В феврале в Галерее Гари Татинцяна открылась выставка Мэта Коллишоу «Зона машин». О том как создается современное искусство, обозреватель Rara Avis Татьяна Золочевская поговорила с художником.

— Мэт, приятно вас снова видеть в Москве. Четыре года назад мы познакомились на открытии выставки «Альбион». Что изменилось за это время в вашем мировоззрении?

— Сейчас мы только выходим из большого опыта пандемии. И в некоторых работах я исследую ситуацию, в которой практически всем приходилось поддерживать общение онлайн. Разумеется, мне, как и другим художникам, многие проекты пришлось отложить или вовсе отменить. Было трудно перестраивать работу в таких условиях. Путешествия и мероприятия в разных странах стали невозможны — все остановилось. И я был вынужден придумывать проекты, которые существовали бы в новом мире. Мире, где никто не может выйти из дома. Это цифровой опыт, к которому могут подключиться онлайн все желающие. В каком-то смысле новые условия даже сыграли мне на руку, поскольку эти проекты открылись глобальной аудитории, в то время как выставка, вроде сегодняшней, доступна только посетителям галереи.

— Какая из работ, представленных на выставке «Зона машин» самая важная и почему?

— Очень сложный вопрос, как если бы вы меня спросили, кто мой любимый ребенок. Для каждого проекта у меня были причины, поэтому по значимости они равны. Но если говорить про работу, которая меня интригует больше всего и полезна для развития моего творчества, то это проект The Machine Zone * — Выставка в Галерее Гари Татинцяна получила такое же название. , где голубь клюет из коробки. Это проект о мире, в котором мы все живем. Заходишь в кафе, трамвай — куда угодно, и видишь, что все смотрят в свои смартфоны. Я, как художник, решил сделать работу об этой одержимости. Читал книги, смотрел документальные фильмы про поведенческие эксперименты Скиннера * — Беррес Фредерик Скиннер — американский психолог, известный экспериментами с почтовыми голубями. и узнал, что такие глобальные компании, как Фейсбук и Твиттер, использовали знания, полученные в этих исследованиях для того, чтобы приковывать каждого пользователя к его или к ее телефону. Они, можно сказать, взламывают психологию человека для того, чтобы максимизировать экранное время каждого из нас. Моя работа с голубем показывает, как мы все время вынуждены делать одно и то же действие, нажимая на кнопки смартфона.

— Эксперимент американского психолога Скиннера похож на эксперимент русского физиолога Павлова, лауреата Нобелевской премии 1904. Он изучал физиологию пищеварения. Собака Павлова, реагируя на свет или звук, выделяла слюну, даже если ей не давали еду. Речь шла о рефлексах и психофизиологии. Мы все зависим от этого. Есть ли у вас рецепт: как сохранить свободу в этой каждодневной рутине «зоны машин»: вести социальные сети и не злоупотреблять?

— Я думаю, важно понимать нашу собственную психологию и мотивацию, изучать функционирование человеческого мозга, чтобы выяснить, почему мы генетически предрасположены к определенным типам поведения. Получается, из-за нашей ДНК мы закодированы, и это очень легко эксплуатировать. Этим и манипулируют высокотехнологичные компании, они точно понимают, как использовать нас в своих интересах. Мне было важно провести собственное исследование поведенческой реакции и убедиться в человеческой уязвимости.

— Много ли времени вы проводите в соцсетях? Что они означают для вас как для человека и художника?

— У меня есть аккаунт в инстаграме. Вот, собственно, и все. Я провожу там немного времени, но замечаю, что мне сложно перестать листать ленту, если я начал. Все время хочется посмотреть, какая следующая картинка. Это может превратиться в зависимость. Я стараюсь держаться подальше от соцсетей, но при этом мне очень нравится работать с цифровыми медиа. Мне кажется, что это отличная возможность поменять планету и человеческие отношения. Но не стоит увлекаться. Я не хочу сказать, что цифровые технологии — что-то плохое, просто мне кажется ими очень легко злоупотребить.

— Ваши объекты поражают оригинальностью идей и сложностью исполнения. Вы используете достижения разных наук, историю искусств и новые технологии. Насколько важно быть понятым и кому вы адресуете свои работы?

— Мне кажется, важно оставаться верным себе и своему искусству. Другие люди могут разделить мой взгляд. В любом случае я никогда не пытаюсь читать проповеди через свое искусство, но всегда делаю его доступным, вовлекающим. И если зрителям интересно, то они смогут познакомиться с моими мыслями. Я объясню, почему появился именно такой проект. Стараюсь создавать работы, которые не будут отталкивать. В каком-то смысле мое искусство схоже с поэзией. Я хочу, чтобы зритель мог считать ритмы, гармонии, диссонансы, глядя на мои произведения. При этом смысл не всегда очевиден при первом прочтении.

— Птицы давно привлекают вас как объект искусства. Мы и раньше видели их в вашей живописной серии. Сегодня, в зоотропе The Centrifugal Soul, они не выглядят хрупко. А в одном из интервью вы говорили, что «современное искусство — аналог птичьего оперения». Чем вызван ваш интерес к птицам?

