Роб Биддальф: «Ни Бэтмена, ни Спайдермена из меня не вышло...»
Беседовала Вера Бройде
Фотография: предоставлена ИД «Поляндрия»
Британский художник и автор книжек-картинок Роб Биддальф о двойниках, пиратах и взрослых ожиданиях от детских книг.
Про таксу, слушавшую музыку в наушниках, куда бы ни вела её судьба, в то время как другие псы обычно молча шли на службу и обратно. Про трёх пингвинов, как-то улетевших за бумажным змеем на далёкий южный остров, а после этого пустившихся искать пиратские сокровища на глубине морского дна. Про мальчика, решившего развлечься в том прекрасном мире, где тихо жил его воображаемый приятель. Про поиски себя и новых впечатлений, обычное и странное, чужое и родное, про дом и дружбу, про любовь: про всё, что, без сомнения, волнует человека с той поры, как он становится трёхлетним, рассказывает с помощью картинок и стихов талантливый британский автор и художник Роб Биддальф. В начале декабря он приезжал в Москву на ярмарку Non/fiction, чтобы представить всех своих героев лично, включая монстра с выпирающим из пасти зубом, пирата с трубкой в клюве и редкую собаку, а заодно ответить на довольно страшные вопросы.
— Конечно, первым делом, хотелось бы узнать, какая музыка играла в наушниках у пса из книги «Пёс не тот»?
— Уверен, это Beatles. А если вдруг не Beatles, тогда, пожалуй, Rolling Stones. Во всяком случае, я точно знаю, что музыка была такой, какую я и сам люблю.
— А был ли прототип у города Гав-сити, откуда пёс был вынужден уйти, почувствовав себя чужим среди других — пожалуй, слишком правильных, немного скованных и очень чопорных, застёгнутых на пуговицы псов? И был ли прототип у Нового Гав-сити, в котором все играли на гитарах и ездили на великах, а не машинах, носили шарфики в полоску и шапочки с пампушками взамен костюмов с котелками?
— Всё началось с коробочки, в которой дети носят в школу свой обед. Историю про пса я написал для дочери: она переживала, что её коробочка была немного не такой, как у других ребят, и что из-за неё она как будто бы не вписывалась в школьный коллектив. И чтоб её приободрить, я сочинил историю, в которой роль привычной всем коробочки для ланча исполнил город — такой же плоский и прямоугольный, немного серый и довольно скучный, где улицы всегда пересекаются под правильным углом, а жители по ним передвигаются на совершенно одинаковых машинах. И вдруг в нём появляется герой, который выглядит иначе. Он яркий и смешной, совсем как та коробочка для ланча, которую носила в школу моя дочка. И, разумеется, ему от этого неловко, неуютно. Признаться, мне и самому знакомы эти чувства. Когда я был ребёнком, то так же ощущал себя в иных районах Лондона. Прекрасно помню, как смотрел на этих джентльменов, одетых в серые и чёрные костюмы. Они казались мне такими строгими, такими неприступными, серьёзными, большими за окнами своих автомобилей или вагонов поезда, который отвозил их на работу в Сити... Нет, я не могу сказать, что Лондон стал Гав-сити: скорее, то был образ Лондона, засевший в детской голове. Я вытащил на свет свои воспоминания и чувства, связанные с городом, которого уже не существует, поскольку современный Лондон ни капли не похож на тот, что я нарисовал. Зато у Нового Гав-сити, где обожают танцевать, бросать мячи в корзину, играть на барабанах и гитаре, смеяться и шутить или расслабленно лежать в своём шезлонге, подставив солнцу нос и плечи, — да, у него, бесспорно, имелся прототип. Так выглядит Лос-Анджелес, в котором обитают псы.
Биддальф Р. Пес не тот. / Пер. с англ. М. Юнгер, Е. Юнгер. — СПб.: Поляндрия, 2017. — 32 с.
— Как долго вы ломали голову над тем, какой породы будут псы, и почему, в конце концов, остановили выбор на шоколадного окраса таксах?
