Об этом знает далеко не каждый, но в начале двухтысячных провинциальные неформалы нередко собирались на старых центральных кладбищах. Там, где живые резали живых за косой взгляд или неподобающий внешний вид, меньше всего боялись мёртвых. Однако среди некрополей и заброшенных могил встречались не только готы, но и представители самых разных субкультур. На кладбищах пили пиво, знакомились, жарили шашлыки, устраивали политические дискуссии — но никто из молодых не рассказывал о своём досуге родителям.

Причина этого своеобразного конфликта отцов и детей лежит на поверхности. Там, где дети искали спокойствие и относительную безопасность, родители видели мрачное и опасное место, а интерес к смерти приравнивался ими к психическому расстройству. До сих пор отношение к кладбищам, словно зеркало, отражает общественные страхи и стереотипы, смерть пугает.

Но мир меняется, вместе с западным образом жизни в Россию проникает и западное переосмысление смерти. Недавно журнал «The New Yorker» опубликовал репортаж о FUN-eral вечеринках, гости которых расписывают пожеланиями купленный хозяином «на будущее» гроб и пытаются выработать позитивное отношение к смерти. Посетители подобных вечеринок задаются вопросом: почему в европейской культуре люди молчат о смерти, а неизбежно столкнувшись с ней впадают в панику или депрессию?

Тот же вопрос актуален и для России. Правда, о смерти у нас говорят значительно реже и рассматривают её немного под другим углом — что сказывается на издаваемых и переводимых книгах.

Учебник для менеджеров ритуальных агентств

Социолог Сергей Мохов убеждён: похоронная индустрия и ритуалы сильно зависят от религии, экономики и философии. Уединённым и мистическим местом, выключенным из общественной жизни, кладбища стали относительно недавно. На кажущиеся ныне возмутительными собрания молодёжи раньше бы и не обратили внимания. В Средневековье люди небрежно прикапывали покойников прямо на центральной площади, надеясь на грядущее Второе пришествие Христа и воскрешение мёртвых, а в ранний советский период чиновники перерабатывали могильные камни в тротуарную плитку.

«Городские ярмарки устраивались прямо в церковном дворе, где и располагался погост. Это стало возможным, потому что торговцы искали покровительства церкви, которая за небольшую плату допускала их на свою территорию и тем самым оказывала протекцию. Торговые ряды с овощами и свежей выпечкой располагались между одинокими крестами и братскими могилами. В Средние века на погостах пили вино и играли в азартные игры. Там же устраивали театрализованные представления по мотивам Священного Писания — мистерии» * — Мохов С. Рождение и смерть похоронной индустрии: от средневековых погостов до цифрового бессмертия — М.: Common Place, 2018. С.25. .

Однако развитию европейской похоронной индустрии Мохов уделяет слишком много внимания: разглядывает каждую деталь, сыплет статистическими данными и постоянно отвлекается на сноски, из-за чего читатель нередко теряет нить повествования. Российская специфика уходит на второй план: дореволюционные тенденции в целом походили на европейские, а советская власть в ранние годы не обращала на кладбища и похороны никакого внимания. Именно по этой причине у могил и появились ограды — люди обносили территорию, закрепляя за собой место рядом с умершим родственником.

Будущему похорон в книге тоже уделено не так много внимания, как хотелось. Мохов рассказывает о биоразлагаемых гробах, кремации останков жидким азотом или превращении праха в фейерверк, но до сюжетов из нашумевшего сериала «Чёрное зеркало» последней главе далековато — автор снова говорит преимущественно о материальной стороне процесса.

Мохов и не скрывает, что похоронная индустрия интересует его как инфраструктура, сама смерть служит лишь причиной для разговора. Читатель вряд ли разрешит с помощью книги экзистенциальные проблемы или преодолеет тлеющие в глубине души страхи. Во время чтения ловишь себя на мысли, что держишь в руках учебник истории для менеджеров ритуальных агентств. Но при этом «Историю похоронной индустрии» переиздали во второй раз в исправленном и дополненном варианте, на хорошей бумаге, новым тиражом. Видимо, интерес к смерти высок настолько, что внимание притягивают даже косвенно относящиеся к ней книги.

