18+
11.01.2019 Тексты / Статьи

​Андрей Битов: История с географией

Текст: Татьяна Золочевская

Фотография: Андрей Тарасов

Памяти Андрея Битова.

Насилие исключает познание.

А. Битов, роман-странствие «Оглашенные»

Ушел Андрей Битов, но осталось что-то большее и до конца неразгаданное, сколько ни читай, ни думай. Впрочем, однажды мне повезло, услышала многое из первых уст. Сразу после торжеств по поводу восьмидесятилетия писателя — полтора года назад, у него дома.

— Подарки украли — чачу и табак, — посетовал Битов, и разговор потеплел. Перестала испытывать чувство неловкости от того, что видела — человек устал. Какой я была по счету в этой юбилейной череде интервью? Затемненная комната выглядела чуть мрачноватой, стол — перенаселен бумагами. Мы с трудом нашли удлинитель, чтобы подзарядить телефон (для записи диктофона). Пронзительный майский день оставался снаружи.

Внутри, где-то поблизости, могли оказаться те самые чача и табак — из других солнечных дней, привезенные то ли из Грузии, то из Армении друзьями. Но кто-то прихватил их с собой прямо на Пушкинской премии, которая прошла накануне.

О самой премии говорили тоже. «Дают не тем и не за то», — по словам Битова. Он пояснял: жюри, которое возглавлял долгие годы (с 2005), ориентировалось так: на заслуженного человека, обойденного вниманием или на молодого и перспективного. В 2017 лауреатами стали немолодые: «Иван Жданов — великолепный поэт, которого недостаточно знают», и художник Борис Мессерер, написавший книгу о супруге Белле Ахмадулиной, ее «личность достойна другого осознания».

В осознании своих уже написанных текстов постоянно находился и сам Битов. Такого я не встречала ни у одного писателя. Его раздумья казались беспрерывными и полноводными. И длились годами. Так, восьмитомник, вышедший пять лет назад, не стал финалом. «Я пометил восьмой том, как символ бесконечности», — говорил он. Этот том посвящен Пушкину — бесконечен Пушкин.

Между «Пушкинским домом» и «Пушкинским томом» — разница в одну букву и в полвека. Битов чертил «сплошную линию пушкинской жизни», продолжая беседы с поэтом, как с современником. Дополнял статьями и эссе этот том, в котором давно утонул его первый фундаментальный «дом». Он декламировал строки из Пушкина, утверждая, что это эффективнее таблеток: «Лучшее средство от склероза — учить стихи».

Стихами за окном, среди прозы Краснопрудной — на карнизе добротной сталинки в Москве (петербуржец Битов жил на два города), той весной выросло деревце и шелестело листьями. Писатель злился: «Пока коммунальщики не спилили — портило, видите ли, фасад».

Битов везде разный и везде одинаковый

Стихи Андрея Битова («В четверг после дождя», «Дни человека») качаются где-то на верхушке дерева его текстов. Не говорю — книг, так как, дописываясь, складываясь в сборники и тома, они явно выплескиваются, «прорастают» из-под обложек. Битовское дерево — зеленое и ветвистое, с пышной кроной, прочно вросло в землю литературы. Мощное: у основания важные и известные тексты — «Аптекарский остров», «Пушкинский дом», «Уроки Армении», «Грузинский альбом», «Оглашенные». Каждый из них тоже ветвится: отдельными рассказами, историями, путевыми заметками, эссе. Битов везде разный и везде одинаковый. Размышляющий, вспоминающий, путешествующий.

Читая Битова, словно играешь в интеллектуальную игру с пространствами и объемами смысла. Кроме поля и фишек, дают лупу, позволяющую рассмотреть что-то поближе, часто изнанку самого загадочного — человеческой души.

