Вселенский игнор
Текст: Валерия Пустовая
Фотография Дмитрий Чижов
Валерия Пустовая о космосе как психологической травме.
Кто ищет в космосе жизнь, не понимает его смысла — ледяно блеснуло в голове, пока душой я рвалась к герою на экране, уткнувшемуся в пустую грудь скафандра. Насилу облачившись в него, как в громоздкий купальник, одинокий человек нырнет с космического корабля в бездну на страховочном тросе — и наконец разрыдается.
Эти сердечные объятия с кожурой космонавта, и ищущая рука одинокого человека, сжимающая пустую защитную перчатку, и кормление роботов-пылесосов, как уточек, в необъятной и неестественно чистой столовке космического лайнера — самые трогательные моменты фантастического фильма «Пассажиры» (2016, режиссер Мортен Тильдум).
Двое до срока пробуждаются в середине пути от Земли к космической колонии, на корабле, которому до пункта назначения лететь еще столько, сколько и долгожитель не выдюжит. «Пассажиры» начинаются и оканчиваются как космическая робинзонада, в иные моменты заставляя нас поверить, что всего и проблем у героев — высечь радость из уединения на этом летающем острове, загодя оборудованном под ключ.
Фильм дергает за самые доступные ниточки фантастических коллизий: сопоставление мук человеческой совести и комфортного релятивизма андроида, столкновение божественной случайности и компьютерной программы, спасение космической миссии наперекор бешенству машин.
Спускаясь, однако, на самый глубокий слой сюжета, обнаруживаешь, что космос в фильме — такое же художественное допущение, как возможность герою не чихнув вылететь в бездну на тарзанке, прицепленной к пронзающему ее на полскорости света кораблю.
Двое «пассажиров» не знают, как распорядиться собой перед лицом неизбежной конечности жизни и незапланированной перемены судьбы. Но разве космос — уникальные обстоятельства, где только и возможно развитие и решение такого конфликта? Когда героиня в отчаянии сворачивается клубком в своей вскрытой капсуле, где ей назначено было проспать еще почти век до окончания полета, но не доведется, — не выстреливает ли это в нас аллегорией материнской утробы, в которую, как говорится, нельзя «родиться обратно»? Мы остро чувствуем в этот момент, как трудно человеку расстаться с представлением о себе, своем предназначении, привычной участью, как жестоко страдает он при всяком отклонении хода полета от задуманного им плана.
Героиня — популярная писательница и журналистка — добровольно отправилась в более чем вековой перелет, порвав со своим временем, друзьями, поклонниками, планетой, но на деле не чаяла перемены судьбы. Нет, она рассчитывала продвинуться по уже выбранной дороге: призналась, что хотела «быть не как все» и пережить эксклюзивный опыт, который обеспечил бы ей настоящее писательское признание.
И только зависнув между домом и командировкой, она получила шанс понять, какой ценой дается истинный эксклюзив.
В реалистическом решении этого сюжета на месте космического перелета могли бы выступить тюремное заключение или тяжкий недуг, развод или переезд.
Не сразу понимаешь, что технические условия функционирования тарзанки в космосе не так глупы, как моральные
Космос в «Пассажирах» — как гептаподы в «Истории твоей жизни», повести Теда Чана (Story of Your Life, 1998), по которой выпустили фильм «Прибытие» (2016, режиссер Дени Вильнёв). Повод к вполне человеческому сюжету, не так уж принципиально нуждающемуся в фантастической уловке. «История твоей жизни» рассказывает о том, как женщина справляется с трагедией — потерей семьи и ребенка. Инопланетный язык гептаподов становится ключом к неземной, нечеловеческой логике восприятия жизни, в свете которой самая серьезная травма обретает смысл благословения. В более плоском реалистическом измерении роль наставников-гептаподов могли бы исполнить мистики и фаталисты, философы и священники.
Без космоса эти истории утраты («Прибытие») и сломанной жизни («Пассажиры») лишились бы наглядности и остроты — но вполне могли быть осмыслены.
Интереснее то, что вне космоса не состоится.
Не сразу понимаешь, что технические условия функционирования тарзанки в космосе не так глупы, как моральные.
Фильм предпочитает не говорить о том, что меня в нем начинает раздражать с первых минут: о неуместности затаренного до краев развлекательного центра с бассейном — ввиду звезд. «Вернетесь за острыми ощущениями!» — обещает автоматический голос герою, только что рыдавшему над бездной. Пассажирам лайнера — всем пяти тысячам, кроме двоих, — назначено проснуться за несколько недель до приземления, чтобы успеть насладиться космическим парком развлечений.
Пошлее этого финала только самое начало — когда герой, еще не зная, что обречен, прикидывает, как надеть курточку, чтобы произвести впечатление на попутчиков.
Фильм так и этак вертится вокруг вопросов социализации, старательно отвлекая героев и зрителей от пространства, исключающего контакт.
И высший пафос «Пассажиров» — утверждение нужности и предназначенности двоих друг другу — спасает нас от самой мрачной догадки фильма: что слюбились они там, где ни им, ни любви не место.
Тот же трюк провернули в свое время в фильме «Гравитация» (2013, режиссер Альфонсо Куарон) — истории о женщине, сумевшей правильно упасть с неба на Землю. Фильм еще убедительнее, чем «Пассажиры», работает на утверждение простых ценностей жизни — собственно, весь его смысл в торжествующей витальности. И снова: мы так радуемся за спасенную героиню, делающую первые на наших глазах шаги по земной тверди, что забываем о том, с чего все началось: острого ощущения, что ей в небе не жить.