— О, это целая история, которая, как водится, корнями глубоко уходит в прошлое писателя. Когда я был студентом, то мы с моим приятелем — хозяином смешной и очень милой таксы, довольно часто предавались одной игре, площадкой для которой, как правило, был паб. Её идея заключалась в том, что кто-нибудь из нас произносил такую фразу, в которой бы присутствовала такса. Тогда другой в ответ обязан был придумать продолжение, но не простое, а такое, которое бы рифмовалось с первой частью. Придумал — молодец, а если не сумел, тогда ты проиграл и должен выпить порцию какого-нибудь крепкого напитка. Довольно странная игра, но нам она в ту пору жутко нравилась. Прошло уже немало лет, и много утекло воды, а также эля, пива, виски, однако я так хорошо всё это помню, как будто мы ещё вчера играли. Наверно, где-то там, внутри меня, сработал тот рефлекс, который был отмечен у собаки Павлова: едва увидев свою дочь с коробочкой для ланча, которая всем так не угодила в её чрезвычайно строгой школе, я сразу же вообразил Гав-сити, где, разумеется, живут одни лишь псы. А если это псы, то, кроме такс, никем другим им быть не полагается. Я обожаю такс. Как, впрочем, и пингвинов.
— Тогда давайте и о них поговорим. Когда пингвины вдруг решили, что могут стать пиратами, они, наверное, не знали, какой ценой те добывают золото, чем промышляют в море и на суше и почему их ненавидят и боятся простые моряки. Но вы-то точно знали — и всё-таки облагородили мерзавцев. Зачем вы это сделали?
— Ну, я не стану с вами спорить: пираты, без сомнения, не слишком симпатичные ребята. Однако в Англии к историям с пиратами относятся почти с благоговением и тёплым детским трепетом. Так уж сложилось — это факт. Традиция рассказывать про их невероятные, всегда окутанные тайной приключения, про затонувшие на дне морском сокровища или про клад, зарытый где-нибудь на отдалённом островке, насчитывает сотни лет. И, знаете, противиться ей крайне сложно. Поэтому я осторожно ввёл пиратов в свою книгу (сноска: В русском переводе книга Роба Биддальфа вышла под заголовком «Пираты», тогда как её оригинальное название — Sunk — можно перевести как «Затонувший». ). Они там существуют как дань парадоксальной и, может быть, порочной, но очень притягательной традиции. Заметьте, я не сделал их центральными героями, а поместил на задний план, поскольку главная идея этой книги заключена не в том, чтобы найти богатство, добытое неправедным путём. Хотя пингвинам, я уверен, и вправду было неизвестно, кому оно принадлежало раньше и почему вдруг оказалось на затонувшем корабле. В конце концов, они о нём вообще забыли, когда случайно познакомились и крепко подружились с пиратским попугаем. Об этом я и сочинил свою историю: друзья дороже клада, и чтобы радоваться жизни, играя вместе с ними, дурачась и смеясь, он, в общем, совершенно ни к чему — пускай лежит на дне морском, присыпанный красивыми ракушками.
Биддальф Р. Бумажный змей. / Пер. с англ. М. Юнгер, Е. Юнгер. — СПб.: Поляндрия, 2017. — 28 с.
— Так значит, в детстве вы не так уж и хотели стать пиратом? Но если не пиратом — кем тогда?
— Нет-нет, помилуй боже, стать пиратом я никогда, поверьте, не мечтал. Меня всегда до ужаса пугал тот персонаж из книжки Джеймса Барри, с которым дрался Питер Пэн. Я думал, что навряд ли в мире есть хоть кто-нибудь, страшнее Капитана Крюка. К тому же в детстве я довольно часто проходил по набережной Темзы, где пришвартован, как музейный экспонат, большой пиратский бот — гроза морей и океанов. Мурашки бегали по коже, когда я представлял себе, как в трюме вместе с крысами сидят матросы или дети губернатора. Я вздрагивал и припускал быстрее, чем, наверно, был способен... Зато сейчас меня пираты, пожалуй, даже привлекают: в том смысле, что мне нравится разглядывать их шляпы с перьями, татуировки с черепами и рисовать их попугаев, сундуки и карты с кладом, корабли, тельняшки и платки, бутылки с ромом и, конечно, их самих... Что же касается моих ребяческих желаний кем-то стать, то я рассматривал по меньшей мере три возможности: быть Бэтменом, быть Спайдерменом и быть звездой футбола. Но, как вы понимаете, ни Бэтмена, ни Спайдермена из меня не вышло, хотя костюмами обоих я, помню, обзавёлся. А вот о том, чтоб стать звездой футбола, я грезил очень долго и даже не совсем напрасно. Мой дядя был отличным футболистом, и я планировал пойти его дорогой. Я обожал носиться с мячиком по полю и, в общем, у меня неплохо получалось. Наверно, я бы смог стать крепким игроком состава и выступать за третью лигу, но мне хотелось большего. Поэтому я стал художником и автором смешных историй. Не то чтоб я мечтал об этом в детстве, но, если вдуматься, идеи Бэтмена и Спайдермена не так уж далеки от тех, которые мне, как писателю, близки.