Об «Империи в четырех измерениях. Измерение III. Путешествие из России» критик Лев Аннинский писал: «Чехов, конечно, реализовался бы и без поездки на Сахалин. Гончарову — внутренне — мало что прибавила кругосветка. Писемскому азиатская экспедиция не дала ровно ничего. Поставьте рядом Карамзина, который не нашел бы себя без „Писем русского путешественника“, и вы почувствуете, о чем я говорю. Битов, этот изумительный, природой созданный орган самоанализа, не реализовался бы без своих изматывающих путешествий. Они ему жизненно необходимы. Они что-то в нем раскрывают, в его душе, обращающейся вокруг своей оси».

Вокруг загадочной оси проходит и жизнь интеллигента Алексея Монахова (в первом варианте Кропоткина), главного героя одного из самых петербургских романов «Улетающий Монахов». Когда-то эта книга познакомила меня с Битовым, став своеобразным путешествием в глубины сложной женской души, рефлексию героя и постоянно ускользающую материю жизни. Влюбившись в Асю в шестнадцать, Монахов помнит о ней в каждом мужском возрасте. И пытается отыскать ее и себя — прежних, то обнадеживаясь, то сожалея.

Жалеют героя и женщины, любя по-своему, ища в нем опору — но это не его стихия, Монахов всегда немного в отрыве от реальности, в полете внутренних теней. Угадав в ком-то образ Аси, он снижается, пикирует, чтобы вскоре снова взлететь. По определению Битова, «Улетающий Монахов» — роман-пунктир: поэтический чертеж жизни, прорисованный тлеющим угольком первого чувства.

Пунктиром проявлялись, рассыпаясь в течение тридцати лет по изданиям, каждая из шести частей романа «Улетающий Монахов» («Дверь», «Сад», «Образ», «Лес», «Вкус», «Взгляд»): их можно читать по отдельности, как лермонтовского «Героя нашего времени». До появления единой книги, изданной «Молодой гвардией» в 1990 году, роман был переведен на двенадцать европейских языков, и, кажется, даже, на японский.

Вот так, всеми языками шелестит и битовское дерево, рвется куда-то улетающий Монахов, увязая в других романах, среди которых «Дворец без царя», «Дни человека», «Семь путешествий», «Вычитание зайца», «Преподаватель симметрии». Жанры смешиваются, тексты переформатируются в сборники и тома. Иногда их сложно распознать в соседстве: в новом всегда есть старое, а старое звучит по-новому.

Погрузиться в историю как в процесс

В том юбилейном интервью он делился планами: после восьмого, пушкинского тома, задумал девятый — «Неизбежности ненаписанного», за ним десятый — «Постскриптум». Мечтал разобрать мешок с рукописями и найти материалы, которые составят важную для него книгу — «Историю с географией». Погрузиться в историю как в процесс, не чисто исторический и географический, а «геофизический». «В нашей истории все ищут какую-то ошибку, катастрофу, какие-то пробелы. Начиная с Чингисхана, не было никакого перерыва. Вот я и хочу, от своего посещения и понимания Монголии до сегодняшнего дня написать, что это непрерывно, что это одна и та же история».

Проследить ход истории, объяснить Куликово поле, Бородинское сражение и Сталинград.

«Меня интересует два вопроса в этом сочинении — почему Россия такая большая, почему она сопротивляется и почему непобедима».

Битов тоже сопротивлялся, дважды победил рак, но умер от инфаркта.

«Я счастливый человек: в моей жизни не было и десяти черных дней».

А я счастливый человек, потому что услышала из его уст многое созвучное себе. И привезла ему из Грузии чачу, но не успела вручить.

Зато Андрей Битов вручил нам целую империю текстов, многомерную и непрерывную «историю с географией»: от Петербурга до стран, которых уже нет на политической карте мира, от слова до собрания сочинений в восьми томах. И теперь можно путешествовать по текстам одного из самых свободных писателей, «экстремала в литературе». Битов смотрит на нас сквозь ветви большого дерева, проявляясь из всех своих измерений, как «гипертекст, одна большая книга».

Другие материалы автора

Татьяна Золочевская

​«Плохая идея» для Астрид Линдгрен