Космос притягателен благодаря великой асимметрии. Конечное и живое в нем оказывается лицом к лицу с бескрайним и бездыханным. И наша устремленность ввысь, к звездам, наперекор законам тяготения и выживания, вступает в острое противоречие с их целесообразным танцем.
Мы отчаянно льнем к тому, что нас вовсе не имеет в виду.
...в экосистеме космоса жизнь — бактерия лишняя
Мы навязываем Вселенной закон человеческого притяжения — а между тем галактики разлетаются прочь друг от друга. Причем, говорят, с ускорением.
На нужности и взаимной зависимости, на неразрывной близости заверчена жизнь на Земле. Чудо жизни, каким являет его природа, наделяет ключевой ролью каждую косиножку и долгоносика, инфузорию и тычинку.
Но в экосистеме космоса жизнь — бактерия лишняя.
Ненужная случайность — очаг разума на Земле. Ненужная случайность — очаг земной жизни в космосе. Сама планета, на которой возится, слипается и множится биомасса, — ком обломков, остывшая и свалявшаяся звездная пыль. Космический мусор.
Такой же шлак, как наши переживания об утрате и судьбе — для спокойно исполняющих от века назначенный танец гептаподов.
Они тронули меня, эти чудища с круговой симметрией тела, чья мудрость едва монтируется с рисующимся в воображении обликом скользкой семиногой твари.
В фильме «Прибытие» чудищ вовлекли в наш человеческий цирк, заставили плясать на благо цивилизации: гептаподы даруют избранной ими героине-переводчице «орудие» — их удивительный язык, позволяющий оглядеться во времени на 360 градусов, знать будущее, как прошлое, и таким образом в очередной раз спасти наш мир от катастрофы.
В повести Теда Чана нет этой дешевой дрессировки космоса политтехнологами. Познание языка и кругового мышления гептаподов остается личным открытием героини, которым она вольна распорядиться в процессе переживания собственной драмы. Но сам диалог человека с гептаподом не освещается целью и смыслом, что особо подчеркнуто в ритуале обмена цивилизационными подарками.
Этот ритуал — игра аутичных существ, имитирующих контакт. Дары отправителя никак не связаны с пожеланиями получателя, и тщетно ждут космического «орудия» в подарок земные власти. Получатель не выигрывает, отправитель не теряет — обмен дарами свершается вслепую, и словно в не пересекающихся мирах: как в коробке фокусника, когда предмет прячут в одном отделении и потом тщетно ищут в другом.
Гептаподы, «с энтузиазмом» включающиеся в диалог с человечеством на уровне азбуки и первых слов, восхищают, как смиренные монахи, исполняющие трудоемкие и неблагодарные задачи ради послушания.
...человек любит космос слишком сильно — подсаживаясь на этот вселенский игнор,
Забавно упорство, с которым в земной культуре наделяют космос смыслом, вовлекают в человеческую историю. Ненужные ему, мы бесконечно занимаемся оправданием космоса.
Потому что смутно чувствуем его собственную, невероятно разрастающуюся избыточность для нас: с человеческой точки зрения, зачем столько звезд, не зажигающих жизнь?
Песнь льда и пламени космоса — это песнь абсурда. Бескрайний иероглиф пустоты, сигналящий о нашей заброшенности.
Вот почему самый точный космический сюжет лишен действия и смысла — как в первой половине фильма «Интерстеллар» (2014, режиссер Кристофер Нолан), чья меланхолия затягивает сильнее, чем открывшаяся к финалу временная петля. Герои тычутся наугад в космические тела, намеченные для колонизации. И космос в человеческой судьбе — это вот такое ошибочное, случайное и не получающее оправдания скитание по чужим негостеприимным планетам, это превышающая срок человеческой памяти дальность перелетов в пустоте, это ошибка приземления ценой в жизнь.
В итоге подумаешь, что вместо того чтобы космос делать фоном для очередной земной драмы, стоит обнаружить и раскрыть космический невроз в самих человеческих отношениях.
Кстати, вспоминаются строки действующего поэта Анны Логвиновой: «А ему все хотелось чего-то космического — а ей пещерного, доисторического...» Стихотворение о конфликте базовых ценностей, о не состоявшемся контакте мужчины и женщины хорошо ориентирует нас во Вселенной. Для теплого союза смертных — пещера, а космос — для одиночества в льдистой вечности. Космос бесконтактен и не плодит, космос не нуждается и не лепится в единую плоть.
Невроз влечения к вечной зиме, к совершенству целесообразного кристалла — сюжет не только традиционных сказок («Снежная королева»), но и новых, постмодернистских: «Дамы и господа» (Lords and Ladies, 1992) Терри Пратчетта высмеивают наше приниженное восхищение эльфами, паразитирующими на творениях человеческого «плоского» мира, Филип Дик в повести «Мечтают ли андроиды об электроовцах?» (Do Androids Dream of Electric Sheep? 1968) оплакивает безупречность человекоподобных машин, которые одолевают человека благодаря тому, что способны переступить через привязанности и мораль.
Даже Чужой в одноименной киносаге, хоть и видом дик, предстает еще одним воплощением совершенства — безупречным в искусстве выживания.
Речь о вымечтанном совершенстве, о компенсации в образе Иного — человеческой слабости, душевной и биологической, нашей зависимости от биотоков тепла и любви.
«Женщины, которые любят слишком сильно» (Women Who Love Too Much, 1985) — есть такая знаменитая книга американского психотерапевта Робин Норвуд: в помощь тем, кто влюбляется в эмоционально недоступных и заведомо не предназначенных для плодотворного союза партнеров.
Так и человек любит космос слишком сильно — подсаживаясь на этот вселенский игнор, ввязываясь в заведомо неравноценный диалог, проваливаясь в бездну.
Бездну нелюбви к себе.