18+
23.07.2016 Тексты / Статьи

Счастливый Вяземский?

Текст: Мария Нестеренко

Иллюстрация фрагмент картины «Портрет князя П.А. Вяземского» / работа К. Рейхель. 1817 г.

23 июля (по новому стилю) 1792 родился поэт князь Петр Андреевич Вяземский.

Кажется, только ленивый не цитировал пушкинские строки, посвященные Вяземскому: «Счастливый Вяземский, завидую тебе». Ходасевич и вовсе писал, что биография князя «одна из немногих, слишком немногих, счастливых биографий в русской литературе». Вяземский действительно прожил долгую, насыщенную событиями жизнь, где нашлось место доброй дружбе, поэтическим взлетам и страшным утратам (он пережил почти всех своих детей). Однако можно ли назвать его литературную судьбу по-настоящему счастливой? На сегодняшний день сочинения Вяземского даже не изданы толком, а ведь публикация полного корпуса текстов — главный критерий авторской успешности.

Кроме того, Вяземский до сих пор находится в тени своего младшего друга (Пушкин его моложе на 7 лет). Однако дело не в том, что поэты были близкими друзьями, здесь иная оптика. Почти в любой биографии князя встречается мысль о его второстепенности по отношению к великому русскому гению, а чаще автор и вовсе смотрит на Вяземского глазами Пушкина. Так поступает и Ходасевич: «Пушкин недаром сказал о нем: „Язвительный поэт, остряк замысловатый“. Нельзя забывать блистательных подвигов Вяземского на поприще эпиграммы. Тут он, а не Пушкин был истинным преобразователем». Сам Вяземский, кажется, ясно осознавал природу этого феномена, более того, приложил руку к сотворению пушкинского мифа. В 1809 году он написал о Баратынском: «Его заслонял собою и, так сказать, давил Пушкин, хотя они и были приятелями и последний высоко ценил дарование его. Впрочем, отчасти везде, а особенно у нас, всеобщее мненье такую узкую тропинку пробивает успеху, что рядом двум, не только трем или более никак пройти нельзя. Мы прочищаем дорогу кумиру своему, несем его на плечах, а других и знать не хотим» * — П. А. Вяземский. Полн. собр. соч., т. VII. СПб., 1882, С. 269. .

Или еще цитата: «С годами мы все больше узнаем о литературных соратниках Пушкина. Но в то же время еще больше мы узнаем о самом Пушкине», — пишет биограф Вяземского Максим Гиллельсон. Вяземский был «был последним представителем „пушкинской плеяды“ и осознавал это как миссию». Во многом благодаря ему сформировался концепт «Золотого века» русской литературы. А себя как поэта Вяземский, вероятно, недооценивал: «Вы хотите, чтобы я написал и свой портрет во весь рост. То-то и беда, что у меня нет своего роста. Я создан как-то поштучно, и вся жизнь моя шла отрывочно. Мне не отыскать себя в этих обрубках» * — П. А. Вяземский Старая записная книжка - М.: Захаров, 2003. С. 947. . Также очевидно и то, что не было другого поэта, который бы забыв самое себя, столь же ревностно служил тем, кого почитал. Вяземский писал о драматурге Владиславе Озерове и поэте Иване Дмитриеве, был автором множества статей о русской поэзии и создателем первой биографии Фонвизина.

Князь взял ноту, которую в русской поэзии еще никто не брал

Когда заходит речь о поэзии Вяземского, то прежде всего вспоминают стихи 1810-20-х годов. В центре, с одной стороны, поклонение культу дружбы, а с другой — публицистическая готовность отозваться на злобу дня. Оценка исследователей этого периода колеблется от восторженных (вроде отклика Ходасевича, цитировавшегося ранее) до «...отделанные и холодные упражнения в поэтических общих местах... Иногда эти стихи удачны и милы, но чаще это нагромождение утомляет». Непосредственное присутствие Пушкина в первой половине жизни Вяземского все время уводит читателей и исследователей от поздней лирики Вяземского, может быть, самого значительного, что создал поэт.

Ходасевич в статье «Щастливый Вяземский» весьма сдержан в отношении своего героя. Что даже странно. Вряд ли во всем XIX веке найдется автор, более близкий ему (при всей сложности поэтической родословной Ходасевича) интонационно, чем поздний Вяземский. Князь взял ноту, которую в русской поэзии еще никто не брал. Горечь приближающейся смерти, меланхолия, осознание полного своего одиночества, переживание ухода близких друзей и собственных детей (в сравнении со всем этим карточные долги князя — досадный пустяк. Счастливый Вяземский!). Внутри архаической традиции, к которой причисляют Вяземского, все это должно бы заставить его писать грустные философские стихи (что-то вроде державинской «Ласточки»). В просветительской традиции (да и позже, в общем, тоже) о счастье было принято рассуждать как о философской категории. Однако в цикле «Хандра с проблесками» князь обращает горькую иронию против собственной жизни и самого порядка вещей. Строки: «Чувств одичалых и суровых / Гнездилище душа моя: / Я ненавижу всех здоровых, / Счастливцев ненавижу я» выглядят немыслимыми для своего времени.

Смерть предстает у Вяземского не как избавление или проклятие, так о ней чаще всего писали другие, а как неизвестность. Князь говорит о ней со страхом, любопытством и иронией. Мотив дороги, столь свойственный поэзии Вяземского, получает здесь свое логическое завершение:

«Такой-то умер». Что ж? Он жил да был и умер.
Да, умер! Вот и всё. Всем жребий нам таков.
Из книги бытия один был вырван нумер.
И в книгу внесено, что «выехал в Ростов».
Мы все попутчики в Ростов. Один поране,
Другой так попоздней, но всем ночлег один:
Есть подорожная у каждого в кармане,
И похороны всем — последствие крестин.
А после? Вот вопрос. Как знать, зачем пришли мы?
Зачем уходим мы? На всём лежит покров,
И думают себе земные пилигримы:
А что-то скажет нам загадочный Ростов?

Таков взгляд туда человека, а не титана.

Другие материалы автора

Мария Нестеренко

​«Печально жить на белом свете»

Мария Нестеренко

​Хочешь, я расскажу тебе сказку?

Мария Нестеренко

​Что такое «дальнее чтение» Франко Моретти?

Мария Нестеренко

​Пути свободы Сергея Курехина