к любой литературе — и к художественной, и к научной, и к книгам историков, и к религиозным писаниям.

Это нормальная тяжелая, хоть и умственная, работа. Не оплачиваемая, или, даже, работа с отрицательной оплатой. Выигрышем в ней могут быть только знания и эмоциональные переживания.

И то это не всегда случается.

Квалифицированный читатель готов потратить массу времени на исследования, готов он и к тому, что материал окажется негодным, закупленное оборудование окажется ненужным, и лаборатория проработает вхолостую — и тому подобное.

При этом квалифицированный читатель не требует от живой материи в книге-пробирке предсказуемого поведения и не ожидает того, что если он отдал деньги за реактивы, то получившееся вещество непременно приведёт его в восторг.

Ветер не уносит слова, они фиксируются в блогах и на форумах

Именно поэтому я и сравниваю квалифицированное чтение с занятиями наукой.

Есть и прочие читатели, не обладающие этой квалификацией. Среди тех и других есть отъявленные мерзавцы и прекрасные люди. В конце концов, умение водить автомобиль ныне отнюдь не характеризует человека полностью — так и здесь.

Интереснее ситуация вовсе не оттого, что мы вновь открыли простую истину, что люди обладают разными навыками чтения.

Она интереснее оттого, что всё это происходит в момент, когда непосредственная реакция читателя записана в Сети и доступна всем. Ветер не уносит слова, они фиксируются в блогах и на форумах. Не нужно писать в издательство — вот они, множественные площадки для рефлексии прямого действия.

На всё это влияет момент перехода — инерционное уважение к литературе ещё не до конца исчезло, институт чтения, как времяпровождения, ещё присутствует, но общество выяснило, что уже писатели, в своей массе, обречены на нищету. Известно также, что на пути книгопечатания нет никаких препон, кроме отсутствия денег, и поэтому случилось то самое перепроизводство книг.

И, если на нужность учителей и врачей есть хоть какие-то надежды, то трагедия из-за отсутствия в общественной жизни писателей вряд ли произойдёт.

Оттого гордость писателя, ныне выходящего на хармсовскую сцену, удивительна. Он должен был приготовиться к идеям читателя по этому поводу — они, эти идеи, давно не новы.

Иногда писатели и просто любители чтения возмущаются тем, что читатель ограничивается коротким и ёмким эпитетом.

Тут, кстати, проявляется весь спектр ответов: от призыва аргументировать свою оценку, до действительно смешного «А чего добился ты?» или «А вы попробуйте, напишите роман сами». Понятно, что на последнее уже много раз отвечали, что для того, чтобы оценить качество яичницы вовсе не нужно быть курицей (или поваром). В ответ на первый упрёк нужно сказать, что никто из читателей не подписывался системно излагать свою реакцию — это вроде как требовать от девушки объяснений, почему она не хочет знакомиться на улице с молодым (или немолодым) человеком.

Математики нас учат, что количество сочетаний читателей и писателей в нашем случае будет равно четырём.

Действительно, иногда хороший автор и квалифицированный читатель находят друг друга, но эту небесную картину мы описывать не будем. Случай, когда квалифицированный читатель наткнулся на графомана, но, как рачительный хозяин, всё пустил в дело — и мясо, и шкурку, тоже понятен. Для квалифицированного читателя дурная книга может оказаться чрезвычайно полезной. Из скучной классики социалистического реализма, к примеру, можно сделать множество выводов, извлечь массу бытовых свидетельств, вместить её в своё понимание мироустройства, выписать смешную цитату, наконец.

Есть два других случая: первый — когда неквалифицированный читатель сталкивается с хорошей, но сложной для него книгой. Это вызывает у неквалифицированного читателя раздражение. Он испытывает унижение недостаточностью своих знаний или кажущимся упрёком в поверхностности. Тогда неквалифицированный читатель придумывает ошибки за автора. У хорошего писателя Джерома К. Джерома, в его знаменитой книге о путешествии по реке есть эпизод про дом, в котором жил некий вельможа, а теперь помещается лавка. Приятель рассказчика зашёл туда, чтобы купить шляпу, и лавочник предложил покупателю полюбоваться на лестницу из резного дуба — это был шедевр резной работы, будто во дворце. Потом лавочник провёл гостя в комнату, которая была оклеена несколько нелепыми голубыми обоями. Хозяин объяснил, что тут тоже был резной дуб — от пола до потолка. Приятель рассказчика возмутился: «Неужели вы хотите сказать, что заклеили резной дуб голубыми обоями»? Лавочник отвечал, что именно так: «И это обошлось мне недёшево. Ведь сначала пришлось обшить стены досками. Но зато комната имеет веселый вид. Раньше здесь было ужасно мрачно». Дальше рассказчик замечает: «Не могу сказать, чтобы я считал лавочника кругом виноватым (это несомненно доставляет ему большое облегчение). С его точки зрения — с точки зрения среднего домовладельца, стремящегося относиться к жизни как можно легче, а не какого-нибудь помешанного на старине чудака — поступок его имеет известный смысл. На резной дуб очень приятно смотреть, приятно даже иметь его у себя дома в небольшом количестве. Но нельзя отрицать, что пребывание среди сплошного резного дуба действует несколько угнетающе на людей, которые к этому не расположены. Это все равно что жить в церкви.

Раздражённые читатели действуют не хуже датчиков пожарной системы, когда оказываются в нештатной ситуации

Печально во всей этой истории лишь то, что у лавочника, которого это ничуть не радовало, была целая гостиная, обшитая резным дубом, в то время как другие платят огромные деньги, чтобы его раздобыть. По-видимому, в жизни всегда так бывает. У одного человека есть то, что ему не нужно, а другие обладают тем, что он хотел бы иметь» * — Джером, Джером Клапка. Трое в лодке, не считая собаки // Избранные произведения в 2 томах. Т. 1. — М.: Художественная литература, 1957. С. 56. . Тоже самое происходит с книгами — хотя по раздражению читателей дотошный литературовед может узнать многое о тех изолированных кругах предпочтений, на которые разделилась литература. Раздражённые читатели действуют не хуже датчиков пожарной системы, когда оказываются в нештатной ситуации — например, если человек, всему предпочитающий фэнтези, по ошибке открыл Джойса. Раньше существовала оглядка на иерархию имён, а теперь в этом деле у нас сплошная демократия.

Но есть и случай, когда гнев неквалифицированного читателя вполне справедлив — он сталкивается не с другим кластером литературы, а с откровенной халтурой внутри собственного кластера.

Как ему запретить крепкое и ёмкое слово? Да никак. Это входит в незримый, но имеющий место контракт писателя и читателя. Это своего рода Общественный договор — и в те времена, когда авторитет литературы был высок, он содержал строчку о читательском раздражении, а сейчас — и подавно.

Литературы просто много, и читатель оказывается в положении советской продавщицы, что рычала на покупателей: «Вас много, а я одна!» Тогда в условиях дефицита товара, сила была на её стороне, а теперь всё наоборот.

Вот и читатель чувствует своё право, равно как и посетитель «Макдональдса», который не хочет лобстера и оленины, а хочет булку с котлетой — быстро съесть и продолжить путь.

Объясняться тут нечего.

И девушки, отвергнувшие уличных приставателей, тоже в своём праве. Им некогда, их время бежит быстро.

Тоска автора по квалифицированному читателю понятна — очень хочется, чтобы тебя если и ругали, то вдумчиво, предварительно внимательно прочитав. На это есть надежда — из-за голода и переквалификации поголовье писателей должно сократиться, и тогда немногочисленных квалифицированных читателей хватит на всех.