— А друг, невидимый другим, у вас имелся, как у Сидни Гиббонса из «Кевина»?
— Нет, у меня такого друга не было, однако целая команда воображаемых друзей имелась у моей прекрасной дочки. И Кевин, кстати, был одним из них. Я помню, как она однажды что-то разлила — заляпала весь пол на кухне, и я её спросил: «В чём дело?». А дочка мне спокойным голоском ответила: «Но это же не я», — «А кто тогда?» — «Да это Кевин, папа. Это он», — «Но я не знаю никакого Кевина. Кто он такой? Ты его можешь описать?». Она сказала: «Да, конечно». Мы сели с ней за стол, я взял бумагу с ручкой и начал рисовать его портрет со слов трёхлетней девочки. «Ты говоришь, что он высокий? С большими мускулистыми руками? Мохнатый? Ярко-жёлтый? И с розовыми пятнами? Ага. Примерно вот такой?», — и я показывал ей то, что получалось, а дочка мне кивала: мол, да, вот именно такой, но только я забыл про одинокий белый зуб, который у него всё время обнажался когда он улыбался, а улыбался Кевин часто, поскольку был ужасно милым. Меня тогда невероятно удивило, как точно и подробно она его мне описала и сколько мелких чёрточек, деталей назвала. Когда рисунок был закончен, она кивнула: «Это Кевин. Ты правильно его изобразил», — а я подумал, что историю про Кевина, который мне, вообще-то, сразу приглянулся, я мог бы рассказать наоборот: ну, то есть так, чтоб настоящим был он сам, а тем, кого никто не видит, была бы моя дочь или какой-нибудь другой ребёнок. Что если Кевин и другие монстры живут в своём, отдельном, мире, в который кто-нибудь из нас однажды всё-таки сумел проникнуть, но там его никто, помимо Кевина, не видит, поскольку он или она — ненастоящий, и значит, может делать всё, что хочет, не опасаясь наказаний.
Биддальф Р. Кевин. / Пер. с англ. М. Юнгер, Е. Юнгер. — СПб.: Поляндрия, 2018. — 32 с.
— И снова ваша дочка оказалась одним из авторов истории! Вы думаете, она об этом знала? Возможно, что она лукавила, когда описывала монстра, на самом деле на ходу придумывая все его черты. Возможно, что и вправду его «видела» и верила в него. Как вы считаете?
— О, в том-то всё и дело, что с детьми не знаешь точно никогда. Я сам об этом много думал, но так и не нашёл ответа. Возможно, его нет. Мне кажется, что маленькие дети очень часто не отдают себе отчёта в том, где правда, а где вымысел. В отличие от нашего, их мир един, а потому непредсказуем и очень ярок, многоцветен. И я бы никогда не выдумал такого Кевина, как моя дочь, а если бы и выдумал, то не сумел бы описать в таких немыслимых деталях. Поэтому я просто беззастенчиво направил это мощное воображение на благо человечества.
— Вы знаете, начало этой книги напоминает ту историю, которую давным-давно придумал и нарисовал Морис Сендак. Какую роль сыграли в вашей жизни его прелестные, великие чудовища?