— Не знаю, когда мне было шесть-семь лет, я все время рисовал птиц. Мне кажется, к птицам у каждого человека возникает эмпатия, они такие маленькие, уязвимые. С другой стороны, у них есть свобода летать и жить в ином измерении, преодолевать гравитацию, которая привязывает нас к земле. И бывает, если у птицы сломано крыло, подходишь к ней поближе, рассматриваешь ее и видишь, что это самый настоящий динозавр. Возникает дикое ощущение, что это существо доисторическое, из другого периода, другого времени. Меня интригует это противоречие. Их очарование, с одной стороны, и леденящее ощущение, с другой, когда кажется, что перед тобой робот. Да, именно поэтому я создал работу «Райские птицы». У этих существ прекрасное яркое оперение и свои ритуалы ухаживания за самками. Точно так же мы в соцсетях презентуем особую, срежиссированную версию себя: вот у меня в руках шампанское, вот я лечу в частном самолете, вот я в красивом ресторане. В инстаграме мы накладываем фильтры на свое лицо, и кажется, что это какая-то поверхностная одержимость внешностью. Я стал изучать этот вопрос и узнал из эволюционной биологии, что красивое оперение птиц — это всего лишь инструмент для привлечения противоположного пола. Птицам надо спариваться, рожать потомство, иначе их гены вымрут. Это способ сохранить гены всего-навсего. И все, что нам кажется феноменом, на самом деле, важный механизм выживания. И точно так же мы, когда мы накладываем фильтры на свое лицо, демонстрируем генетически запрограммированное поведение. Это вовсе не поверхностно, это отчаянная попытка выжить — через соблазнение.

— В 2018 на выставке «Альбион» рассыпающийся дуб Робин Гуда, по вашим словам, стал метафорой современной Англии. Метафоры каких процессов, происходящих сейчас в обществе, можно увидеть на этой экспозиции?

— Я хочу сказать пару слов про работу The Nerve Rack. Когда я создавал ее, отталкивался от противостояния между католиками и протестантами. Христианство началось как мирная религия, Христос сказал: «Возлюби ближнего своего». Но в какой-то момент институт церкви разросся. Это произошло в XV веке, когда в междоусобной войне католики и протестанты убивали друг друга, и именно поэтому я обращаюсь к образу орла, как некоей машине для убийства. Это робот, который получает инструкцию убивать, уничтожать, и выполняет задачу. Для меня такова метафора церкви, которая не может себе позволить потерпеть поражение. В галерее этот экспонат нависает над камерами обусловливания, которые, как раз воспроизводят эксперименты Скиннера, и для меня это рифма работы высокотехнологичных компаний. Я не считаю, что Кремниевая долина начиналась из дурных побуждений. Просто в какой-то момент эти компании стали слишком большими и начали зависеть от капитала. Они начали выжимать по максимуму человеческое внимание, захватывать экранное время полностью. То есть действовать как запрограммированная машина: уничтожить все, лишь бы выжить.

— Центральным экспонатом экспозиции стала The Machine Zone. Если заглянуть в мастерскую художника, что было самым сложным при создании этого арт-объекта?

— Самое сложное: разработать дизайн. На это ушло девять месяцев. Это самая важная работа. Если на этапе проектирования будет хоть одна ошибка, на этапе производства все пойдет прахом. Сначала ты создаешь модель виртуально, на компьютере, проводишь как можно больше тестов и испытаний, чтобы убедиться, что все работает, и только потом переходишь к изготовлению. Дальше происходит сборка. Если приглядеться к объектам, вы увидите, что используются крошечные шурупы диаметром один миллиметр. Вкручивать их было совершеннейшим кошмаром. Приходилось в процессе принимать тысячи решений. Например, какие материалы использовать: алюминий или сталь. Если последнюю, то нержавеющую или какую-то другую. Тысячи вопросов по краске, по цвету. И все эти решения принимать очень сложно, поскольку ты никогда на сто процентов ни в чем не уверен. Иными словами, если коротко, обычно мы говорим: функция первична, а форма вторична. Но в данном случае, через форму мы сообщаем идеи. В искусстве в отличие от науки одной функции недостаточно.

— В чем тогда задача современного искусства, и как отличить шедевр от подделки, если, по сути, любое изображение и объект — вторичны по отношению к тому, что они иллюстрируют?

— Художник должен настолько погрузиться в тему, чтобы все в работе резонировало с той идеей, которая изначально пришла ему в голову. Шедевром может стать маленькая скульптура, и вовсе не обязательно сорокаметровое полотно. Для меня важна концептуальная целостность, форма, которая точно отражает идею. Важно найти в этом и простоту. Понятно, что разные идеи, подобно нитям, пронзают всю работу. Но результат должен быть простым. Таким, чтобы не запутать зрителя.

Выставка Мэта Коллишоу «В зоне машин» проходит с 25 февраля по 25 июня 2022 в Галерее Гари Татинцяна бесплатно.