Шоколадные рельсы
Текст: Александр Чанцев
Обложка предоставлена ИД «Уроки русского»
Обозреватель Rara Avis Александр Чанцев о новой книге маргинала Лёвшина.
Игорь Лёвшин. Петруша и комар. — М.: Издательство «Уроки русского», 2015. — 336 с.
Игорь Лёвшин, маргинальный автор и не менее альтернативный музыкант, не выпускал книг двадцать лет — собственно, в 1995 вышла его первая. Сейчас вторая. А зачем суетиться в том гамбургском трактире, где борцы сходятся за занавешенными окнами? Такая проза настаивается долго, восходит трудно, послевкусием верна.
Не менее долго думаешь — а вот что это сейчас было, что ты прочел-то? То какой-то вербатим в духе раннего, голодного еще Гришковца, то быт и чернуха кабаков и поездов имени В. Сигарева и А. Гаврилова, то весьма разудалая эротика (студентка из Китая, Лаоса и негр с дредами с героем — а, каково?), то киберпанк отдаленного, не очень и вообще непонятно какого будущего.
За него, кстати, отдельное спасибо, ибо олдскульный sci-fi и кондовое фэнтези у нас штамповать научились, а вот с лучшим подвидом фантастики до сих пор импортозамещение не налажено. У Лёвшина же (как непривычно уже и здорово, кстати, писать букву ё!) какая-то страна виртуальных собак и киберлисиц, смертельные дуэли с ожившими персонажами сериалов и тот мир, где — вот абсолютно это не афишируется, не «вброс» даже, а так, между делом, мазком и деталью — «1984» Оруэлла давно считается романом-предсказанием о счастливом будущем, а «Дон Кихот» — злостной сатирой на главного героя. Да у него и тараканы ходят живыми в одном рассказе, в другом с наклеенными на спинку буквами складывают герою слова и так коммуницируют и — вообще черти что.
Важно, что Лёвшин как-то очень хитро умеет заглянуть за занавес реальности, услышав запах не только старой театральной пыли, но сокровенного испода
Вот шпалы делают из твердого швейцарского шоколада Tobleronе, который нам поставляют в обмен на нефть, а тела занимающихся под проходящим поездом любовников их растапливают.
Но это, конечно, несущественные детали. Важно, что Лёвшин как-то очень хитро умеет заглянуть за занавес реальности, услышав запах не только старой театральной пыли, но сокровенного испода. Он сует нос не в тектонические разломы, но трещинки реальности почти микроскопические — а там как раз виден иной мир. Или намек на него. Но точно какие-то мерцающие странности. И — не в миг, но «медленно и неправильно», как завещал Ерофеев — тут какая-то метанойя что ли? Вот, например, дураки — или не такие уж дураки? Бог весть — прыгнули на плот, что у берега Терлецкого пруда у шоссе Энтузиастов. Тот отвязался, поплыл. «Плот, не спеша дрейфующий к середине пруда с мужчинами, женщиной и ребенком, вдруг притихшими, производил странное впечатление. Как будто смутное беспокойство пробежало — как рябь от брошенного в воду камня. Даже зрители на берегу как-то притихли, замерли».
Замерли они и притихли, да. Это они не знают еще, а только водолазы потом поймут, что — озеро это почти бездонно, на дне дворец гигантской Крысы из сверхплотной гигроскопической материи, а все утопшие здравствуют. «Спасенные живы и здоровы. После того как хоровод расцепили, их забрали родственники. Все семеро не говорят. То ли им нечего больше сказать, то ли те разъяснения, которые они получили в подводном Дворце Крысы, обязывают к молчанию». И молчание тут — корневая, очень важная вещь. Многие рассказы из сборника обрываются на нем, на полуноте, на том молчании, что гремит и шумит тишиной в ушах, когда децибельный концерт вдруг оборвали, внезапно кончив сет, музыканты.
Кстати, музыка у драйвового/депрессивного Лёвшина в книге тоже звучит соответствующе отменная — Резнор и Лигети, Tindersticksи совместный блюграсс Планта и Краусс.