— «Там, где живут чудовища» — одна из лучших детских книг, которые я знаю. Пожалуй, с ней сравнятся только «Гринч...» и «Лоракс». Сендак и Доктор Сьюз — мои любимые художники. Без них я бы, наверно, был другим. Не знаю, кем или каким, но точно не таким хорошим. А что касается чудовищ, то вы, конечно, правы: начало в «Кевине» действительно почти такое же, как у Сендака. Однако странность в том, что я об этом лишь сейчас подумал, а книга вышла десять лет назад. Выходит, я писал свою историю под впечатлением от книги про чудовищ, которую ещё ребёнком прочитал, вот только сам я этого тогда не понимал... С художниками так бывает: они довольно часто находят вдохновение в работах у других художников, потом об этом забывают и долго совершенно искренне считают, что сами всё создали, и им, вообще, никто не «помогал». Хотя я сам, признаться, ещё ни разу в жизни не встречал художника, свободного от остальных. Мне кажется, что это невозможно: уйти от их влияния — влияния великих мастеров, к которым, без сомнения, относятся Сендак и Доктор Сьюз. Куда честнее и разумнее — признаться в том, что кем-то восхищён, и выразить своё почтение, свою любовь и благодарность каким-нибудь особым способом. Вот я, к примеру, разбросал у Сидни в комнате намёки на своих любимых персонажей, и если приглядеться, то можно обнаружить там на тёмном фоне их следы.
Биддальф Р. Пираты. / Пер. с англ. М. Юнгер. — СПб.: Поляндрия, 2017. — 32 с.
— А как вам кажется, кто более внимателен к такого рода мелочам, к деталям и подробностям, встречающимся на страницах иллюстрированных книг, — ребёнок или взрослый?
— Я думаю, ребёнок более внимателен, чем взрослый. Он может полчаса рассматривать одну страницу, пока не убедится в том, что ничего не упустил. А взрослому, наверное, не очень хочется на это тратить время, к тому же он устал, хотя, скорей всего, ему, по правде, просто лень. Поэтому мне больше нравится работать для детей: они всегда всё подмечают и любят задавать вопросы, им надо непременно разобраться, понять или добраться до какой-нибудь вершины. Они настойчивы, упрямы и в то же время — так податливы, открыты. И я в ответ всегда стараюсь подпитывать их интерес: придумывать такое, что, может быть, поможет сделать чтение истории ещё приятней, увлекательней, полезней, веселей... И всё же мне нельзя надолго забывать о взрослых: в конце концов, им предстоит нелёгкий выбор книги в магазине, её покупка, чтение с детьми, которое не ограничится одним лишь вечером, но будет повторяться раз за разом, я надеюсь. Увы, но взрослые не менее существенный сегмент моей аудитории, чем дети. Я вынужден учитывать их вкус: им важно, чтобы книга выглядела мило, чтобы цвета друг с другом сочетались, чтобы формат не вынуждал менять размеры полок, чтоб эту книгу можно было показать при случае гостям. Найти баланс между потребностями взрослых и детей, которых привлекают в книгах такие разные аспекты, — задача, если честно, не простая. Но мне в её решении неплохо помогает работа арт-директора в довольно крупных периодических изданиях.
— Когда кому-то из героев становится немного тесно в придуманной специально для него истории, он отправляется в другую. К примеру, Вилбура из «Бумажного змея» можно заметить притаившимся в книге «Пёс не тот». Ну, а пёс на мгновение появляется в «Кевине». Может быть, вы хотите создать вселенную Роба Биддальфа? Или просто вы верите в то, что двойник есть у многих: он живёт далеко-далеко, в совершенно иных обстоятельствах, окружённый другими зверями или людьми, но при этом похож как две капли воды на кого-то, живущего здесь?
— Вообще-то, мне подходят оба варианта. Вселенная Биддальфа? Звучит, по-моему, прекрасно! Но версия про двойников мне тоже кажется отличной. Хотя, наверное, на деле всё выглядит немного прозаичней. Когда я помещаю персонажа из одной истории в другую, то думаю о том, заметят ли мою игру ребёнок или взрослый. И если вдруг заметят — возможно, что не с первого, а со второго или третьего, пускай, пятнадцатого раза, — то это после стольких книжных вечеров им, вероятнее всего, доставит радость. Ребёнок скажет: «Ой! Да это же тот самый пёс, которого мы видели с тобой в позавчерашней книге! Вот он, едва виднеется в углу, смотри, такой же, правда?» И бросится искать другую книгу, чтоб точно в этом убедиться. А мне ведь только этого и надо.