Иное отношение к смерти

Американский хирург индийского происхождения Атул Гаванде тоже не говорит о смерти напрямую. Но в отличие от Мохова, разбирающего post mortem-процессы, Гаванде рассуждает о предшествующем периоде — умирании.

По мнению автора, современное общество помешано на сохранении жизни. Мы реанимируем смертельно больных людей, вентилируем им лёгкие и пичкаем трубками — лишь бы ошарашенный, умирающий человек хотя бы номинально оставался живым. Не имея возможности обеспечить «достойный уход» больным старикам, американцы отправляют их в дома престарелых и не представляют, что на самом деле вырывают человека из привычной среды и лишают его личного пространства. Дома престарелых в большинстве своём напоминают комфортные тюрьмы: старики вынуждены жить в однотипных общих палатах и строго следовать правилам, не имея прав на слабости и привычки. Клиентов дома престарелых ругают за выпитую рюмку или съеденную пачку чипсов, они общаются только с ровесниками-инвалидами и не могут завести себе даже попугайчика. Гаванде спрашивает у читателя: настолько ли важно количество прожитых дней, если они прожиты без достоинства?

«Самая жестокая наша ошибка при обращении со стариками и неизлечимо больными — это неготовность признать, что у этих людей могут быть и иные приоритеты, кроме собственной безопасности и желания прожить подольше» * — Гаванде А. Все мы смертны, М.: Corpus, 2018. С.293. .

Несмотря на то, что Гаванде приводит немало статистических данных и подробно описывает процессы, происходящие в организме при старении, его книга мало похожа на научно-популярную литературу. Её сложно назвать даже нон-фикшном. Врач выстраивает повествование вокруг реальных людей. Например, он рассказывает историю 34-х летней Сары Монополи, у которой обнаружили рак лёгких в терминальной стадии на девятом месяце беременности. Женщина долго отказывалась поверить в то, что скоро умрёт и не будет воспитывать дочь, а Гаванде искал способы разубедить пациентку идти на рискованные меры ради мнимой надежды на исцеление. Одна из самых эмоциональных историй посвящена умиранию пожилой пары Феликса и Беллы. Феликс до последних дней пытался ухаживать за Беллой самостоятельно, несмотря на попытки сотрудников дома престарелых расселить супругов по разным палатам, лишив мужа возможности ухаживать за слепой и полуглухой женой.

Судьбы реальных людей, их переживания и страдания превращают книгу в настоящую биографическую прозу с тонко выстроенной драматургией. Стараясь звучать еще убедительнее, Гаванде вплетает в повествование и личную историю — смерть отца. Приём работает прекрасно, Гаванде разрушает границы, напоминая нам, что любой врач моментально может стать пациентом. Он призывает коллег не оставаться равнодушными, выяснять истинные причины страхов пациентов, бороться с автоматизмом восприятия. Отношение к умиранию должно меняться вместе с миром. А медицине следует учитывать эти перемены.

Однако книга «Все мы смертны» обладает не только художественной, но и практической ценностью. На примере упомянутых историй Гаванде разбирает трудности, с которыми сталкиваются родственники тяжелобольных людей и перечисляет варианты их преодоления, испробованные лично. Для России практическая часть ценна вдвойне — даже комфортные дома престарелых для нас — дикость, а о врачах-геронтологах знают единицы.

Конечно, книги Сергея Мохова и Атула Гаванде разные. «Рождение и смерть похоронной индустрии» разбирает историю и развитие ритуалов, а «Все мы смертны» готовит к достойному уходу и предлагает поменять отношение к жизни на её закате.

Читателю остаётся лишь отыскать подходящую именно ему книгу о смерти.